Зернистый красный

«Возьми то, что хочешь, и заплати за это, говорит Господь» — старая испанская поговорка.

После отбытия островитян Олаф отправляется грабить чащобу. Вайолет смотрит, как он идет, пробираясь вглубь острова. Ветер за его спиной поднимает песок и брызги. Его одежда выгорела на солнце. Она знает, что он будет искать какой-нибудь выход. Другую лодку, чтобы уплыть с этого острова, оставив их гнить здесь или забрав одного из сирот с собой, чтобы присвоить себе Бодлеровское наследство. И последний вариант, как думает Вайолет, гораздо хуже. Вайолет и Клаус помогают совершенно отчаявшейся беременной Кит Сникет выбраться на остров с ее плота из книг. И она обрушивается на песок, обхватывая руками живот. — Присмотри за Кит, — говорит Вайолет, встречая дикий испуганный взгляд брата. — Я пойду в чащобу, посмотрю, что там можно найти. Олаф тоже направился туда. Если мне удастся с ним справиться, то, возможно, я найду что-нибудь, чтобы мы могли убраться с этого острова в город. Ей нужно в больницу. Ты читал что-нибудь про то, как принимать роды? — Однажды, — с большим сомнением в голосе отвечает Клаус, но Вайолет знает, что этого достаточно. — Хорошо. Ты справишься, — говорит она, отворачиваясь. — Я скоро вернусь. Утопая ногами в песке, Вайолет бежит к лесу, идет по тропинке, проложенной глиняными ногами Ишмаэля и затем останавливается перед большой яблоней. Из-под корней льется слабый золотистый свет. Вайолет качает головой, понимая, насколько глупо она поступает, отправляясь в маленькое замкнутое пространство к Олафу без какого-либо оружия. Страх и инстинкт самосохранения заставляют ее колебаться. Но потом из-под земли доносится приглушенный крик, а вслед за ним тяжелый удар. Вайолет тут же ныряет в сплетение корней и скользит вниз по глубокой нише, громыхая и с треском выдирая корни, пока не приземляется в пещере. Все выглядит почти также, как и в последний раз — это просторное, открытое помещение с книгами, мебелью и гудящим мерцающим холодильником. Удивленный ее внезапным появлением, Олаф круто разворачивается от стены, рядом с которой он стоял, изучая оружие Ишмаэля. Он поднимает лежащее у его ног гарпунное ружье и нацеливается им на нее с выражением злобного ликования на лице. На его губах играет широкая приветливая улыбка. — О, Вайолет, — мурлычет он. — Пришла побороться со мной за последнюю лодку? У меня плохие новости. Она — моя. Оглядевшись вокруг, Вайолет видит лодку, лежащую рядом с большими креслами для чтения. Внутри уже лежит запасная одежда, банки с едой и большой круглый водолазный шлем со спорами Медузообразного Мицелия. — Должна быть еще одна, — настаивает Вайолет, не отрывая глаз от мерцающего наконечника гарпуна, направленного ей в грудь. — На этот пляж вымывает самые разные вещи. — К сожалению, другая лодка не входила в список припрятанным Ишмаэлем вещей. Тебе не повезло, дорогая, — говорит он. Усаживаясь в кресло, Олаф все еще целится в нее и смотрит, как покровитель, готовящийся к представлению. — Веришь или нет, но твое появление сродни благословению. Я так надеялся, что мы еще сможем побыть с тобой наедине, прежде, чем все закончится. Сейчас время вполне подходящее, как думаешь? Хищное выражение его лица вынуждает Вайолет начать обдумывать пути отступления. Она знает, что за маленькой кухней нет другой двери и что единственный выход находится под корнями яблони. И у нее не хватит времени, чтобы подняться и избежать при этом нацеленного на нее оружия. Наученная горьким опытом, Вайолет понимает, что Олаф не будет колебаться перед выстрелом. — Почему же? — ядовито, с сарказмом спрашивает Вайолет. — Хочешь извиниться? — Не совсем, — беззаботно говорит он, словно эта мысль никогда и не приходила ему в голову. Их взгляды встречаются. — Ты должна кое-что объяснить, Вайолет. Слова разжигают в ней безрассудный позор. Она мгновенно краснеет, на глазах выступают слезы. Паника, резкая и отчаянная, пронизывает ее тело, жужжит на кончиках ее пальцев, отдается в трясущихся коленках. Никогда еще ей так сильно не хотелось сбежать. — О. Ты только посмотри. Ты покраснела, дорогая. Ты, должно быть, знаешь, что я имею в виду. Олаф встает с кресла и идет к ней, таща гарпунное ружье за собой. Острый наконечник гарпуна царапает пол. Она знает, что нет смысла отрицать. Ее тело уже выдало ее с головой. — Я думаю, что спустя все это время, после стольких ночей, когда я просыпался в своей постели, горя от желания после всех этих твоих фокусов… я заслуживаю объяснений. Как думаешь, Вайолет? Потрудись объяснить, — говорит он, обходя ее по кругу, как бы выискивая на ней слабое место, куда он может ранить ее побольнее. — Думаю, это вполне очевидно, — возражает она. Ее суровый голос предательски дрожит. — Ты думаешь, — соглашается Олаф, с почти жизнерадостной улыбкой возвращаясь на свое место. Гарпунное ружье стоит, угрожающе прислоненное к ручке его кресла. Он скрещивает ноги в кладет руки на колени, глядя на нее с чрезвычайной внимательностью. — Да, твое поведение было бы очевидным намеком для любого мужчины. Когда ты внезапно клала свои маленькие руки на мое бедро под обеденным столом у меня дома, я думал, что ты, вероятно, совсем запуталась. Что ты пытаешься мной манипулировать. Но позже в доме Монти ты подсунула мне свои трусики под подушку. Тут уже все ясно, не так ли? Мне продолжать? Вайолет качает головой, слезы текут из ее глаз. Она не может заставить себя посмотреть на него, уверенная в том, что вид у него самодовольный и безжалостный. Противоборство. Диалог. Ответственность за свои поступки. Она никогда не думала, что настанет момент, когда ей придется объясниться. Разобраться в хитросплетениях своего сердца. — Нет, — отвечает она почти умоляющим тоном, качая головой. Ее руки по обе стороны от ее бедер сжимаются в кулаки. Ей хочется закрыть ими лицо и удержать свое жалкое достоинство. — Уверена? — Спрашивает Олаф. — Но тогда придется забыть обо всех этих забавных вещах, что ты со мной творила. И мы не сможем воплотить их. Ну нет, только не тогда, когда ты так старалась. Помню тебя в Пруфроке, Вайолет. Как ты приподнимала свою милую юбку, двигая бедрами. Мне кажется, я видел твои трусики даже чаще, чем ты. Ах, да, и позже, в госпитале, как я мог забыть? Ты позволила мне схватить тебя так легко. Практически сама попалась в мои руки, да? — уже мягче он добавляет. — Ты освободилась? — Ты пытался убить меня, — шипит она, позволяя себе ощутить этот гнев, лишь бы приглушить чувство ненависти к себе. — Хотел меня уничтожить, нет? — О, оставь этот тон, дорогая, — сладким голосом упрекает он. — Сначала я пытался на тебе жениться. Вайолет не знает, что ей на это ответить. Она бросает взгляд на лодку, на гарпунное ружье, на водолазный шлем. Олаф смотрит на нее с оценивающей ухмылкой. На мгновение повисает пауза. Вайолет видит, как Олаф окидывает блестящим взглядом ее тело. — Скажи мне, Вайолет. Тебе твоя мотивация может казаться очевидной, но, поскольку каждую минуту своей жизни ты пытаешься сбежать от меня, а каждый наш разговор пропитан враждебностью и горечью, я задаюсь вопросом. Зачем же эта милая сиротка кладет свои трусики в мою кровать, если она так сильно меня ненавидит? — спрашивает он. — Думала меня задобрить? Вайолет отрицательно качает головой. Олаф ухмыляется, как будто этого и ожидал. — Нет? Даже если я решу разделить с вами мою лодку? Такое предложение заставляет ее задуматься. Она вспоминает сестру и брата, Кит Сникет, которая сейчас умирает на берегу. Это дает ей надежду. И она решает, что перспектива пострадать от пылающего унижения стоит того, чтобы спасти любимых людей. — Тогда, — спрашивает она подозрительно, — откуда я могу знать, что ты не врешь? — Ты не можешь, — с ухмылкой соглашается Олаф. — Но разве у тебя есть выбор? — Ты прав, — признает она. — Что ты хочешь знать? — Когда впервые ты почувствовала влечение ко мне? — немедленно спрашивает он. И потом, прежде, чем она успевает ответить, со значением смотрит на гарпунное ружье. — Не. Лги. Мне. — Я подумала, что ты привлекательный, как только тебя увидела, — мягко признается она. Так легко вернуться назад, в туманные воспоминания, пропитанные эмоциями, окрашенные паникой, острые на ощупь. Испуганные и отчаянные, ее брат и сестра стоят по обе стороны от нее, словно могильные камни в ее карманах. Вайолет (всегда решительная, спокойная, уравновешенная) привела их к порогу дома Олафа, прямо в его распростертые объятия. Горе преследовало ее по пятам. Несмотря на полуразрушенный дом Олафа и его сомнительное опекунство, Вайолет надеялась найти в нем убежище, место, где ее раны были бы залечены, а не продолжали бы гноиться и расширяться, превращаясь в шрамы. Она нуждалась в спасителе. Влечение, многообещающее, свежее, жалкое, расцвело в ней, когда он открыл дверь. — Ты сам вскоре разрушил это впечатление, — говорит она, не желая вспоминать о долгих ночах, когда ее брат и сестра спали, а она лежала без сна, пытаясь выжать свое сердце, как мокрую тряпку. — Как разрушил тебя, ммм? — усмехается он. Вайолет ненавидит тот факт, что даже сейчас ее взгляд прикован к нему — его длинным ногам, жесткому изгибу челюсти, глазам, которые смотрят прямо на нее. Она не может заставить себя согласиться, хотя они оба ощущают правду в воздухе. Олаф удовлетворенно гудит. — Я помню. Трое маленьких сироток. И ты была самой хорошенькой. Особенно потом. Ты, наверное, не замечала, но ты довольно экспрессивная личность. Когда я открыл дверь, я был ошеломлен болью и неприкрытой скорбью на твоем лице. Твои родственнички не понимали, как ты страдала. Но я это понял. И ты была так прекрасна в страдании. Всегда была. Он ждет, наблюдает, как румянец возвращается на ее лицо и она, скорчившись, отворачивается. — О, не делай вид, что удивлена. Это не секрет, что я тебя хочу. Всегда хотел, — он делает глубокий вдох. — Даже сейчас, ты страдаешь. И я… Он замолкает, вздрагивая от нахлынувших эмоций. Вайолет возбужденно смотрит на него, облизывая губы. Кончик языка, скользящий по губам (зернисто-красный, влажный), заставляет ее чувствовать внутри пустоту. Что-то похожее на боль потери в груди. Несмотря на морской ветер и надвигающуюся грозу, в чащобе сыро и душно. Холодный пот покалывает ее шею сзади. — У меня еще один вопрос, — говорит он низким голосом. — Что заставило тебя решить положить трусики под мою подушку? — Просто покорила тебя, хах? — бормочет Вайолет. Ей до сих пор снится эта ночь. За ужином она извиняется. Стефано в своей маскировке и дядя Монти смотрят, как она бежит наверх, где устремляется в его комнату. Она стягивает с себя трусики и кладет их (все еще теплые) под его подушку. Во сне она возвращается обратно на кухню и видит, что ее семья ушла. А Олаф, отбросив маскировку, сидит за столом. Перед ним, словно подношение, лежит небольшая куча трусиков. Он всегда ухмыляется ей, дико, по-звериному. Его ухмылка сменяется чудовищным оскалом: — Пожертвовала еще одну пару для меня, ха? Она просыпается, униженная и смущенная окружающей обстановкой. Ее разум все еще уверен, что она в доме дяди Монти. — Тогда я впервые убедился, — говорит Олаф, подозрительно и обвиняющие суживая глаза, — что ты хочешь меня также сильно, как я тебя. — Я тебя ненавижу, — говорит Вайолет, твердо и жестко. Слова вылетают из ее рта необдуманно, словно инстинктивно. — Я чувствую, что должна сказать это. Просто чтобы уточнить. — Нет, неправда, — Олаф, изучая ее, качает головой. Под белым светом его глаза выглядят необычайно яркими. — Ты ненавидишь себя. Из-за меня. Ненависть к себе, скрытая до этого мгновения, трещит в ее груди, как сердечный приступ. Внезапные слезы льются из ее слез и текут по ее щекам с мгновенной поразительной агрессией. Осознавая его правоту, Вайолет не знает, что сказать. Она даже не может вытереть слезы. И затравленно смотрит на него. — О, моя дорогая, — выдыхает Олаф, — ты никогда этого не замечала, да? У тебя определенно есть другие причины ненавидеть меня. Но твои чувства ко мне всегда носили… личный характер. Несколько мгновений он смотрит, как она плачет. Вайолет, чувствуя внезапную пустоту и странно ощущая себя в оболочке своего тела, ждет. — Вайолет, — наконец говорит он. — Я знаю, как это исправить. Как избавить тебя от этого. У тебя должна быть причина, чтобы ненавидеть меня. Более… интимная. Кивая самому себе, словно заключая сделку, Олаф, потянувшись, берет ружье. — Я дам тебе, что ты хочешь. Иди ко мне. — Что? — спрашивает Вайолет, замерев. Острый наконечник гарпуна сверкает, отражаясь от ее глаз. Когда он нацелен на нее, она чувствует себя особенно беспомощной, ощущая каждую часть своего тела уязвимой в ожидании, когда курок опустится и гарпун будет выпущен, погрузится в ее кожу, мясо, мышцы. — Что ты… — Иди сюда, Вайолет, — снова приказывает Олаф. В его голосе слышится толика предвкушения, свидетельствующая о его усиливающемся голоде, истончающемся терпении. И от этого в ее животе что-то вздрагивает, а кожа становится внезапно чувствительной, такой, какой еще ни разу не было. Она принимает решение в одно мгновение. Отчаяние оттачивает ее движения, делает ее скользкой и одеревеневшей, когда она бросается вперед, хватается за корни, а ее ноги врезаются в осыпающуюся грязь. Без какого-либо предупреждения раздается щелчок курка, и она чувствует порыв ветра, когда гарпун рассекает воздух и почти задевает ее, глубоко вонзаясь в покрытую землей и корнями стену, которой мгновением позже должна была коснуться ее рука. Замерев в ужасе и боясь, что следующий гарпун попадет в нее, Вайолет колеблется. Этой паузы достаточно, чтобы Олаф вскочил и, схватившись за подол платья, повалил ее на пол. Она сильно ударяется о землю, а Олаф тем временем вновь заряжает ружье. — Лучше сбежишь, чем позволишь мне овладеть тобой? — рычит он, целясь в нее и тяжело дыша. Кончиком гарпуна он ведет по ее шее. — Ты, ужасная маленькая чертовка. Не думай, что я не пристрелю тебя. Не сделаю тебе больно, если потребуется. Это ты сделала со мной, Вайолет. И ты мне задолжала, нравится тебе это или нет. Грязная, задыхающаяся, дрожащая от напряжения и неудачного побега, Вайолет встает на ноги. Ее руки готовы к бою, ее ноги согнуты и готовы бежать. А Олаф просто поворачивается и возвращается на свое место. Смотрит на нее все с той же неутомимой одержимостью. — Давай попробуем еще раз, — говорит он. — Вайолет, иди сюда. Вайолет, понимая, что сильно рискует, идет вперед и останавливается только когда его колени задевают ее платье. Адресованная ей улыбка (довольная, гордая, располагающая к себе) почти заставляет ее скорчить гримасу в ответ. — Хорошо, — тихо и вдумчиво говорит Олаф. Обводит взглядом ее изношенное платье, ее грязные, дрожащие руки. — А теперь садись ко мне на колени. Давай познакомимся поближе, Вайолет. Она так сильно прикусывает язык, что чувствует вкус крови и все же медленно начинает поворачиваться. — Нет, — бросает Олаф. Его руки (сильные, поразительно теплые) накрывают ее талию, останавливая и разворачивая обратно. — Вот так. Хочу видеть это милое личико. — Хорошо, — она встает над ним, расположив колени по обе стороны от его бедер, а руки — на ручках кресла. И тут она думает, что за все это время они еще никогда не были так близко друг к другу. Возможно, на какой-то миг Олаф в маскировочном костюме и наклонялся к ней, чтобы шепнуть что-нибудь угрожающее ей на ухо, но она еще никогда не имела возможности видеть свое миниатюрное отражение в его глазах. — Вот так? — спрашивает она, борясь с дрожью в голосе. Руки Олафа движутся по ее телу, оглаживая ее грудную клетку, ноги. Согласно мыча, он тянет ее, заставляя полностью опуститься на свои колени. Гарпун, как невысказанная угроза, поблескивает, лежа рядом с его локтем. — Идеально, — говорит он. С грубой страстью он проводит ладонями по ее груди, царапает ребра. Ее дыхание ломкое и горячее, на щеках алеет румянец унижения. Она бросает взгляд на его лицо и видит, что он полностью поглощен процессом, чуть ли не упоен ею. Его руки возвращаются к ее груди, через одежду с нажимом описывая круги вокруг ее сосков. — О, маленькая сиротка, — выдыхает он. — Насколько это сладко, наконец получить то, что хочешь? «Я не хочу тебя» — практически шипит она, зная, что это очевидная ложь, которую она хочет скрыть от себя и от реальности. Не желая лгать и говорить правду, она молчит. — Даже не можешь сказать это, ха? — Олаф расстегивает пуговицу на ее платье. — Но ты знаешь, что хочешь меня, Вайолет. Олаф гораздо менее терпелив, чем ему хотелось бы показать. Он резко дергает ее воротник, и пуговицы рассыпаются по земле. — Ты была достаточно смелой, чтобы дразнить меня, как маленький монстр, но, как дошло до дела, ты и пошевелиться не можешь? Бери то, что хочешь. Что хотела с тех пор, как вошла в мою дверь. Против ее воли руки скользят по его рукам, гладким мышцам и обхватывают шею так, что их тела прижимаются друг к другу. — Да, — шипит Олаф так, словно ему больно. Это слово, произнесенное словно по принуждению, заставляет Вайолет поцеловать его. ЕЙ нравится боль, которую ее действия могут причинить ему. В конце концов, он тоже ранил ее. «Страдай, — думает Вайолет, запутываясь пальцами в его волосах. — Пусть тебе будет больно от того, как ты хочешь меня». Годы их взаимного подавляемого притяжения берут свое. Они безумны, жестоки от животного желания. — Ты не долго держалась, — шипит Олаф, горячо дыша на ее щеку между поцелуями. — Ты, видимо, и пришла сюда, надеясь, что я буду один. Надеясь, что я коснусь тебя. Без предупреждения Олаф встает, держа ее на руках, как ребенка. Ее щека прижата к его плечу. И на какой-то момент Вайолет позволяет себе расслабиться в его руках. Повернувшись, он бросает ее в кресло, и Вайолет, словно по привычке, уже тянется к нему. Вместо этого Олаф хватает ее за щиколотки и кладет их на свои плечи, вжимаясь в нее бедрами. Вайолет чувствует горячую выпуклость в его штанах. — Ты никогда не видела член, да, Вайолет? — спрашивает он, ухмыляясь, мягко поглаживая ее лодыжки. Судя по его лицу, по блеску в его глазах, он догадывается об ответе. — Неважно, — отвечает Вайолет, подаваясь бедрами ему навстречу. Олаф мычит что-то, уступая. Слышится звук расстегиваемой молнии, и он спускает с себя брюки. Со своего места Вайолет не видит его члена, но чувствует, как упругая головка гладит ее через трусики. — Кончай с этим, — шипит Вайолет. — Ну если ты настаиваешь, — говорит Олаф. Он отступает назад, позволяя ее ногам удариться о землю, и возвращается, крепко обнимая ее за талию и переворачивая на живот. Он стягивает с нее трусики одним привычным движением. — Еще одна пара для меня, — бормочет он. Краем глаза Вайолет видит, как он, ухмыляясь, смотрит на кусочек бледной ткани. — Спасибо, Вайолет, не стоило. Когда Олаф берет член в руку и начинает дразняще скользить им по ней, Вайолет понимает, что может дотянуться до гарпунного ружья. Ей понадобится буквально пара секунд, чтобы взять его, развернуться, нацелить на Олафа и, не колеблясь, спустить курок. Понемногу он входит в нее. Вайолет упускает свой шанс на спасение в пользу мужчины, который, задыхаясь, стоит за ней, склонившись над ее дрожащим, покрасневшим, прекрасным телом. И в итоге она получает то, что хочет. — Медленно, — стонет она, ощущая сильную боль от нетерпеливости Олафа. — Знаю, — бормочет он. Сквозь острое возбуждение в его голосе просачивается нежность. — Я сделаю так, чтобы тебе было хорошо. Чтобы ты возвращалась и умоляла снова, снова и снова. Вайолет делает глубокий вдох и медленно выдыхает, когда он входит полностью. — Отлично, — шипит Олаф. — Хранила себя для меня, да? Проводила долгие бессонные ночи, мечтая об этом моменте? — он выходит из нее и скользит обратно уже мягко и беспрепятственно. — Знаю, что да. Потому что я тоже. Пальцы Олафа впиваются в ее бедра. Ее живот прилип к сидению кресла. Они двигаются вместе, и Вайолет, отдаваясь своей извращенности, прижимается горящей щекой к прохладной коже сидения, позволяя ему иметь ее. Стоны, нарастая, вылетают из ее рта, как песня. Она чувствует себя живой, обредшей свежие силы, узнавшей себя с новой блистающей стороны. — Олаф… — Вайолет тяжело и рвано дышит. — О! Ты, ты… — Говори со мной, сиротка, — говорит он, гадкий и высокомерный. Склоняется и шепчет ей в ухо, прислоняясь грудью к ее спине. — Какого ощущать в себе мой член, Вайолет? Так, словно получила все, что хотела? — Заткнись! — чуть ли не умоляет она. Его руки движутся по ее бедрам, животу. Коснувшись волос на ее лобке, пробираются ниже, лениво описывая широкие круги на ее теле. Вайолет улавливает момент, когда он надавливает на ее клитор. И от этого простого действия ее ноги дрожат, ей кажется, что она сейчас упадет. Глаза резко закрываются. Задыхающиеся стоны срываются с ее губ от каждого толчка мужчины позади нее и от умелой работы его пальцев. Понадобилось совсем не много времени, чтобы почувствовать знакомые признаки нарастающего оргазма — ее мысли улетучиваются, тело сжимается, как пружина, легкие сжимаются от недостатка воздуха. — Вот так, — Олаф порывисто выдыхает в ее шею. — Ты сможешь, Вайолет. На один миг ей кажется, что внутри все плывет, она опустошена, ослеплена. Вайолет возвращается к реальности, дрожа и всхлипывая. От пережитого оргазма ноги подкашиваются. Вайолет (блаженно, почти рыдая) обрушивается на кресло, а колени ударяются об пол. Кровь бежит в ее теле, шумит в ушах. Она едва улавливает момент, когда дыхание Олафа сбивается и он, задыхаясь, отстраняется от нее. Вайолет находит в себе силы повернуть голову и видит, как он стоит в центре пещеры в смятой одежде, как мышцы на его груди напрягаются, когда он резко водит рукой по члену. Его блестящие глаза смотрят на нее, его рот приоткрыт, он задержал дыхание. Олаф кончает в кулак так обильно, что прикусывает язык и сплевывает кровь на пол. После чего он вытирает руку о лежащую под лодкой тряпку и вздыхает. Они смотрят друг другу в глаза. Что-то в атмосфере между ними изменилось, жестокость была согнута и сломлена. — Как я и сказал, — Олаф поправляет одежду, — ты так прекрасна в страдании. Ощущая слабость в теле, Вайолет медленно встает. Когда расстегнутое платье спадает к коленям, она вспоминает, что ее трусики лежат в кармане Олафа, который забрал их себе, как памятный приз. И это злит ее больше, чем его слова. Она вспоминает, как сама клала свое белье под его подушку в доме дяди Монти, как пыталась сбежать из чащобы и как гарпун вонзился в скопление корней у дыры, ведущей в наземный мир. Вайолет пыталась бежать. Он вынудил ее подчиниться. Она не думает о том, что наслаждалась этим, что у нее был шанс схватить гарпунное ружье и остановить Олафа прежде, чем он начнет. После их единения, после того, как он соблазнил ее, а она кончила не от своей руки, тело Вайолет горело от новой потребности. Возмездие. Расплата. Когда она усаживается в кресло и оглядывает его, Олаф, уже одетый, освобождает лодку от некоторых вещей. — Ты заслужила место, сиротка, — говорит он, не обращая внимания на то, как Вайолет медленно берет оружие в руки. Ее волосы взлохмачены, лицо покраснело, губы искусанные и опухшие. Она целится в место за его бедром. — Полагаю, я смогу освободить для тебя комнату в… Она спускает курок. А Олаф наклоняется, чтобы вытащить шлем из лодки. — Нет! — кричит Вайолет. А гарпун, блеснув на свету, разбивает стекло водолазного шлема и, пробивая его заднюю часть, вонзается в мужчину позади него. Широко распахнув глаза, Олаф спотыкается и падает. К тому времени, как Вайолет подлетает к нему, под Олафом уже растекается лужица крови. Кровь льется из него так быстро, что становится понятно: рана смертельная. — Почему?.. — выдыхает он. Его лицо еще никогда не было таким бледным. На нем отчетливо выделяются шок, растерянность и боль. — Я хотела напугать тебя! — воет она, падая на колени и осматривая гарпун и разбросанные вокруг осколки водолазного шлема. Она уже ощущает ком в горле, вызванный спорами Медузообразного Мицелия, распространившимися в воздухе. — Я не хотела… — Съешь яблоко, — хрипит он, глядя на маленькую миску, стоящую на кухонном столе Ишмаэля. Вайолет спешит туда, глотая скользящие по щекам слезы. И затем подносит яблоко ко рту Олафа прежде, чем даже успевает снова сесть рядом с ним. Олаф морщится и качает головой. — Вот, вот, — в ужасе и отчаянии умоляет Вайолет. — Съешь. Пожалуйста. — Слишком поздно, — бормочет Олаф. Он пытается указать на гарпун, на кровь, разливающуюся по грязному полу, но его движения слишком скованы. — О. Господи. Блять. Он выглядит таким уязвимым, когда ранен. Лишенный своего эго и гнева, он смотрит на нее с пониманием, словно разглядев в ней что-то, чем он сам когда-то обладал. — Нет, — настаивает Вайолет. Слезы льются из ее глаз нескончаемым потоком так, что взгляд затуманивается. — Должно же быть что-нибудь. Мы можем сделать что-нибудь. — Один раз перепихнулись, а ты уже влюбилась? — фыркает Олаф, пытаясь улыбаться даже когда его губы багровеют, а его кровь пропитывает платье Вайолет. — Нет. Я не хочу быть, как ты. Быть убийцей. Я не хочу, чтобы из-за меня мои близкие надышались ядом там, на пляже, — возражает она, зная, что все лежит гораздо глубже. Она хватается за его холодную руку, покрытую кровью и стеклом. Ненависть накрывает ее с головой, и ей противно от того, как просто она предает свою семью, и все же она знает, что вечно будет жалеть, если не скажет этого: — Я не хочу, чтобы ты умирал, Олаф. Я не собиралась… — Это я виноват, — немедленно настаивает он, порывисто и требовательно. Вайолет видит кровь, текущую из уголка его рта. — Это я тебя заставил, Вайолет, разве нет? Я почти пристрелил тебя. Ты меня не хотела. У тебя не было выбора, кроме как… продырявить меня. Иначе я тебя убил бы. — Нет, ты не стал бы, — спорит Вайолет, но он не обращает на нее внимания. — У тебя был один выстрел. Сквозь шлем. И ты сделала его. Это я виноват, — он совершает последнее милосердие, на которое способен. Дает ей шанс сбросить с себя вину, позволив той умереть вместе с ним. Угнетенная своей нерешительностью и бесполезностью, Вайолет не знает, что и сказать. Олаф прислоняется головой к грязной стене и смотрит на нее с удивленным слабым ужасом. — Останься со мной, — его голос скрипит. — Позволь посмотреть на милое личико. — Я не могу, — собравшись с силами, Вайолет встает. — Споры. Санни и Клаус. Им нужно съесть яблоко. И Кит. — Кит, — повторяет Олаф. Он кашляет, разбрызгивая кровь. Гарпун в его животе дергается. — Иди. Вайолет спешит к столу, чтобы наполнить яблоками окровавленный подол платья, используемый ею, как мешок. Оскальзываясь, она устремляется к скоплению корней, ведущему на выход. — Я вернусь, — обещает она с дрожью в голосе. — И, возможно, мы сможем придумать что-нибудь. — Иди, — бормочет Олаф. Его глаза закрываются, руки по обе стороны от его тела расслабляются. В слабом свете он выглядит мраморным. Бледным, посеревшим. Вайолет бросает последний взгляд на Олафа, истекающего кровью на полу чащобы, и уходит.