Меня ждут в Бруме

Теперь дни потянулись совершенно скучные и неинтересные, и капитан медленно, но верно начинал чувствовать себя разбитым. Радость победы прошла, заняться было нечем, и он волей-неволей стал скучать по интенсивности тренировок. Он и не знал, странно ли это после всего, что произошло; быть может, ему просто не хватало Греты, или их тренировок, или хоть какой-то цели в жизни… некоторые из его солдат тоже ходили совершенно унылые, но, завидев его, всегда улыбались и не подавали признаков отчаяния. Словно привирали, не хотели себя выдавать, или хотели, чтобы капитан перестал отчаиваться. И он тоже улыбался, и был рад, что опасность миновала; и всё же, было нечто не менее важное, чем его долг перед городом. Как насчёт долга перед самим собой? Даже графиня — и он видел это, ведь за столько лет успел изучить её привычки и характер — очень переживала, отвечая на все вопросы, что всё в полном порядке, и её ничего, на самом деле, не волнует. В глубине души она, наверное, переживала за Мартина, но никогда бы этого не признала — ровно так же, как и он никогда бы не сказал, что в ночь перед битвой был с ней в замке. И они говорили о чём-то, и он мог сказать то, что напугало бы её до смерти; либо она сказала ему то, о чём теперь сожалела — выражение вселенской скуки никак не хотело сходить с её лица, сколько бы Толган ни пытался её подбодрить, напоминая, как героически Брума сдержала врага. — Быть может, я никогда не прощу себе, что мы обратились за помощью к другим городам, — вздыхала графиня, глядя в опустевшую стеклянную тарелку, словно в шар с предсказаниями. — Но нужно признать, что без их помощи мы бы не справились. И нам нужно как-то поблагодарить их… Но как? — Действительно, какой смысл в независимости, если твой город могут уничтожить за долю секунды? — спросил Толган, поднимая кубок с вином. — Это случилось с Кватчем, но никак не могло произойти с Брумой. Мы сильней лишь когда вместе, помните, как в песне поётся? Мы силь-нее, ког-да вме-сте… — гнусаво запел норд, но его соседи по столу энтузиазма не разделили, и он быстро замолчал, допивая пиво. — В этом вы, конечно, правы, Толган, — задумчиво проговорила графиня, словно и не слышала его пения. — Уверена, когда Мартин взойдёт на престол, об этом не будет и речи. Я уверена, с ним у нас в стране наконец-то наступит мир. — Она повернулась к капитану и кисло ему улыбнулась. — В особенности если его окружают такие люди, как Грета. Вы согласны, капитан? Капитан кивнул и улыбнулся. Натянуто, так же кисло, как графиня, но всё-таки улыбнулся. Она поняла его, взгляд потеплел, и графиня вздохнула. Толгану ничего не оставалось, кроме как осушить кубок и лишний раз проклянуть эти «дела сердечные», к которым он, слава Девяти, никогда и никакого касательства не имел. О коронации Мартина, разумеется, никто не говорил. Горожане между собой судачили, делились последними слухами; многие клялись, что сами побывали на месте сражения и воочию видели будущего императора — и считали, что он-де точная копия своего отца, и да славится он долго, ну, и всё в таком духе. Вот только в деталях внешности Мартина Септима слухи расходились: кто-то называл его сгорбленным от постоянного чтения псалмов священником, чуть ли не седовласым стариком (скорее младшим братом погибшего императора, но никак не сыном), другие же отмечали, что он высок и весьма горделиво держится, а третьи были уверены, что до нападения даэдра на Кватч Мартин совершенно не бедствовал и совершеннейшим образом растолстел, как и любой непослушный сын любого непослушного фермера. Четвёртые, разумеется, клялись, что он писаный красавец, ведь таким и подобает быть истинному императору — никто не доверит защищать себя уроду. Горожан можно было понять — в конце концов, сплетни были их единственным развлечением. Однако время шло. В Храме Повелителя Облаков прекратились усиленные тренировки, и кто-то отдыхал; но и Грета, и Мартин прекрасно понимали, что не могут больше затягивать. Через неделю после открытия Великих Врат Бурд получил короткую, но полную счастья записку от Греты: «Мы вернули Амулет Королей. Я буду очень рада, если ты передашь эту новость графине — уверена, она будет счастлива и, быть может, изъявит желание посетить коронацию. Если так, Мартин не будет возражать, можешь мне поверить. Не стану рассказывать, через что нам пришлось пройти, чтобы вернуть Амулет — по крайней мере, не сейчас. Когда Мартина коронуют, обязательно расскажу то, что ты захочешь услышать — до той поры просто позволю себе радоваться, пока есть такая возможность. В последнее время всё шло как по маслу, но мне неспокойно. Что-то всё ещё может пойти не так, поэтому не стану ничего тебе обещать. Завтра мы выезжаем в Имперский город, а вечером состоится коронация. Обязательно передай это графине. Спасибо, капитан». «И ни слова о том, что будет после этого», горестно вздохнул про себя капитан. «Ладно. Видимо, ты всё ещё веришь в то, что ничего не произойдёт. Раз ты так сказала, значит, так оно и будет». Новость графине он всё-таки передал; и, если бы не знал её так хорошо, то решил бы, что ей решительно всё равно и на Мартина, и на коронацию, но её холодный, деланно безразличный взгляд его не обманул — наоборот, лишь подтвердил подозрения. Поняв, что игра не удалась, графиня лишь вздохнула и спросила: — Ты бы сам хотел поехать? Мог бы возглавить мою охрану, или что-то вроде того? Тебе это нужно? — Я не могу. Кто же будет охранять город? — Ты думаешь, не найдётся достойного претендента? Бурд не знал, что ответить. Претенденты, конечно, были, да и город, всё ещё несколько напуганный, на удивление спал спокойно, но его совершенно никуда не тянуло, в особенности — в Имперский город. Графиня улыбнулась. — Вот и я думаю, что нечего мне там делать. — Что же он вам такого сказал? — вырвалось у Бурда. Он вовсе не хотел задавать этот вопрос, но… всё вышло как-то само собой. Графиня была озадачена и слегка вскинулась, и капитан, осознав свою оплошность, пояснил: — Я же не слепой. Я заметил, что вы много времени проводили вместе, а после битвы у Великих Врат… — Мартин Септим замечательный человек, и я уверена, что из него выйдет не менее замечательный император, — урезонила его она. — И, всё же, наши пути не пересекаются, поэтому я не вижу смысла присутствовать на его коронации. Даже так. Ну, хорошо, что же. Её ответ был ещё холодней, чем фальшивое выражение лица. Это значило только одно: разговаривать об этом подробно она не собирается. Да и капитану, честно говоря, вовсе не хотелось в это вникать; он знал, что ничего не поймёт. Чужая душа — потёмки, а уж тем более — душа женская. Но ведь Грету он понимал, в какой-то степени, и её беспокойство передавалось ему, хотя её уже не было в Бруме и даже в её окрестностях… записку она отправила вчера, значит, сегодня пройдёт коронация — они, конечно, торопятся, и чем скорее Мартин станет императором… Мартин станет императором… Без дела Бурд слонялся по замку, время от времени возвращаясь на свой пост — на случай, если кому-то из горожан потребуется его помощь. Но никого не было. То ли все справлялись сами, то ли город вымер. Коронация проходила в Имперском городе, но мучительное ожидание накрыло и Бруму и, может статься, весь Сиродиил — ведь если что-то произойдёт, это коснётся каждого. Стоит Мартину погибнуть — всё закончится в одно мгновение. Немногие думали об этом — и всё же, вспоминая Кватч и бесчисленные порталы, открывавшиеся в лесах, вблизи селений и посреди дорог… всё это страшно пугало каждого, даже если никто не хотел в этом признаваться. А Бурд был внутри, Бурд видел, что это за адская машина — и потому-то никак не мог успокоиться. Он остановился лишь дойдя до сторожевой башни, откуда открывался вид на Имперский город. Да, он был далеко, и всё же, капитан видел древную дворцовую башню… если что-то произойдёт, он увидит. Если там будет огромный пожар — он узнает. Что будет тогда — сказать сложно, но это ли самое главное? Стоит погибнуть Грете — тогда всё закончится для него. Здесь же они стояли, когда она впервые поцеловала его, и когда он отверг её. Да, потом он об этом сильно пожалел, но… но если сейчас она умирает, а он остаётся в живых, он знает, что приложил максимум усилий, он был с ней, он сказал ей, что хотел бы от неё получить, и ему не в чем себя упрекнуть. И что это за мысли такие, о смерти? Грета боялась, но боялась ли она справедливо? Может статься, ничего не произойдёт, и всё закончится благополучно. Но Бурд не может сойти с места. Он смотрит на Айлейдскую башню, и погода милосердно не закрывает обзор. Никаких туч, нич Взрыв Да-да, это был взрыв, точно: словно упало что-то огромное, тяжёлое, и загорелся огонь. Это происходит там, а я здесь, и я… я должен быть там, немедленно! — Графиня! — ворвался он в комнату, слишком взволнованный, чтобы заметить, что графиня уже готовится ко сну. — Это… Имперский город, там… там что-то произошло, я видел огонь и… и взрыв, вы разве не слышали? Грохот! Грохот, вы разве его не… — Дыши, капитан, — произнесла она спокойным тоном, — объясни мне, в чём дело? — Да не знаю я, в чём дело! — зарычал он, беспокойно расхаживая по комнате. — Я стоял там, я… я предчувствовал, что что-то пойдёт не так, я знал… что-то произошло, а я стоял там, на месте, и не мог их защитить. — Он встал перед старым вышитым гобеленом: ткач изобразил Дибеллу, предлагавшую лиловый цветок. Дибелла дала тебе любовь, смертный, но ты… — Почему вы не приказали мне отправиться туда, почему я остался здесь, что я… — Капитан, — снова подала голос графиня, — успокойся. Если ты так и будешь нервничать, ты ничем Грете не поможешь. Она любит тебя за хладнокровие, за способность… — Если она погибает прямо сейчас, уже неважно, любит ли она меня, или нет, — процедил тот, сжимая голову. — Вы нужны… вы нужны… — Я? — в её голосе зазвучала усмешка. — Ты же понимаешь, что если что-то произошло, и нужны сильные руки, я буду там не к месту. — Вы графиня, — возразил капитан. — Ваш мудрый совет вполне мог бы пригодиться, какую бы проблему им ни приходилось решать. Не говоря уже о том, что вы, вероятно, нужны императору. Лицо графини вспыхнуло от гнева и негодования. Казалось, подобные заявления её немало оскорбляли, словно не имели под собой никакой почвы. — Как вы смеете даже заговаривать о таком, капитан? — он усмехнулся. — Грета — его ближайший советник. А я — её. И она рассказала мне, что он отправился к вам в день перед открытием Великих Врат. Приняли вы его, или нет, но он хотел быть с вами рядом. — Как вы смеете даже заговаривать об этом? — графиня стиснула зубы. — У каждого из нас есть свой долг, и мы вынуждены выполнять его, независимо от того, хотим мы того, или нет. У Мартина свой долг, у меня свой. У тебя свой долг, у Греты свой. Ты говоришь о ней, так счастливо, так ласково, и я вспоминаю, как называла её несчастной, сказав, что она не имеет выбора в жизни, но мне кажется, будто… — Капитан знал, что бессмысленно оказывать ей знаки внимания, пытаться позаботиться о ней; он мог лишь помолчать, пока графиня не успокоится, и заговорить лишь тогда, когда к ней вернётся настроение к переговорам. И то, что он скажет, будет, тоже, очень дипломатическим: — Ваш долг, как графини, прийти на помощь бедствующему городу. Точно так же, как не так давно помогли Бруме. Вы же видите, что это — наш шанс вернуть долг. — Быть может, вы и правы, капитан, но это уже бессмысленно, — вздохнула графиня, озадаченно качая головой. — Я ничем ему не помогу, что бы ни происходило. Во второй раз за короткое время Бурд увидел перед собой настоящую женщину. Нарина горевала Боги знают о чём, и любая надежда была для неё потеряна. Он не знал, что было тому причиной, но видел, что логическими рассуждениями от неё ничего не добиться. К тому же, она была права; сколько бы человек он ни взял с собой, дорога займёт несколько часов, и помочь будет нечем. Разве что если город разгромлен, то ему, быть может, пригодится провиант, но если вдруг все погибли… кому понадобится… нет, даже думать об этом не стоит. — Вы разрешите мне отлучиться? — неожиданно попросил он. Ему не хотелось ждать. Ему было страшно, даже если графиня поставила на Мартине крест. Она подняла на него готовые заплакать глаза, и капитану померещилось, что пару дней назад он их уже видел — так на него смотрела Грета, покинув Великие Врата Обливиона. В них не было ничего, кроме гробовой пустоты. — Я хочу отправиться в Имперский город. Один, если потребуется. — Хочешь проститься с Гретой? — ещё чуть-чуть, и она точно заплачет. Капитан прокашлялся. — Я прошу прощения… конечно, ты хочешь её увидеть. — Графиня, если вы не в состоянии… — Нет! — воскликнула она и замахала на него руками. — И слышать ничего не хочу. Ты и так слишком долго сидел рядом со мной и, боюсь, многое упустил. Прошло столько времени, капитан, с тех пор, как мы оба были детьми и хотели чего-то друг от друга, но времена изменились. Ты хочешь быть с ней рядом, значит, ты должен быть с ней рядом. Так что, пожалуйста, не жди. Не трать время зря, капитан, езжай. — Как прикажете, — Бурд откланялся и, не дожидаясь дальнейших церемоний, удалился из её спальни. Она вела себя слишком странно, произносила неожиданные слова, и он не знал, чего ожидать от неё в следующее мгновение. Несколько секунд он задумывался о том, что совершенно не умеет общаться с женщинами, но потом всё его сознание заняла дорога — пыль летела из-под копыт его лошади: она неслась достаточно быстро, хотя капитан не уставал её подгонять. И что он Грете скажет? «Любовь моя, нет никаких слов, чтобы объяснить, как я сожалею о принятом решении…» Тьфу, капитан, ты же не письмо пишешь! Хватит только её обнять, и всё. Если она жива. Если она жива! И думать о таком не сметь, она жива, конечно, жива! Солнце было уже в зените, когда он подъехал к воротам города. Чёрный дым извивался на голубом небе, но нигде не было видно палаток или беженцев — и по дороге он тоже ни на кого не наткнулся. Никто не бежал, городские стены не были разрушены. Наверное, они всё-таки победили, но это не значит, что обошлось без жертв. У конюшни он спешился, постучал, и открывший ему крестьянин отвёл коня в стойло и отсыпал немного зерна. Делал он всё спокойно, словно всё было в полном порядке, и капитан невольно заразился его спокойствием, глядя на простого, не обеспокоенного человека. Когда крестьянин потребовал 10 монет, Бурд поинтересовался: — Что произошло в городе ночью? — Вчера привели Септима, — его голос оказался хриплым, — и сразу, конечно же, вознамерились зажечь этот самый Огонь во Дворце, весь свет собрался посмотреть, ну и нас тоже позвали. А оказалось, что среди нас тоже есть эти — ну, враги наши, которые императора прежнего убили. И тут они бац! — крестьянин хлопнул кулаком по ладони. — И открыли очередные врата, а оттуда вышел сам Мерунес Дагон. Огромный, ростом с Белую Башню, если не больше… — Крестьянин указал пальцем в небо. — Он был красный, крупный, рогатый, с тремя головами… Я не знаю, что было дальше, только слышал, что император сам превратился в дракона и одолел Мерунеса. А сам, естественно, помер, потому что с таким не живут. Вот и всё. — Он вздохнул и сокрушённо опустил голову. — И снова мы остались без императора. Не могу поверить, что великий род Септимов прервался! Что бы сказал Талос, если бы… — Император был один? — перебил Бурд. У него не было времени на причитания, и крестьянин, рассердившись, насупил брови: — Почём я знаю? Наверное, нет. Говорили, вроде, что вся его свита отправилась в Университет Таинств, потому что Дворец разрушен. И Окато с ними. А ты вообще кто такой? — Я капитан городской стражи Брумы, — отрапортовал Бурд, отвесив крестьянину небольшой поклон. Тот фыркнул. — Брумы? И что ты тут тогда забыл? Езжал бы в свой Скайрим, норд проклятый! Нечего тебе тут делать! — он даже не дал капитану ответить, продолжая бормотать что-то под нос и отправляясь к другим лошадям. Несколько секунд капитан задумчиво наблюдал за ним, раздумывая, не сделает ли крестьянин что-нибудь с его лошадью; но, казалось, завидев коней, этот искренний грубиян исправлялся, относясь к животным с должным уважением и почтением. «Вот он», подумал капитан, «далёкий от войн человек. Бац, и открыли врата. И вышел Мерунес Дагон, поубивав, наверное, полгорода. Какое ему дело? Счастливый парень». Как бы его это ни удивляло и ни пугало, но времени на наблюдения у капитана не было, а поэтому он, недоумённо хмыкнув, зашёл во встревоженный город. Впрочем, так ему показалось поначалу, но улицы жилого района Талос-Плазы были пусты, разве что стражники стояли по обе стороны ворот и недоверчиво поглядывали на чужака в незнакомых доспехах. У них-то капитан и спросил, предварительно отдав честь, как добраться в Университет Таинств, и, выслушав подробную инструкцию, побрёл по каменным дорожкам, продолжая оглядываться по сторонам и ожидая хоть какого-то людского внимания. Он никогда здесь не был, и ему даже было интересно, много ли нордов живут в Имперском городе, или он для них такая же диковина, как и они для конюха? Университет оказался огромным, с несколькими помещениями и башнями, со всех сторон окружёнными стеной; казалось, впрочем, что высокая айлейдская башня, во многом напоминавшая Белую, может скрывать за собой нужное помещение… Бурд нерешительно поднялся по ступеням, взялся за ручку и… — Говорю же вам, это лишено всякого смысла! — раздался незнакомый голос, и Бурд решил было податься назад, но дверь уже скрипнула, и он даже наполовину зашёл, привлекая к себе внимание присутствующих. — Честное слово, я же просил… — заговорил другой голос, принадлежавший Джоффри — тот стоял к двери спиной и лишь теперь, обернувшись и увидев в дверях капитана Бурда, обрадованно воскликнул: — Капитан! Какое счастье видеть вас здесь, как я рад знакомому лицу! — Грандмастер, я попрошу вас не отвлекаться, — строго произнёс всё тот же голос, принадлежавший высокому эльфу в красной мантии, с высоко уложенной причёской. — Вы хоть понимаете, сколько времени потребуется для поисков наследника? Я прошу вас предоставить регентство мне. Я не оставлю государство без наследника в такое… — … да вы хоть послушайте меня! — Джоффри снова привлёк к себе внимание. — Как думаете, что об этом скажут люди? — Людям не нужно ничего, кроме хлеба и крова над головой. И безопасности. И я могу им это дать — недаром я канцлер! Капитану хотелось уйти и не выслушивать все эти политические переговоры, но он осторожно закрыл за собой дверь, стараясь не скрипнуть, и встал у стены так же, как остальные. В основном это были Клинки, окружившие споривших Джоффри и канцлера. Ни Мартина, ни Греты среди них не было, и Бурд, сделав несколько шагов в сторону, шепнул какому-то рыцарю: — Что происходит? — Канцлер предлагает сейчас же назначить его императором, — ответил женский голос, и Бурд догадался, что разговаривает с Каролин. — Но Джоффри не согласен. Он предлагает сформировать новый Совет Старейшин в связи с нынешними обстоятельствами… Мартин погиб, — добавила она упавшим голосом. — А Грета? Грета в порядке? — Её никто не видел. Среди трупов — тоже. Сдаётся мне, она спряталась сама, и не появится, пока не будет в настроении. Стражникам приказано отправить её сюда, если её увидят, но никто не занимается её поисками. — Я могу отправиться и поискать её. Никто же не будет против? — Что вы, капитан, — Каролин улыбнулась ему. — Она будет только рада вас увидеть. Не знаю, сколько это будет продолжаться, но мы потом идём к Лютеру Броду, это в Эльфийских Садах. Отведите её туда, хорошо? Если мы не вернёмся, накормите её хорошенько. Ей непросто пришлось. — Я понимаю, почему вы и слышать об этом не хотите, но поверьте мне… — окончания фразы капитан уже не услышал, снова осторожно выйдя за дверь. Теперь на него никто не обратил внимания, и он снова очутился на тихих улицах сияющего в полуденных лучах города. Казалось, уж к этому времени горожане должны появиться на улицах, гонимые из дома скукой и надоевшими занятиями, но люди словно испугались вчерашнего нападения. Капитан снова спросил у стражников, где здесь Храм Единого, и они, добавив, что нет больше Храма, объяснили ему, куда нужно идти. И снова он брёл по пустым улицам, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь: то ли надеясь услышать чью-то светскую болтовню, то ли всхлипывания… тот бретон сказал, что не может поверить в прерванный род Септимов, хотя разочарованным вовсе не выглядел. Капитан даже поймал себя на незаконной, как ему тогда показалось, мысли: ему жаль не род Септимов, ему жаль Мартина, который был весьма славным малым, и которому он никогда бы не пожелал смерти. И жалел он вовсе не о прерванном роде, а о человеке, которого знал и уважал. И больше всего на свете он боялся за Грету, даже зная, что её не видели среди мёртвых… но это пока что. Быть может, он-то на её труп и наткнётся? Его слёз никто не увидит. Какая разница, догадаются же. Ей непросто пришлось, но если она мертва, то на этом всё и закончится, но ему придётся жить с этим. Он приложил все усилия, и всё же… и всё же… Но, к счастью, Грета была жива — и он увидел её сразу, как только открыл двери разрушенного храма. С улицы он ещё был окружён высокими стенами, но за ними, обращённая к небу, высилась статуя белого дракона — о ней Бурд никогда не слышал; только из уст бретона-конюха, но поначалу не очень-то верил в его слова. И всё-таки, дракон был здесь, и Грета сидела рядом, прислонившись спиной к его ноге, посреди разбросанных повсюду стрел, грязных тел скампов в саже, камней и прочего мусора… рядом с ней лежала клеймора и сброшенный шлем Клинков. Грета положила лоб на колени и содрогалась от рыданий, и Бурд, не представляя, как кто-то мог оставить её так, в полном одиночестве, посреди пепелища проигранного сражения, тут же подскочил к ней и привлёк к себе, незамеченный и неузнанный. Даже не думая о том, кто её обнимает, кто пытается утешить, Грета заговорила: — Они… он… Мартин, это… Всё произошло так, как и должно было, и всё же, я… Никто просто не ожидал, что главная героиня сражения за Имперский город потеряет над собой контроль. Никто не знал, что сказать ей, никто не мог вернуть ей то, что она потеряла. Всё-таки, она была сильной независимой женщиной, которой, казалось, всё ни по чём… впрочем, какая разница, кем она была — Бурд сам видел, как Баурус пролил пару слёз на погребальной службе после битвы у Великих Врат, и лишь Джоффри, умудрёный жизненным опытом и потерявший не одного товарища, сохранял хладнокровие. Она плакала, потому что была человеком и, конечно, заслуживала сострадания, даже если до этого направо и налево рубила скампов, даэдротов и прочую даэдрическую нечисть. Она не могла иначе, даже если бы ей хотелось упасть на колени и расплакаться, ведь битвы так не выигрываются; они продолжаются Боги знают сколько, и только когда враг побеждён, ты позволяешь себе оглянуться. Всё заканчивается, и ты вдруг понимаешь, что война прошла, и самое время оплакивать погибших товарищей, а не праздновать победу, доставшуюся слишком высокой ценой. Наконец, осознав, что её успокаивает неизвестный ей человек, Грета легко отпрянула и заглянула Бурду в лицо. Его появление здесь её озадачило: суженные от слёз глаза удивлённо расширились, и она спросила: — Что ты здесь делаешь? Ты разве не должен… — Охранять Бруму, да. Наверное, должен. Но ты же не думала, что мы будем стоять в стороне от самого главного сражения этой войны? И я подумал, что было бы гораздо вернее, если бы я охранял тебя. Ты же тоже в охране нуждаешься, правда? — Не уверена, но… но я так рада, что тебя здесь не было, это всё… ты мог погибнуть, я… не знаю, кто остался в живых, кто погиб… — Джоффри жив, и Каролин. Остальных я не узнал. — Ты видел их? — Да. Пошёл туда первым делом. Канцлер думает… — Не хочу ничего слышать об этом. — Наверное, это правильно, потому что… Грета не дала ему договорить, бросившись к нему на шею. Бурд был озадачен; он понятия не имел, как вести себя с плачущими девушками, и даже не знал, стоит ли класть ладонь ей на спину на тот случай, если она вдруг отпрянет вновь, но Грета плавно запустила пальцы в его волосы и опустила его голову себе на плечо. Эти руки держали меч, выпускали стрелы, обыскивали тела мёртвых врагов, но к нему прикасались с нежностью, почти неожиданной от девушки-солдата. Бурд успел подумать, что ему очень повезло, что из всех мужчин Сиродиила пальцы его Защитницы будут прикасаться к нему одному… но, прежде чем он успел продолжить мысль, он услышал шёпот Греты совсем рядом со своим ухом: — Меня ждут в Бруме. Конечно, меня там ждут… Когда все закончится, я вернусь, и мы будем счастливы. И всё будет как у людей… у нас будет сад, и я смогу выращивать ингредиенты… Мне больше не придётся сражаться. И не понадобится никуда влезать. Всё будет хорошо. Теперь я вернусь туда. Мой капитан ждёт меня. Всё будет хорошо. Она рыдала в его плечи и гладила по волосам, а он снова сидел перед ней, укачивая, словно маленького ребёнка. Больше нет никаких даэдротов, милая, они не потревожат твоего сна. Грета снова открывала ему сердце, Грета стремилась к нему и не хотела отпускать. Быть может, он совершил ошибку, не подумав об этом ещё тогда, когда они впервые прошли через Врата Обливиона, но теперь ему ничего так не хотелось, как быть с этой эльфийкой рядом и успокаивать её, когда бы оборонительные укрепления сердца ни дали трещину. И, что самое главное — она тоже хотела, чтобы он был рядом. Когда она успокоилась, Бурд сам поднял её на ноги и хотел поддерживать и дальше, но Грета пошла сама. Лишь сделав несколько шагов, она обернулась на него и спросила: — Я… кажется, я не знаю, куда идти. Из головы всё вылетело. — Джоффри и канцлер Окато сейчас в Университете Таинств. Оказывается, это единственное место во всём Имперском городе, где можно говорить без посторонних глаз… теперь, — добавил он. — Им нужно решить много вопросов. — Я нужна им? — Нет… — ответил Бурд слегка озадаченно. — Я думаю, нет. По крайней мере, твоё появление там не срочно. Ты же солдат, а не дипломат. Грета растерянно смотрела перед собой. Она не знала, хочет ли видеть канцлера и Джоффри, или нет. С одной стороны, они, точно как она, были опечалены смертью Мартина — особенно, нужно полагать, Джоффри, но, с другой стороны, меньше всего ей хотелось видеть людей, напоминавших ей о Мартине. Хотелось отдохнуть, остаться в полном одиночестве, но она не знала, где это можно сделать. Дома у неё здесь не было, идти в таверну… — А куда отправишься ты? — неожиданно спросила она. Капитан стоял чуть поодаль, несколько удивлённый её поведением и некоторым замешательством. — Меня не звали на этот срочный военный совет, и, всё же, думаю, я не буду там лишним. И ты — тоже, — добавил он опасля, — если тебе это, конечно, нужно. Каролин просила меня отвести тебя к Лютеру Броду, кажется, так что мы можем пойти туда. Хочешь? — Я не знаю, — ответила Грета, отвернувшись. — А потом? Что ты будешь делать потом? — Потом я отправлюсь домой, в Бруму. — А потом? — А потом всё станет по-прежнему. «По-прежнему». Грета завидовала тому, как просто капитан был готов забыть произошедшее. Могла ли она его за это осуждать?.. Вместе они пошли от разрушенного храма, не произнося ни слова. Казалось, всё, что могло быть сказано, осталось на кирасе Бурда — в виде её слёз. Весь город был в порядке, его не затронули разрушения, и главная площадь Талос-Плазы ласково приветствовала их тусклыми в подступавших сумерках цветами, высокими растениями и мраморными статуями… по крайней мере, остались они, подумала Грета. Человечество было спасено, и вся их культура осталась при них, и всё, что было им так дорого. Мартин. Мартина больше нет, но останутся воспоминания о его храбрости. Значит, и он, на самом деле, не мёртв. Стал бессмертен, как его дед, как его отец, хотя не правил и дня. В пансионе было людно и шумно: очевидно, совет закончился, и победил канцлер Окато. Грета огляделась по сторонам, но Джоффри нигде не было видно, зато канцлер — или, теперь уже, наверное, император — собрал вокруг себя целую компанию из Клинков и что-то радушно им рассказывал. (Не сказать, чтобы рыцари были этим особенно довольны.) Когда хлопнула дверь, он обернулся и, увидев Грету, тут же ринулся к ней с рукопожатиями и словами восторга. Грета смущённо опустила голову и пробормотала что-то в благодарность, а канцлер, уверившись, что вылил на неё всё своё восхищение, наконец-то соизволил заметить стоявшего рядом с ней капитана. — Как это неловко, — произнёс Окато в некотором замешательстве, — кажется, нас не представили друг другу. — Бурд, — представился тот, протягивая руку, — капитан городской стражи Брумы. — Ах, это вы, — канцлер натянуто улыбнулся и легко сжал пальцы капитана, — смелый капитан, закрывший врата у собственного города, единственный в своём роде! — У меня бы не получилось, если бы рядом не было Греты, — он прижал её поближе к себе, и канцлер перевёл хищный взгляд на неё. — Да, это точно. Не представляю, что бы мы делали без неё. Признаться честно, у меня был к вам небольшой разговор… — Окато стрельнул взглядом в капитана, словно надеясь, что тот поймёт намёк и исчезнет, оставив их одних, но Грета не стала этого дожидаться и спросила: — Что вы имеете в виду? Бурду не нравились странные ужимки канцлера, но он изо всех сил убеждал себя, что дело в ревности. Да-да, ревность, он же тоже эльф, и, видимо, если чего-то захочет, не сдастся, пока не получит. — Я понимаю, что вам наверняка хотелось служить рядом с Мартином, ведь вы были близкими друзьями, и теперь вам претит любая мысль о военной службе… Но, даже учитывая эти обстоятельства, не могу не сказать, что Империи пригодилась бы ваша помощь в эти тяжёлые времена. Я пойму, если вы не захотите даже задумываться об этом, и всё же, вы бы оказали нам большую честь… Другими словами, я предлагаю вам возможность вступить в Легион. — В Легион? — завороженно произнесла Грета, а хватка Бурда несколько ослабла. Ну вот. Об этом-то он совсем забыл, а уже распустил руки. Уже присвоил её себе. — Я даже не знаю. Мне нужно… — Грета бросила на капитана взгляд и заметила его смятение. — Мне нужно подумать, канцлер. — Конечно. Скажу лишь, что для вас это уникальная возможность — с вашим прошлым немногим удаётся достичь больших высот. — Откуда вы знаете о моём прошлом? — Окато засмеялся. — Не забывайте, какая власть сосредоточена в моих руках. Уриэль мог довериться вам из слепой веры в Богов, и теперь мы не в силах судить его за это после всего, что вы сделали. Мартин мёртв, но нашествие Дагона завершено, и это только ваша заслуга. — Это не так, — она закачала головой, — мне очень помогали… я не… — Я знаю, сколько усилий вы вложили в это, и не мог доверить Империю любому заключённому. Вам ужасно повезло, и было бы глупо отказываться от такой возможности. Подумайте об этом, Грета. Именно в этом месте вы нужнее всего, с вашими способностями… стоит ли попусту растрачивать их на то, чего вам никогда не хотелось? — Он бросил враждебный взгляд на капитана. — Но я не стану вас торопить. Если захотите найти меня, вас примут вне очереди. На этом канцлер Окато закончил речь и, сдержанно поклонившись, направился к выходу. Здесь его задача выполнена, и он не обязан праздновать с теми, кому он не очень-то симпатичен. Никто не обратил на него внимание, потому что все были заняты переговорами, шутками, распитием вина; казалось, ничего не изменилось, кроме того, что опасность больше не угрожала никому из них, и можно было наконец-то расслабиться. Но Бурд и Грета стояли на месте, не решаясь шелохнуться, пока она не подняла на него нерешительный взгляд и не спросила тихо, почти застенчиво: — Ну… и что ты думаешь? — То же, что и всегда. Что ты должна следовать за мечтой, а служба в Легионе… я не знаю. Мне казалось, что в детстве любой мальчишка мечтает об этом, а ведь ты — ты не хуже любого мальчишки. — Да, но… но я никогда не мечтала об этом. Если хочешь знать, я… я зарабатывала деньги немного незаконно, это так, потому что жила в бедности, и моя мама… мой папа, даэдрот и… да, ты всё это знаешь, но… — Эй, — тихо проговорил капитан, взяв её за запястья. Нужно было успокоить её, пока она не расплакалась. — Мне всё равно, что было в твоём прошлом. Ты поняла меня? — Даже если я сидела в тюрьме? — Даже если ты сидела в тюрьме. Я не стану тебя этим шантажировать. Он отпустил её руки и выпрямился. Они стояли неподалёку от прилавка, незаметные и неслышимые посреди гама счастливых рыцарей и стука пивных кружек. — Спасибо. По правде говоря, я никогда ни о чём особо не мечтала, кроме как выбраться из нашей хижины в Валенвуде и отомстить всем даэдротам на свете. А теперь я сделала это и… — … и тебе не нужно торопиться, — спокойно произнёс капитан, стараясь, чтобы его голос звучал добрее. Он знал, что Грета хочет сказать; впервые он чувствовал её настроение. Она хотела сказать, что хочет остаться с ним, и что ей не нужна служба в Легионе, в особенности без Мартина. Ещё она могла сказать, что нашла свой дом, и что он в Бруме; но ему не хотелось, чтобы Грета делала поспешные решения. По какой-то странной причине Бурду хотелось быть добрым, хотелось дать ей выбор. Быть может, он не хотел, чтобы она совершила такую же ошибку, как когда-то он, поддавшись чувству любви. — Тебе действительно нужно подумать об этом, канцлер прав. Если ты станешь служить в Легионе, тебе придётся носить тяжёлые доспехи — это так — но в то же время у тебя всегда будут деньги и крыша над головой. Больше не придётся убивать бандитов и без конца искать стрелы. Не придётся убивать ради того, чтобы пришлось убивать дальше. Всё будет хорошо. Ты добьёшься желанного спокойствия. — Спокойствие — это скучно, — её губы скривила ехидная улыбка. — Неужели вы так и не поняли, капитан? — Это неважно. Важно, чтобы ты попробовала. И — если тебе не понравится — отказалась от этого. Вот и всё, что я прошу у тебя. Грета снова замолчала. Теперь они стояли тенями неподалёку от входа, и снова никому не было до них никакого дела. — Ты действительно меня настолько любишь? «Любишь». Это слово было чересчур сильным, громким; в особенности громким для такого человека, как Грета. — Даже сильнее. И я могу быть очень преданным, если нужно. Это я к тому, что я могу ждать тебя очень-очень долго, даром, что я совершенно никому не интересен. — Ты себя недооцениваешь. — А тебя хочет присвоить канцлер Окато. И разве можно его судить за это? Кто не захочет тебя себе присвоить? — Ты, как будто, и не хочешь. — Предпочитаю дать тебе свободу выбора. — Я и правда не знаю, что выбрать в долгосрочной перспективе, но сегодня вечером я выбираю вас, капитан Бурд. Я требую, чтобы вы остались со мной, и мы славно поужинали, как нормальные люди, — она говорила с наигранной весёлостью, и Бурд достаточно быстро понял, что ей просто не хочется оставаться в одиночестве. Впрочем, это было понятно, и он не стал бы на неё за это злиться. — А ведь у Мартина с графиней ничего не было, — неожиданно заявила она во время ужина. — Ту ночь он провёл в замке, но она даже не подумала, кажется, пригласить его к себе. А он и не стал бы навязываться. — Откуда ты это знаешь? — Так сказал Мартин, а я склонна ему верить. Я спросила его об этом, и он показался мне расстроенным… она ошиблась, она зря так поступила. О таких вещах, ты знаешь, не врут. Тем более, своим друзьям. Знаю, что они вместе ужинали и продолжали беседовать, а потом… — Грета бросила хлебную палочку на тарелку. — Я не знаю, капитан. Не знаю, что между ними произошло, и почему они решили не дать себе волю. Мне кажется, их тянуло друг к другу, хотя кто я такая, чтобы судить? — Монархи привыкли себя сдерживать, — капитан усмехнулся, — а уж священники и того более. — Какое счастье, что я ни то, ни другое. Как и ты. — Мир и без того проклятое место. Если бы я себя сдерживал, я бы не выжил и дня. Как и ты. Грета снова улыбнулась — на этот раз трогательно и как-то даже умильно. Жуя хлебную палочку и пытаясь не выдать внезапного волнения, капитан подумал, что раз она на него так смотрит, она обязательно вернётся. На это он хотел надеяться. Он был уверен, что поступает правильно, но Грета всё равно казалась ему недовольной. Она никогда бы ему об этом не сказала, но, быть может, гораздо проще было бы ему заявить на неё свои права, сказать, что у неё нет выбора после того, что произошло в Храме, да и вообще, что он без неё помрёт от скуки? Даже если в действительности это было так, ему не хотелось идти по простому пути — ведь Грета, свободолюбивая Грета, могла запросто его возненавидеть спустя какое-то время. Что-то Окато сказал о её нуждах… так уж ли он ей нужен? Однако она молчала, словно соглашаясь с его планом, а значит… значит, ещё сомневалась. И, наверное, ей стоит дать ей время. Только не слишком много. Или… какая ему, впрочем, теперь разница? Для Греты тоже разницы не было — она впервые чувствовала себя так, будто ей никуда не нужно спешить, и так оно и было. Больше не было Мифического Рассвета, не было Мартина… остался Храм Клинков и ехидная улыбка канцлера Окато, недовольное лицо Джоффри с его разбитыми надеждами… он всю жизнь защищал Септимов, а теперь… Но у Греты не было целой жизни служения императорской семьи за спиной, наоборот — перед ней была целая жизнь, и целых две дороги открывались перед ней. Она не знала, будут ли они пересекаться. Наверное, это маловероятно? Надо выбрать? Даэдрот их забери, эти сомнения. В тот вечер, впрочем, она пообещала себе об этом не думать. Хотя Мартин умер, и Клинки не могли праздновать победу над Дагоном — ведь главного триумфатора за столом не оказалось — всё равно произносились тосты за отвагу рыцарей, за их блестящее будущее и отважное прошлое. Пили и за Мартина, и за Джоффри, и за солдат Брумы, Анвила, Лейавина, Коррола и Скинграда. Никому не хотелось горевать в одиночестве, и Лютер Брод, счастливый такому наплыву гостей, щедро угощал их фруктами, овощами и вкусным вином — за щедрую, конечно же, плату. А потом наступила ночь. Все разбрелись по своим комнатам, кто один, кто с кем-то; Грета намеренно не отпускала Бурда от себя, потому что ей не хотелось спать в одиночестве. Ни о чём серьёзном они не разговаривали, ведь всё было сказано прежде, ровно как и не занимались любовью, чересчур задумчивые — каждый о чём-то своём. Капитан быстро заснул, а Грета, просто лёжа рядом, слушала, как он дышит, смотрела, как мягко двигаются мышцы на его груди. Он был такой сильный, этот капитан. Ведь она это ещё тогда, в их первую встречу заметила, но тогда только и мыслей было, что о вратах Обливиона, о Мартине, о предназначении… какое ей теперь дело, когда Мартин мёртв, вместо него канцлер Окато, Джоффри подавлен… а мышцы на его груди двигаются всё так же медленно и плавно. Он спит, и ему ни до чего нет дела. И тогда Грета тоже заснула, думая о том, что ни один солдат Легиона так не силён, как капитан Бурд. К утру, однако, он ушёл; проснувшись, Грета обнаружила перед собой лишь пустую подушку. Он, конечно, вернулся в Бруму, выполнять свой долг… а ей остаётся лишь выбрать — отправиться ли за ним, или спуститься к канцлеру Окато и сообщить о своей готовности присоединиться к Легиону. Время, впрочем, было раннее, и она подумала, что никто не заметит — и не расстроится — если она тихо улизнёт. Было ещё кое-что, что она должна была сделать, прежде чем перевернуть эту страницу своей жизни. Она должна была отправиться домой. Валенвудские тропы приняли её так, словно она проходила по ним ещё вчера. Грета быстро проехала мимо Бравила и Лейавина, но теперь, оказавшись на пороге дома, замедлила шаг и наслаждалась каждым моментом. На здешних дорогах почти не было камня, даже самого мелкого; один только чернозём, взрыхлённый копытами, и обросшие травой тропы. Высокие кроны деревьев, скребущих небосвод — да, по этому она страшно скучала. Над листьями были рассыпаны звёзды, особенно яркие здесь, в месте, где их свечение усиливалось эльфийской магией, и светила всегда полная луна. Между ветвей прыгали светящиеся огоньки, абсолютно безвредные и безобидные, на листьях сверкала волшебная пыльца. Даже ночью дул тёплый ветер; Грета вспомнила о кострах, сидящих вокруг него товарищах, разговорах и даже песнях… всё это когда-то было ей мило, и теперь вызывало в памяти образы, которые она, казалось, уже и вовсе забыла. Лошадь ступала медленно, тихая, бесстрашная ночь укутывала и её, и всадника уютным чёрным одеялом и успокаивала. Здесь почему-то всегда было тихо, в предместьях маленького поселения, в которое Грета и направлялась втайне ото всех. Она хотела посетить дом — или, по крайней мере, взглянуть на то, что от него осталось. Эльфы никогда не пользовались свечами или другими имперскими приспособлениями для освещения: они всегда использовали заклинания. Зеленоватый свет был виден издалека, и Грета, перестав наслаждаться ласковыми прикосновениями листьев, пришпорила лошадь, и та пошла быстрей. Они прошли через деревянные ворота — высокие, но всегда открытые и доброжелательные для любого гостя, и въехали на широкую круглую поляну, игравшей у здешних жителей роль главной площади. В шесть сторон отсюда уходило шесть тропинок, уходивших вглубь леса — к домам на деревьях. И здесь, словно повиснув на трёх толстых дубах, стояло три небольших, но приятных для глаза деревянных домов — Грета с самого детства знала, что в них живут самые богатые семьи города. С ними она никогда дружбы не водила, но сейчас заметила, что из квадратного окна на неё посматривает две пары любопытных глаз. Она спешилась, осмотрелась, надеясь, что кто-нибудь выйдет её встретить, но площадь всё ещё была пуста. Приветливо и радостно цвели в траве маленькие жёлтые бутоны, которые она давила в детстве и пила с ладоней сок; откуда-то изнутри леса всё ещё дул тёплый ветер, принося запах тёплой домашней выпечки. Грета почувствовала, что проголодалась, и решила больше не ждать, направившись туда, где, по её воспоминаниям, раньше стояла таверна, как вдруг домик с любопытными глазами открылся, и на порог выскочил низенький эльф с короткой причёской и двумя короткими же косичками. — Мир тебе, сестра! — поздоровался он и с почти религиозным благоговением сложил ладони и поклонился. — Что привело тебя сюда, к нам, в столь поздний час? — Моё имя Грета, — представилась она, и эльф почтительно кивнул. — Раньше я здесь жила. Вон там, в конце Сосновой Аллеи. — Я помню тебя, Грета, — эльф широко улыбнулся, — ещё совсем маленькой девочкой! И помню твоего отца, и красавицу-мать. Я сразу узнал тебя — ты на неё очень похожа. — Правда? — она знала, что здешние эльфы ничуть не похожи на высокомерных босмеров, и поэтому у неё не было повода не доверять этому незнакомцу. — А я её совсем не помню. — Проходи, остановись у нас. Я очень рад, что ты решила вернуться в наши края. Вот только надолго ли? Эльфа звали Гильдерой, и он действительно прожил в этом месте больше ста лет, даже если внешне по нему этого нельзя было сказать. По его словам, сохранять молодость ему позволяли занятия магией и некоторого рода тренировки. В его доме, помимо прочего, бегало семеро детей, и он объяснил, что приглашает к себе каждого ребёнка, когда тот становится сиротой. — Многие матери не выдерживают родовых мук, — вздыхал он, усадив Грету за стол и окружая её заботой. — Мне кажется, однажды нам придётся признать наше полное вымирание! Эльфов-мужчин, и данмеров, и босмеров гораздо больше интересует возможность встречаться с представителями других рас, но свои черты они им не передают. Как ты думаешь, кто может родиться у аргонианки и высшего эльфа? — Судя по всему, аргонианин? — предположила Грета, желая поддержать его праведный гнев, и Гильдерой кивнул. — Именно так! А наши женщины рожают так мало, прежде чем тело начинает им отказывать — и это те, кто вообще выживает. Некоторым не хочется поддерживать себя в форме, да и средства здесь… невесть какие. Я стараюсь помогать по мере возможности, но ты и сама понимаешь, что я не могу помочь всем и каждому… Впрочем, — заметил он, почёсывая затылок, — зачем нам говорить обо мне да обо мне? У тебя, я гляжу, тоже всё хоть куда! Такая лошадь, такие доспехи… мы по тебе здесь очень скучали, скажу я тебе. — Правда? — Конечно. Взрослым нравилось наблюдать за девочкой, которая без конца срывает одуванчики на главной поляне. Кто-то даже втайне сажал их, чтобы тебя порадовать. Многие сейчас уже мертвы, но я здесь — я, Гильдерой, друг твоего отца — и мне хочется узнать, куда ты пропала, где была, и что повидала. И тогда Грета рассказала ему всё. Она рассказала, как продала здесь домик, оставшись без жилья, и уехала в Сиродиил — ведь чем дальше, казалось ей, тем будет лучше. Там она, пользуясь луком и стрелами, стала проникать в крепостные форты, руины, заброшенные города и деревни, и брала всё, что плохо лежит, чтобы потом продавать, и долгое время всё получалось, пока… здесь Грета запнулась, потому что рассказывать о своём вторжении в Университет Таинств ей не хотелось. Для любого эльфа это место было святая святых, о чём она благополучно забыла, пытаясь расколдовать замок в покои Архимага… тогда её погубила жадность: кто-то рассказывал, будто у него есть специальный сундук, преумножающий любые ингридиенты. Её поймали, отправили в тюрьму, а дальше… дальше всё завертелось, закружилось и привело её, в конечном итоге, домой, за стол к нему, Гильдерою, где она теперь сидит и нервно сжимает кружку со сладким цветочным вином, не зная, как рассказать ему о таком неприятном моменте её биографии. Гильдерой, впрочем, слушал с широко раскрытыми глазами, и Грета, тяжело вздохнув, честно во всём призналась. Тот лишь засмеялся и покачал головой, заявив: — Был бы твой отец жив, он бы сказал, что это — месть каждому магу этой проклятой Гильдии за то, что когда-то они его не приняли. У вас в роду, мол, был кто-то, связанный с некромантией. Глупости-то какие! Как знать, быть может, возьми они его тогда, так и не осталась бы ты сиротой. Грета пожала плечами. Всё равно в её жизни произошло то, чем её отец гордился бы гораздо сильнее. Гильдерой лишь сидел, неверяще качая головой, а потом задал ей вопрос, волновавший её уже несколько недель: — И что теперь? — Не имею ни малейшего понятия. Честно говоря, я ехала сюда, надеясь найти этот ответ здесь, в месте, где я родилась. И вот, я здесь, и… — Как, ты говоришь, его имя? — задумчиво перебил Гильдерой. — Чьё имя? — Ну, этого парня, из-за которого ты сомневаешься в своём будущем? — Бурд… — ответила Грета столь же задумчиво, решив не уточнять, как хозяин дома догадался без единого намёка. — Он эльф? — Норд. — Беда! — он сокрушённо покачал головой. — Значит, и дети ваши тоже будут нордами. Сдаётся мне, это будут единственные норды во всём Тамриэле, которые смогут нормально держать в руках лук. Хочешь ещё вина? Грета несколько озадаченно подала ему пустую кружку, и Гильдерой с готовностью подставил к ней кувшин. В воздухе снова запахло цветами, тмином, приправами, которыми мама всегда обсыпала свои блюда, даже ягодами… одним словом, домом, которого у неё давным-давно не было. Да и чем это место, по сущности своей, было? Неужели деревянным домиком на дереве, этими кувшинчиками с вином на кухонных полках? Может, домом были воспоминания об отце, матери, хотя она её и не помнит? Ведь это мать брала в руки кувшинчики с вином, и мать пекла ей по утрам. В этом доме её любили, поэтому он был домом. — Зачем тебе, по сути, эти элитные войска? Неужели для того, чтобы было, чем заняться? Ты же эльфийка, — он ухмыльнулся, — что тебе ещё нужно, кроме алхимии да охоты на диких зверей? А вот влюблённый в тебя норд — это вопрос совершенно другой. Здешние, быть может, и умирают оттого, что ни с кем никогда не ложатся в постель, кроме, разве что, такого же эльфа, как они, но… — Гильдерой развёл руками и вздохнул. — Но это ни к чему не приводит. Это провал. Это конец эльфов. Я не знаю, что сказать тебе, Грета. Попросил бы тебя быть осторожней, но кто я такой, чтобы управлять сердцем женщины? Вино, кажется, развязало ему язык, и, когда он предложил выпить снова — Грета отказалась. Не потому, что ей не хотелось пить, но она видела, что хозяин уже устал (по обычаям эльфов, хозяин всегда пил со своими гостями — столько же, сколько и они), даже если он не хотел говорить об этом. Она встала, чтобы уйти, но он удержал её, предложив остаться у него на ночь. За окном и правда было темно, до таверны она могла и не дойти, поэтому и отказываться от предложения доброго эльфа она не стала. Его дом оказался гораздо больше, чем казался внешне (видимо, его рассказы о практике магии были правдивы), и Грете он предложил комнату в конце второго этажа, с правой стороны. Всего здесь было десять комнат, в каждой из которых — так он ей объяснил — спал кто-нибудь из детей. Именно они увидели её из окошек своих детских, именно они разбудили его и заставили принять позднюю гостью. Он сначала хотел их отругать — как же так, не спать в такой час! — но потом, поняв, кто стоит перед ним, смягчился. — Мне жаль, что вам пришлось из-за меня проснуться, — извинилась Грета, прежде чем закрыть комнату. — Пустяки. По поводу меня не переживай, я давно привык питать энергию не во сне. А вот тебе обязательно нужно поспать. Ты ещё молодая, и каждый день для тебя — новая жизнь. Вот и приготовься к очередной новой жизни. Обещаю, с утра ты обязательно будешь знать, чего хочешь. Всё станет просто, вот увидишь. Доброй ночи. — Доброй ночи. Грета закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Крыша комнаты была наклонена, и серебряный диск луны, близкий, словно на расстоянии вытянутой руки, освещал небольшой деревянный стол, несколько бумаг, стопку книг, стул и непримечательную кровать. Должно быть, здесь давно никто не жил. Подойдя к изголовью кровати, Грета вздрогнула: бросив взгляд на улицу, она не поверила своим глазам. Спальня находилась на втором этаже, но казалось, будто дом вытянулся на целых десять. Возможно, потому и луна казалась так близко? Вопреки заверениям Гильдероя, сон к ней долго не шёл. Здесь действительно было спокойно, здесь пахло домом, здесь было слышно шум деревьев и — даже не такой высоте — стрекот сверчков и пение ночных птиц, которых нигде, кроме как в Валенвуде, нет. Она думала о суете Имперского Города и других поселениях, она вспомнила Бруму… ведь в этом-то и было всё дело: да, она была дома, но ей было беспокойно. Чего-то недоставало. Родительского домика, самих родителей, семьи… кого-то, кто встретил бы её с распростёртыми объятиями и стал бы, как Гильдерой, расспрашивать, какие она принесла новости, и что произошло с ней за всё это время. Был, конечно, человек, готовый так её встречать; и когда она думала о том, что может его потерять, сердце сжималось гораздо сильнее, чем когда она думала о потере места в Легионе. Ведь она столько времени потратила, сражаясь за что-то, неужели ещё не настал её черед забрать хоть какую-то награду? Она перевернулась на другой бок и крепче обняла подушку. Что-то танцевало в лунном свете, казалось ей, что-то складывалось в странные буквы. «Пусть это будет мне знак», решила она, зажмурив глаза и снова их открыв. Ничего не изменилось. Она пристально смотрела на лунный свет, ожидая хоть чего-то, и даже привстала на кровати, когда поползла тень от стула. На нём словно вырос человек; его голова была склонена над столом, как будто он что-то читал, и лишь слегка покачивалась, словно ветка на ветру. Тень стала раздаваться вширь, из плечей тени поползли две кривые полосы. Грета наблюдала за этим, завороженная, боясь шелохнуться; голова тени превратилась в длинную пасть, и она услышала тихое рычание. Её лицо обдало теплотой, словно неподалёку разожгли костёр, и, словно принесённый ветром, знакомый шёпот произнёс: «Ты на верном пути, милая. Мы тобой гордимся». Было ли то вино, или игра её воображения, но Грета ещё долго плакала, прежде чем смогла уснуть с первыми лучами солнца. С утра, как и предсказывал Гильдерой, всё было решено.