босх из табакерки.

      при тщательном рассмотрении любая проблематика имеет привычкой саму себя дискредитировать, дискредитировать саму себя, да, в глазах в общем и целом, либо же единичного случая., но мы не говорим о частности — а пытаемся расфасовать, выяснить да вычленить, — господи, блять, посмотри на этого культяпочника с краской, вот умора, ей богу! посмотри, умора! — приемлемый регламент в той или иной ситуации.       если рассматривать проблематику эту, не дискредитировать, а рассматривать, да, получим следующие условия: не плюй себе на лицо, — так-так, раз-раз, — не смотри на чужие спортивки, — нос смешно чешется, ей богу, брат — и, конечно же, — включай ситуацию со всех возможных и невозможных сторон, принимай индивидуума как данность.       мясо-мясо, вплывает пальцами, разживает-сжимает, мягко и плотно, сживает-сшивает. поскрипывает кожица — вьюсь-ююю, — раз-раз-прием, проверка связи. кто здесь живёт?       история эта кручинится ни с заплаты, ни с порога; верь-неверь со скрипучей берегущейся сжеванной ивы под кабаком, разжатой ладонью лесного массива указки вглубь не анализа,       я тут главный верещальщик, корневища расплетаю в чудные узлы слагаю. словами. — слушай же меня! у мона лизы звериный взгляд как при вязании крючком из волос, спицами из жил, брешью из заплат; она смеётся блаженной улыбкой марата. шарлотта корде — её верный друг и союзник, она так любит сжимать верховных листок между губ и свистеть соловьём — так она смеётся. да, с похожих вещей прорастает чудная свирель, хитросплетения кружева жизни из говна и палок, эдакий диайвай для уфологов и прочих пидарахинцев в их общем обличии как связки пальцев вместо ключей в забытом кармане на полке.  — Итак, пожалуй, время славно приходит к началу. Оклок и нам с вами, дорогие друзья, закругляться. Приветствую всех уродов и немощных, ублюдков и извращенцев, психонавтов и онанистов — ребятам отдельные лучи любви и добра! — сегодня мы закатаем губу (пример берётся с тех, кто закатывает рукава, но на ступень выше в уровне рефлексии) по самой инновационной методике, возможно немного глаза и послушаем душераздирающую, вызывающую в определённых отдельно взятых кругах преждевременное увлажнение (и мы не о эякулянте — какая пошлость!); трагикомедию, цепляющую душу и сердце! сердце и душу. Добро пожаловать нахуй всем власть имущим! Нам на север! Слушайте внимательно, мы — начинаем.

1.

      вываренный, выверенный, разбухает последним бутоном, вскрытие листик за листиком-листик-за-листиком — это похоже на порно. вывернуть наизнанку, выпотрошить, стряхнуть, надеть как кофточку в детстве, тепло и мягко. защемить голову в тёмной ванной комнате, между дородным промежутком и местом, где под тобой не тело возится и кривится, а за пуговку, чепчик, лесенку влажную цепкими пальцами сжимаешь.       славик-славушка-славчик — податливой детской складкой — происходит вдвое, сворачивается в трубочку. податливой детской складочкой — сворачивается в выемке, неизбежного выемке, поцелуя неизбежного яремной ямки и ключицы и ямки: он ослизлый и приятный внутри. всхлипывает, разъезжается в мутной воде, расходится по бортику до бортика, обрякает тела губкой, толчок за толчком, толчок за толчком погружает голову в жижу под нахрапом тела. — ну-ну, лягушонок, дыши, — вытягивая за волосы мокрые нежные, что здесь кто в этой голове. вечно задорная верхняя губа обнажает зубы частоколом щербатым, кольями — забором любимым. носом капли, раскашливается, весь красный и несчастный как солнце. — чего это у нас тут лапки безысходно врозь, давай-давай собираться, — чуть посмеивается, пальцы скользкие как червяки. славик кручится и сопит недовольно, похныкивает, когда его захватом подмышкой и вытаскивают в полотенце, сворачивают, ерошат, сгибают и тащат проворно в янтарные стены.       красивый неживой узор вне решета обряженных влагой липких соитий локонов-(и)-конечностей, смотрит укоризненно, если думать, думать если — как же! — наблюдает недовольно, жнивьём вырастает упрямо сверх мира, плюется водой и соком. мир вокруг замкнут, сжимает гусеничной лентой, мокрую рубашку заправляет, взглядом протягивает нить между окном за чертой и смыслом, общими концепциями, взаимоисключающими факторами, ложными болями где-то в районе сердца.

2.

      по логике вещей, редко случалось такое, что мёртвые стучались в двери или даже преодоляли их непомерную крутизну ступенек самостоятельно, но дима гримасничает и высматривается  — он сам собой - а высматривается — то в крутизну ступенек — то под ноги. верно, кажется, что вошёл не человек, а лишь напоминание о нём — бороздка. выглядывает из-под заплатки стеснительной маленькой пустотой, очерком о человеческом перечне, жестом ладным и вышколенным вникуда, но не человек. возможно даже, что не мертвец. ведь мертвец — рассуждает дима — как-никак всё-таки человек, просто в отличном от предвзятой нормы агрегатном состоянии, но человек. это же — половинка или осколок, возможно осколок или половинка — рассуждает дима.       и лишь поворачивается, смотрит в упор и понимает — нет. не часть, половинка или даже осколочек, не «место, где обрыв произошел» — (дима смеется) — понимает, когда попадается. в общую концепцию попадается, где эта «бороздка» стягивает в себя комнатку, просвет, стул и стол, димину любимую чашку — и диму. где черта у (между)мира прозорливо втекает в обрубок мысли оглушающим речитативом, цепляет, стегает иглой человечка — диму — в себя. так тесно и сладко забирает себе всё, до чего может дотянуться. скрипом двери возвращается. дима может только смотреть на него и передвигать языком шершавым внутри рта, насвистывая сквозь зубы глупую мелодию жизни. (непроизвольно) — здравствуйте, вы дмитрий, да? с вами всё хорошо? я ваш новый сосед.. — да(,) здравствуй(,) мир.