***
— Убери от меня свои… руки, извращенец! От этого вопля я просыпался какое-то время регулярно и ещё минуту каждый день не мог понять, что же происходило. Алю совершенно не волновало, что я несколько раз предлагал ей спать в другой комнате, а не в моей спальне. Её не колыхало, что, вдвоём вертясь во сне, мы могли оказаться друг к другу достаточно близко. Но почему-то утром, когда я касался её… руками, она визжала так, будто я её здесь насиловал. Хотя я ещё ни разу не проснулся, обнимая её. Просто Аля, ощущая по утрам бедром мой затвердевший член, каждый раз почему-то орала на меня за руки. Она кричала на меня постоянно, будто готовя к тому, как собрались кричать после своего рождения спиногрызы, находящиеся сейчас у нее в животе. Я был в долбаном ужасе. Я жил в собственной квартире и, если, блин, считал, что эти шмотки должны были валяться вот на этом полу вот в этом вот углу, значит, они должны были валяться там. Но мнения у нас с Алей не сходились явно. — Ты, блять, понимаешь, крошка, что вот эта хрень мне ни разу не всралась? — я помахал у неё перед носом лекцией по химии и отшвырнул бумажки подальше. — Больше раз выругаться не мог? — сердито нахмурилась Аля и всучила мне их обратно. — Напряги верхнюю голову, хотя для тебя это непривычно, Харитонов, и давай учи. Пытки химией почему-то входили в мой привилегированный набор начинающего семьянина, который мне всучили силой. Черт побери, от этого можно было как-то отказаться? Я бы очень хотел сдать это дерьмо обратно. Вместе с Алей. И химией. И всем остальным. Я же просто хотел спокойной жизни. Ну, ребя-я-ят, что за подстава? — Аленька, — я медленно развернулся и раскачал в воздухе собственную расчёску, украшенную темными и длиннющими волосами, которые ну никак не могли принадлежать мне. — Это ещё что за хрень? — Расчёска? — предположила девушка, валяющаяся на моей кровати, и взвизгнула, быстро с неё скатившись, когда я запустил в неё тот предмет, который только что держал. Несильно, к тому же специально промахнувшись. Я, конечно, хотел её вернуть обратно, к маме, в универ, оставить на месте подальше от меня, но не убийством же. Убийцей здесь была только Аля. Убийцей моих нервных клеток. Один негласный договор между нами все же существовал: я больше не таскал к себе девушек, вынуждая Алю слушать чужой секс. Но зато таскался пьяным сам, и симпатичная лаборанточка, проживающая по моему адресу, довольно бодро выставляла моё бренное тело дышать перегаром в другую комнату, благо, не давала пинка под зад. Она была просто милашкой, не так ли? — А эта? Аля сидела от меня по другую сторону стола, поджав одну ногу под себя, а другой болтая в воздухе, и держала мою руку в своей, пальцами водя по предплечью. И, пока она была увлечена этим детским занятием, нихрена не спрашивая, я пытался, наконец, доужинать. Сейчас же Аля перевернула мою руку снова и пару раз погладила большим пальцем изображение часов и цепочки, которая обвивала запястье. Восхитительно, допрос продолжался. — Ты ответишь? — Не-а, — я покачал головой и снова уткнулся в телефон, меланхолично пережевывая еду, но чувствовал на себе внимательный взгляд, так что вздохнул и отложил мобильный, после чего сам взглянул на циферблат. — Напоминание о том, что, пока ты жив, всегда есть время сделать то, что хочешь. — Правда? — Нет, конечно. Но обычно такое сопливое объяснение воспринимается лучше всего. Вообще-то, правда. Тем не менее, я не слишком-то был настроен говорить с ней об этом. Но Аля, как и всегда, делала совершенно не то, что я хотел, раздражая меня все больше и больше. На этот раз она коснулась неясной ей надписи почти на сгибе локтя и вскинула на меня взгляд в ожидании объяснений, которые я должен был ей предоставить. Разбежалась, крошка. — Это не твоё дело, — резонно заметил я, кивнул и снова вперился в собственную тарелку. Не нужно было быть интеллектуалом, чтобы понять, что Аля на меня обижалась. Она села ровно, замолчала и, казалось, ушла куда-то в свой внутренний мир. Ну и хорошо: мне это только на руку. Я ни разу не был тем милым парнем, который стал бы отвечать на все её вопросы и потакать всем её прихотям. Да я вообще никогда нихрена не собирался делать для неё — и чувствовал, что поступал совершенно правильно. Аленька, мы сожительствовали и, может быть, стали отдалёнными друзьями по несчастью. Но это был уже потолок. — Аль? — спросил я, поставив тарелку в раковину и замерев у выхода из кухни. — Да? — Это латынь. Oportet vivere. Надо жить. Следующим утром я впервые за долгое время проснулся в тишине. И с готовым на подвиги членом, упиравшимся сквозь ткань моих боксеров и её пижамы как раз девушке между ягодиц, которыми она прижалась к моему паху во сне. Если подытожить, то соседство выходило даже весёлым. Аля иногда вспоминала, что могла бы готовить не только себе, а я иногда спрашивал, все ли у неё хорошо. Обычно я задавался этим вопросом сразу после того, как бледная девушка выходила из ванной комнаты после свидания с белым принцем, так что в ответ я получал только ненавидящие взгляды. Говорю же, с ней было весело. — Блять, да где же ты? — забубнил я на собственный телефон, пытаясь откопать его среди всех тех бумажонок, которыми завалил себя по горло. Аля ушла спать, не дождавшись меня, а я, как примерный офисный работник, корпел над документацией. Ближе к полуночи я работал. Я с тоской ощущал, что мистер Санёк-пью-курю-ебусь уходил от меня все дальше и исчезал в призрачном тумане вместе с бренди, косяками и девочками. Гадство, да где же был этот долбанный мобильный? — Мама? — наконец, спросил я, откопав телефон, и снова взглянул на время. — Что-то случилось? Я не получал от матушки таких поздних звонков вот уже… да никогда. Сперва я жил с ними, затем с Юрой, которому дозвониться было объективно проще, а затем в это время уже хохотал со своими дружками совершенно обдолбанный, так что говорить со мной было бесполезным занятием. Пьяный я же на одном месте вертел все проблемы окружающих меня людей, вне зависимости от того, кем они мне приходились. Слушая ласковый голос матушки, которым она уверяла своего заботливого сына, что все было в порядке, я устало откинулся на спинку кресла и зажмурился на несколько секунд, надеясь, что это поможет справиться с жжением в уставший глазах. Моя жизнь была полным дерьмом. Менять что-то было бесполезным и совершенно безрезультатным занятием. Оставалось наслаждаться тем хорошим, что ещё в ней существовало. Ну, например, я никак не мог изменить того факта, что контрацептивы были совсем ненадежными чуваками, которые показали мне средний палец. Зато от тех созданий, что появятся через девять месяцев, или сколько там осталось, я вполне мог откупиться, сдав на участь мамочке. Или я не мог избавиться от необходимости получать второе высшее. Зато мог сколько угодно заглядываться на симпатичных студенток, которых было хоть отбавляй, и спать на парах, устроившись где-то позади. Кажется, такой подход назывался оптимистичным, но я бы назвал его «Стараюсь-улыбаться-пока-моя-жизнь-летит-в-ад». — С Алей все хорошо? — А с Алей может быть плохо? В следующие пару минут я выслушал целую проповедь на тему того, как важна была забота для беременной девушки, а мои глаза успели закатиться за это время раз сто. Что я мог сделать? Поблевать за неё по утрам? Сомневаюсь. Покомплексовать вместе с ней по поводу того, какой жирной она станет? Ну, меня это точно никак не касалось, к тому же было правдой. Поработать за неё? Деканат бы вряд ли одобрил. Что, матушка? Что Вы подразумевали под тем, что я должен был быть заботливым? — У меня есть к тебе одна… просьба. — Которую я должен исполнить в добровольно-принудительном порядке? Давай, — вздохнул я, снова взглянув на часы. Нужно было тащить свою задницу в постель: все равно нихрена уже не сделал бы. — Как твои отношения с отцом? — Как между трезвенником и выпивкой. — То есть? — Отсутствующие, — я поднялся с кресла и вытряс из общей пачки сигарету. — Что ему опять нужно? В моменты, когда я был подвержен обычным человеческим слабостям, то есть очень редко, я скучал по нему. Скучал по улыбчивому высокому мужчине из моего детства, которого не было дома практически всегда, но который исправлял день одним своим появлением. Я помнил, что от него всегда пахло знакомым парфюмом и что он всегда громко хохотал, так что мне тоже хотелось смеяться вместе с ним. Помнил, что мама всегда улыбалась, стоило ему появиться и всучить ей очередной бестолковый букет. Помнил, что он дарил мне книжки, игрушки и первые презервативы. Что залепил мне неплохую затрещину, когда я позволил себе единственный раз нахамить матери, возомнив, что стал для этого достаточно взрослым. Судьба подарила Харитонову-старшему деньги, прекрасную жену и двух сыновей, одного из которого потом забрала себе обратно. И тогда он исчез. Мужчина, который был для меня примером и божеством, исчез резко и окончательно, а вместе с тем исчезла и та моя часть, которая стремилась к нему, к лучшему. Он исчез, а вместо него возник тот человек, которого я никогда не знал. Который забыл о работе. Забыл о женщине, которая любила его всем, что у неё было, но которая тоже потеряла сына и тоже нуждалась в поддержке. И забыл, что я, я все ещё был жив. Нам всем нужно было в тот момент абсурдно держаться вместе, но между мной с мамой и папой возникла не менее абсурдная и довольно будничная для многих проблема: алкоголь. Мой отец никогда не пил, и, когда я впервые увидел, как он глушил стопку за стопкой, застыл в удивлении, потом сел рядом и выпил с ним. Мы разговаривали о Юре в непривычном, неправильном прошедшем времени, распивали бутылку дорогого коньяка и не знали, что делать дальше, кроме как пить и обсуждать, обсуждать и пить. Не было ведь ничего необычного в том, что двое взрослых людей, потерявшие человека, который всегда был с ними рядом, пьянствовали, зная, что больше никогда, никогда его не увидят, поскольку теперь его тело лежало в двух метрах под землёй? Может, и не было. Только я спустя несколько дней опомнился. Очнулся одним утром на смятой постели, в грязных шмотках, с бутылкой в обнимку и задумался вот о чем: каково было маме, ведь она, считай, потеряла в один момент нас всех? Я смог подняться, смог привести себя в порядок и приехать к родителям, после чего ещё несколько дней силой заставлял мать хотя бы поесть. А папа пил. Он не слышал моих просьб перестать и не слышал рыданий мамы. Он даже, наверное, не знал, чего ей стоило вернуться к жизни, и не догадывался, через сколько мозгоправов я прошёл, чтобы перестать просыпаться ночью от собственного крика. Ему было все равно: он нашёл свое утешение и закрылся от нас. Он занял слабую позицию в этой игре, жизни, а я смог зацепиться за сильную. Я закончил универ, хотя хотелось не выходить из дома, устроился на работу и стал пахать, чтобы не давать себе времени на размышления о том, что можно было утонуть в собственной слабости. Я продолжал, не слишком радостно и удачно, но жить. Не так как раньше — это было невозможно — но все же хоть как-то. И это стало давать результаты. Сперва я смог обеспечить сам себя, затем немного отложить, ограничив потребности, а затем поставил перед собой цель в виде машины — и достиг её. Молодой вчерашний студент вряд ли объективно смог бы получить хорошую должность, но я был слишком отчаянным. И из-за этого хорошим сотрудником. А папа все это время пил, и, разумеется, через какое-то время это тоже дало результаты. Он потерял все: и работу, и себя. Сперва проворонил компанию, потом влез в долги — и вот, я смотрел в его стеклянные от алкоголя глаза и понимал, что этот успешный человек разом стал никем. Мы закончили скандалом. Любая наша беседа теперь всегда заканчивалась скандалом, а потом я хлопнул дверью и ушёл, бросив напоследок, что если он так хотел загнивать, то никто не будет ему мешать. Обещание я держал. Он мог подводить меня — я мог подводить его. Я много месяцев игнорировал его просьбы одолжить денег и надеялся, что однажды, не найдя их, он бросит. Справедливости ради, следовало заметить, что он пытался. Он обещал мне, обещал маме и… приходил пьяным спустя неделю. Стабильно и без изменений. И тогда для меня настало время смириться: отца у меня больше не было. Но каждый раз, поднося стакан ко рту, я невольно замирал на секунду: а что, если именно после этого я тоже не смогу остановиться? — Саш, ты не мог бы… приютить его на какое-то время? Да, да, милый, я понимаю, что тебе сейчас не до этого, но я правда больше не могу. Я медленно затянулся снова. Чего? Приютить на какое-то время человека, который только и будет, что уничтожать запасы в моем холодильнике и баре? Я что, блин, так был похож на альтруиста? Приютить отца-алкоголика. Обхохотаться можно. Я думал о том, что его давно следовало бы вышвырнуть на улицу, но вместо этого сказал: — Без проблем, ма. Назавтра Алю ждал приличный инструктаж по новым правилам поведения, который она внимательно выслушала, глядя на меня как на конченного, пока я вводил в этой квартире чрезвычайное положение. Мой отец был взрослым мужчиной, который мог размахивать кулаками покруче бухого Димона, становившегося совсем уж неуправляемым. Папаша мог буянить, мог цепляться ко всем за что угодно, пока не уснёт, и вести себя совершенно иррационально, а меньше всего мне хотелось, чтобы это как-то отразилось на Але. Я не испытывал к ней особо тёплых чувств, ровно как не проникся радостью скорого отцовства, но все же я на какую-то малую долю процента привык к ней за прошедшее время и даже немного жалел. — Саш, он же не животное. Ты преувеличиваешь. — Я ещё преуменьшаю, — я покачал головой и поднялся, забрав со стола ключи. — Ты запомнила? Не трогай его. Даже не контактируй. А тем более избегай этого, если меня с вами нет, хотя я постараюсь не оставлять вас вдвоём. Уяснила? Аля, я не шучу. — Но… — До скорой встречи. Многие люди вызывали у меня отвращение, хотя я сам был вершиной всего аморального. Я ненавидел лицемеров, которые были ничем не лучше меня, но вечно строили из себя пай-мальчиков и таких же девочек, ненавидел чересчур гордых девушек, которые вчера вылезли из какой-то дыры, а сегодня уже были недоступными кошечками, и ненавидел тех людей, которые пили не в компании друзей в приличных заведениях, но каждый день и не могли остановиться. В какой-то мере своего отца я тоже ненавидел. — Если заблюешь мне сидение, будешь выгребать сам, — не глядя на него, бросил я и с трудом сдержался от желания поморщиться, пока выезжал на дорогу. Папа выглядел ещё более дерьмово, чем я запомнил, но, кажется, был, вау, трезвым, так что моя реплика не имела особого смысла, однако, я потешил ей свое самолюбие. Я помнил, когда отец впервые разрешил мне, как взрослому, ехать вот так на переднем сидении, как сейчас ехал он, иногда бросая взгляд в мою сторону. Чувство собственной важности тогда накрыло меня с головой, и я всю поездку то пялился, как придурок, в окно, то дёргал ремень безопасности, то поворачивался к отцу. Мы ехали все вместе загород: в салоне громко долбила музыка, под которую мы все старались подпевать. Стоит заметить, что слухом нашу семью не одарили. Юра с матушкой сидели сзади, и первый постоянно ворчал из-за того, что такой мелкотне, как мне, позволили сесть вперёд вместо него, а мама иногда напоминала отцу, что цифры на знаках были вообще-то ограничениями скорости, которыми не следовало пренебрегать. — Ну… Как дела? — Что? — я вынырнул из солнечного лета своих воспоминаний в суровую реальность, где не было больше никакого детского смеха и радостей, но были холод, пробки и серый город. — Я говорю, как у тебя дела, сынок? Меня передернуло. Сынок. Я нахрен им не был. То есть, в теории, дурацкий тест показал бы, как и положено, девяносто девять целых и девять десятых процента, но это было бы просто дурацкой формальностью. Несправедливо было орать во всю глотку, что вот он был, твой сын, когда ты его бросил наедине с собой и за последние пару лет с трудом мог различать его в своём алкогольном тумане. — Не делай вид, будто тебе не плевать, — качнул головой я. — Нормально. — Ты опять пошёл в университет? — Да. — И как? — Нормально. Папаша понял, что я не был настроен на разговор, довольно быстро, и это стало единственной причиной, почему я был ему благодарен. Хотя, в принципе, не так уж трудно было отвечать. У тебя есть девушка? Да. И как она? Нормально. Я, блин, становился королём лаконичности и вежливости. Всю последующую неделю я ждал от него подвоха каждую секунду. Но его не было. Ни одного. Я с маниакальным упорством каждый вечер проверял количество бутылок и их наполненность в баре, ждал его дружков, которые могли начать стучаться в квартиру, и был готов пресечь любое хамство в сторону Али: я же был идеальным парнем. Ничего. Алкоголь был целым, дружки, наверное, сдохли от цирроза, а Аля мило болтала с ним каждый вечер о каком-нибудь фильме или о том, что можно было приготовить на ужин, а ближе к ночи обвиняла меня в том, что я строил из хорошего человека не пойми кого. Но неделя подходила к концу. И, как бы я не хотел наивно верить, что все останется так, как было это время, мозгами я понимал, что максимальный промежуток возвращения моего настоящего отца был завершён. — Блять, да у кого-нибудь в этой долбанной группе есть зарядное для телефона? — Да вот, хорош орать, возьми. — Надо же, и полвека не прошло. Я с трудом сдерживался, чтобы не зарычать от раздражения, иначе бы меня точно отсюда выставили. До последней пары оставалось пару минут. До конца моего терпения пару секунд. До конца зарядки в моём мобильном… Да хрен там, он сдох ещё перед началом предыдущей! Интересно, а быть скучным преподом — главное условие для того, чтобы тебя могли взять на работу в этот сраный универ? Я устало уткнулся лбом в парту, пытаясь абстрагироваться, но не уснуть, поскольку все заунывные речи невольно нагоняли на меня, да и на остальных студентов, сонливость. Мозги в голове окончательно превратились в одно сплошное желе и грозились остаться в такой консистенции на веки вечные. Лекция текла одним сплошным потоком, но мимо меня. Я хотел есть, спать и немного курить. — Хоть бы поблагодарил. — Спасибо, — притворно проворковал я, но перестал улыбаться ровно через секунду, а девушка только тихо фыркнула, забрав у меня из рук свое зарядное. Домой. Сначала только предстояло найти Алю, которую я нигде не смог обнаружить, а потому тяжело вздохнул. Гадство, ну я же просил: жди меня вот на этом месте. Неужели так сложно было делать то, что тебе сказали? Видимо, для Али это было практически невозможным. Если я сейчас до неё дозвонюсь, то она узнает абсолютно все, что я о ней думал, поскольку выбирать выражения поприличнее у меня не было никакого желания. Шалавушка: Забыла сказать, что освобожусь раньше, чем ты. Доеду сама. Не маленькая. Я очнулся в тот момент, когда уже гнал машину по городу, и выругался сам себе, ударив ладонями по рулю. Черт побери, Аля! Она вечно от меня чего-то хотела — я же попросил её только один раз, ради её же блага, держаться подальше от моего отца. И Аленька не смогла исполнить даже этого. И ещё не смогла научиться отвечать на звонки, когда я, блять, насиловал её телефон битые десять минут. Попытки найти неплохой вариант развития событий закончились провалом. Конечно, папаша мог напиться и спать или продлить праздник трезвости и остаться милым стариканом, веселящим Алю и без конца болтающим о беременности мамы, которую он чудом помнил. На самом деле, все это было вполне возможно, но я мог поклясться, что что-то было не так. Например: Аля всегда, всегда держала телефон заряженным и рядом с собой. Она не могла пропустить ту сотню звонков, на которую я уже раскошелился. Со скоростью спринтера я добрался до нужного этажа по лестнице, поскольку лифт снова послал всех жильцов этого дома в весьма далёкое место. Открыв дверь, я медленно вдохнул. Сейчас кто-то запомнит эту дозу словесных нагоняев, которые я приготовил, пока ехал, на всю оставшуюся жизнь. Сейчас-сейчас. Я только найду её, и Аля будет жалеть, что вообще когда-то со мной познакомилась ещё сильнее, чем до этого. Хотя было ли это возможным? Сердце, как сердце человека, который все школьные годы потратил на спорт, редко меня подводило, однако, сейчас рвано громко громыхнуло пару раз в горле и, казалось, затихло, оставив после себя только звенящую тишину и лёгкое головокружение. Я вцепился пальцами в косяк почти с той силой, которая была необходима, чтобы несчастное дерево треснуло. И замер, учащенно дыша ртом от накатывающего волнами ужаса. Я нашёл её. Хрупкую, маленькую, плачущую и бестолково размахивающую в воздухе руками и ногами в попытках выбраться. Вокруг красиво подведенных утром карих глаз залегли тёмные грязные разводы, а румянец сменился мертвенной бледностью. Алыми были только обкусанные губы — и дорожка крови на подбородке. Утром Але снова было плохо, и, пожалев её, я подметил, что сегодня у неё было классное платье. Если начистоту, то оно правда было классным: женственное, мягко очерчивающее линии талии, бёдер и груди, ненавязчиво показывающее те преимущества фигуры, которые у Али ещё были. Она улыбнулась, напомнила мне, что химию все равно придётся учить, но позволила помочь ей надеть пальто. Я, конечно, был тем ещё раздолбаем, но не был лишён манер. Платье было классным. Но сейчас один из рукавов, видимо, от сильного рывка оторвался по шву, какое-то небольшое декоративное дерьмо было сорвано и валялось рядом, а подол был задран почти до талии, оголяя стройные ноги, которые сыграли не последнюю роль в том, что в августе я решил подкатить свои яйца к этой девушке. Одна её рука вновь взметнулась в воздух, в то время как вторая ещё пыталась прикрыть грудь, однако, сопротивление было остановлено новым ударом по щеке широкой мужской ладонью, и Аля заплакала. Сильнее, громче, почти крича или подвывая. Я не знал: я не так часто видел женские истерики, ужас и безнадёжность. Я знал, как плакала мама, когда умер брат, как плакали девушки, когда я их бросал, но никогда не слышал, какие отвратительные звуки безысходности издавали женщины, когда оказывались под властью более физически сильных. Когда мужчины позволяли себе показывать свое превосходство. Когда в них просыпалось древнее, совершенно пещерное и животное желание: владеть тем, что не могло дать отпор. Мой отец хотел изнасиловать мать моих детей, и мешали ему только его джинсы, которые он никак не мог расстегнуть. Мой отец. Я давно простил ему вечное кукование на работе. Я не был готов это признать, но я почти нашёл оправдания его алкоголизму. Я смирился с мыслью о том, что после смерти старшего сына смысл для него потерял младший. Но простить ему этого я не мог. Несколько шагов вперёд, узнавание в глазах Али — и мой кулак врезался в крепкую челюсть, а я даже не ощутил боли. Мне казалось, я чувствовал ярость каждый день, но я ошибался. До двадцати я даже не знал, что можно на кого-то так злиться. Смерть Юры, записка, слезы — и вот он я. Сгорающий в пламени собственной ярости на незнакомую девушку, которая забрала у меня все. Поддержку, опору, идеал и веру. Мне всегда казалось, что я выжил тогда только за счет упорства, но нет. Каждый день я просыпался и действовал, ведомый бессмысленной яростью: блондинок в нашем городе была целая толпа, а я не мог мстить каждой. И в момент, когда я осознал, что это пьяное тело собиралось надругаться над девушкой, которая была абсолютно беззащитна, во мне будто прорвало целую плотину этой ярости, которую я бережно берег в себе каждую секунду. Лицо отца напоминало кровавое месиво, но я едва его видел. Мои костяшки давно были разодраны, но они были последним, о чем я беспокоился. Удар. За отсутствие поддержки, когда я в ней так нуждался. Удар. За то, что бросил маму, когда ей не хотелось жить дальше. Удар. За вечные пьянки, алкоголь и дружков в нашем доме, которых всегда боялся я и ещё больше боялась мама. Удар. За девушку, на которую он вдруг решил, что имел хоть какие-то права. — Саша! — в выкрашенной в красный реальности вдруг возникло заплаканное лицо Али, когда её ладони бестолково скользнули по моим плечам, шее и лицу. — Отойди. — Саша, пожалуйста! — она закричала и попыталась оттолкнуть меня, но я остался стоять. — Боже, Саша, ты же убил его! Я убил его. Может, он это и заслужил.Глава 7. Саша.
30 октября 2018 г. в 15:54
Все, что я был способен чувствовать в своём ни разу не бодрствующем состоянии, так это то, что было прохладно пиздец, как холодно, поскольку выползти на кухню в одних трусах посреди ночи в начале октября стало не самым умным из всех моих умных решений. Мне было холодно, я устал из-за самой приятной формы времяпровождения и хотел спать примерно по той же причине, но был вынужден стоять здесь, смотреть на Алю и медленно строить в своих неработающих мозгах подобие её странной логики. И чем дольше я этим занимался, тем более забавная ситуация вырисовывалась передо мной.
Мой показ достоинств, главное из которых было скрыто под тканью боксеров, начинал себя оправдывать. Лицо Али приняло совершенно новое выражение изумления, а затем на нем появились признаки умственной деятельности, направленной на то, как же так получилось: я кого-то поимел, но её сестры здесь не было с самого обеда. Сложная задачка, Аленька, сложная, если ты не знала, что в мире существовали и другие девушки. А теперь рассуждай, блять, быстрее, пока я не скончался здесь на твоих глазах от переохлаждения.
— Ревнуешь меня к своей симпатичной сестрёнке, м? — протянул я нараспев, решив подтолкнуть Алю на возвращение из транса в мир земной, пока мысленно мечтал о тепле, в котором нежилась сейчас моя кратковременная знакомая.
Аля бодро, даже слишком, закачала головой в знак несогласия и скрестила руки на груди в воинственном жесте, который начинал казаться смешным. Я, конечно, не мог знать, что за отношения складывались у неё с сестрой, но только слепой бы не заметил, что они завидовали друг другу абсолютно во всем, может, и отрицая это. Аля была симпатичнее, Настя раскованнее, и, честное слово, я бы посмотрел в глаза тому шутнику, который придумал разделить качества идеальной девушки по двум сёстрам. Весело же, ну.
— Чтобы ревновать, Харитонов, нужно, как минимум, испытывать к человеку что-то большее, чем непрекращающееся презрение.
Я хохотнул и остановился от неё в паре сантиметров, глядя на Алю сверху вниз. Презрение, говоришь? Ты жила в моей квартире, где потом собирались жить ещё и наши дети, и ночью, когда тебе невыносимо хотелось порыдать, искала успокоения в моей постели. Скажи мне, как долго ты бы могла протянуть на скромную зарплату лаборантки в универе с двумя детьми и матерью-тираном, которая, останься ты дома, гнобила бы тебя за них каждый день? На твоём месте, крошка, я бы не презирал человека, за шкирку вытащившего тебя из грязи в предположительно неплохую и перспективную жизнь.
— Ты обожаешь сестрёнку, верно? Что она тебе сделала? Парня увела? Аленька, такое случается сплошь и рядом, остынь. Или тебе не нравится мысль, что именно я могу захотеть её в своей постели, а она согласится даже быстрее, чем ты?
Было забавно. Аля ещё крепче вжалась в стену и с вызовом вскинула взгляд, чтобы смотреть мне в глаза. Такого я от неё ещё не видел: я знал, как она выглядела, когда флиртовала, когда стонала, когда нервничала и когда была ошарашена внезапной новостью о своей беременности и моим отказом. Я прекрасно знал, как она злилась и какое выражение принимало её милое личико за секунду до того, как она познакомила меня с пощечиной. Но я никогда ещё не видел в её глазах столько упрямства. Совершенно, кстати говоря, бессмысленного: мы вдвоём понимали, что Але не признавать мою правоту твердила её гордость, а не то, что я был неправ с её точки зрения. Шах и мат, крошка.
— Отойди, я хочу спать.
— О, я тоже хотел, когда ты вытащила меня из постели своими воплями.
Аля недовольно нахмурилась и дернулась вправо, натолкнувшись на одну мою руку, а затем влево, где путь к отступлению ей преградила вторая, которую я вовремя успел вскинуть и упереть в стену. От девушки напротив приятно пахло какой-то дрянью, здесь я был абсолютным профаном, и сквозило тонкой ненавистью ко мне, которую Аля бережно в себе выращивала и которая, кажется, в этот момент превысила отметку максимума. Ну, хоть что-то у нас было общего: я тоже её ненавидел.
— Ты была бы не против, если бы мы с тобой снова всё повторили, — я погладил её по плечу, и Аля недовольно им дёрнула. — Набросилась на меня в том туалете, как на последний член в своей жизни, так что не думаю, что…
— Я на тебя набросилась? — возмущённо воскликнула она.
…что теперь, ложась со мной в одну кровать, ты не думаешь о сексе. Спасибо, что великодушно дала договорить.
— А что, я тебя силой что ли затянул в…
— Зайка, а куда ты делся?
Я медленно вдохнул и развернулся в сторону голоса, думая о том, что заканчивать фразы сегодня было не моей привилегией. Как и было предположено мной заранее, на пороге кухни, небрежно прислонившись плечом к косяку, стояла почти обнажённая девушка, пытающаяся согреться в моей футболке. Длинные ноги, которые вовсе не скрывала одежда, полная грудь, которую, к сожалению, скрывала одежда, и светлые волосы, обрамляющее милое личико, — словом, девочка-ангел, но была только одна крошечная проблема. Я даже не помнил её имени: эта малышка могла быть Машей, Таней, Ваней…
Блять, Харитов, иди выспись. Какой к чёрту Ваня?
— Тебе лучше выставить свою шлюху прямо сейчас.
— Из моей-то квартиры? — иронично переспросил я, отстраняясь.
Атмосфера становилась напряжённой настолько, насколько я только мог вынести. Наплюем на то, что сие действо происходило посреди ночи. Срать. Но вот сборище в одной комнате именно такой компании — девушка, которую я трахал и которая ждала от меня детей, девушка, которую я трахал и которая, слава богам, не ждала от меня детей, и я собственной персоной, который трахал их обеих — было весьма, весьма опасным. Святое дерьмо, мне было лучше бежать, бежать отсюда прямо сейчас, пока они не порвали меня, разобрав на части как скелет в школьном кабинете биологии.
Но убежать не удалось бы: дорогу мне перегораживала немного растерявшаяся блондинка, которая и знать не знала, что я жил теперь не один. Девушку я нашёл скучающей на одной из тусовок Димона, который ещё на этот раз бодрствовал, но уже был близок к переходу в другое состояние, диаметрально противоположное, и увёз её к себе домой, поскольку по нам двоим было видно, что вечер не задавался. К ней подкатывал совершенно невменяемый тип, а я искал, к кому бы подкатить мне, чтобы снова, как примерному мальчику, не ложиться в кровать только для сна. Словом, я успел выдать пару клишированных фраз, пару раз улыбнуться и пошутить, но не успел предупредить об Але. Ну и ладно. Вряд ли я уже мог что-то изменить в прошлом, но спасать ситуацию прямо сейчас было просто, блять, необходимо.
— Ладно, пора сворачивать этот театр, — я прокашлялся, подошёл ближе к девушке-солнышку, обнял её за плечи и развернул к выходу. — Прошу, мадам. А ты, Аленька, идёшь в кровать и мирно сопишь там до самого утра, не капая мне на мозг. Всем все ясно? На старт, внимание, марш.
Кто-то из них должен был меня ударить, но нет. Лицо осталось целым, пощёчин не последовало, к тому же я не сложился пополам, поскольку по моим похотливым яйцам тоже никто не вдарил. К счастью. Блондинку я отпустил, и она вскоре отправилась в спальню, чтобы переодеться, а затем хлопнула входной дверью, оставив меня в гордом одиночестве с Алей. Такие девушки мне нравились: они знали, что мы изначально друг от друга хотели, и никогда не закатывали скандалов по поводу того, что я их выставлял. Они знали правила этой извращенной игры, которые распространялись и на девушек, и на парней: получаешь удовольствие и уходишь. Без вариантов. Без привязанностей.
Я потянулся и на мгновение прикрыл глаза, после чего развернулся, подошёл к одной из кухонных тумб и налил себе в стакан воды, хотя хотелось чего-нибудь крепче. Аля же стояла рядом и внимательно следила за мной: сперва за моим шарканьем по кухне, а затем, как я парой глотков осушил стакан. Сучка, подавлюсь же.
— Ты хоть в курсе, какая ты сволочь, Харитонов?
Я усмехнулся. Да, я был в курсе. Я слышал это раз за разом, практически каждый день, совершенно от разных людей: от мамы, девушек, друзей. Я привык ей быть, поскольку жизнь сразу становилась легче. Маме я не нравился, когда пил, буянил, словом, вёл абсолютно разгульную жизнь. Девушкам — когда обрывал с ними связи, не желая продолжать отношения. Друзьям — когда их подружки сами прыгали мне на член, а я не выгонял их к черту. Смысл-то? Суть ведь не менялась от того, попытались они изменить или изменили. Факт отсутствия верности, от которой я сам давно отказался, все равно уже был. А я был ублюдком, сволочью и мудаком: но какая разница? Чтобы не быть ими, нужно было соблюдать целый свод правил. Но от того, что кто-то не считал меня ангелом с нимбом, мне было ни холодно ни жарко, к тому же, все мои действия были оправданы. Я же сволочь.
— Да.
— Я просто поверить не могу, — Аля откинула волосы за спину, качая головой. — Никто же не требует от тебя резко измениться. Но… ты так отвратителен, что позволяешь себе таскать девушек в квартиру, зная, что ты здесь не один.
— Да.
— Я бы посмотрела на тебя, если бы я так делала.
— Да, — я кивнул и поставил пустой стакан обратно, после чего оперся руками у себя за спиной о деревянную поверхность. — В смысле, если тебе хочется, то без проблем. А если проблемы, то я могу подкинуть тебе пару номеров. У меня такие смазливые друзья, что им как раз нравятся такие девушки, как ты, а они нравятся вам.
Аля наградила меня ещё одним взглядом и вылетела из комнаты прежде, чем я успел бы что-нибудь добавить. Ладно, может, я перегнул палку и был слишком груб. Но разве был смысл скрывать от нее правду? Нас не связывало ровным счётом ничего, кроме незапланированных, ненужных ни мне, ни ей детей. И мне было абсолютно наплевать, какой мужчина владел бы её телом. Потому что я бы в это время владел другим.