Один большой обман.

      Запыхавшийся Беннет остолбенел, узрев сею ситуацию.       Вообще, Беннету по жизни приходилось не сладко, как все мы знаем. Не от хорошей жизни он потреблял тонны мыла, не от неё же пил обезболивающие и колол себе анестезию. Было сложно смириться с новой обстановкой, людьми, правилами. Было действительно трудно, больно, иногда невыносимо больно. Но он справился. Выбора у него, как можно заметить, не было вовсе.       Но было кое-что, что определённо давало ему сил на жизнь. Кроме мыла, конечно же. Его «любимый» сожитель Феликс Хониккер.       Да-да, банально, скажете вы. «Сначала они жили в одном доме как обычные сожители, после чего Беннет начал проявлять нездоровый интерес к Хониккеру, пока не совсем понимая собственных чувств. Но вечно находясь в поисках ответа. Осознав свои чувства, желания, намерения, он признаётся коллеге который, как ни странно, в тот же миг подходит, а оппоненту и, ничего не говоря, целует того в губы. Беннет отвечает. Всё закручивается, и вот, они уже полноправные любовники, единственная пара, кажется во всём Доме. Обязательно был эпизод, где они засыпали в одной постели после очень долгого и утомительного рабочего дня, а просыпались явно потрёпанными, со следами бурной ночи и немного смущёнными. Закрепив таким образом свой импровизированный брак, жили они счастливо до тех пор, пока смерть Хониккера их не разлучила.»       Нет.       Ничего подобного не происходило, не происходит и произойти не может, давайте будем честны сами с собой. Эта история далеко не о ванильных поцелуйчиках и бурном сексе подростков, столь явно отличающихся мировоззрением. Различия есть.       Феликсу уже 13, а он до сих пор не вырос за полтора метра. Хаксли любил это. Любил это как Беннет любил Феликса в импровизированной истории. Возможно, с этого и стоило начать.       Хаксли всегда был гениален, но отличался от гениев. Был врачом, но отличался от других врачей. Был опекуном, но плохим. Интересная комбинация, а может и нет, но дело далеко не в том, как это смотрится со стороны.       Работа патологоанатомом — работа сложная, никто спорить не станет. Невозможно привыкнуть к трупам. Говорят, люди хуже тараканов — способны выжить в любых условиях, приспособиться ко всему. Возможно. Может, доктор и привык бы к такому существованию, будь он человеком. Работа безумно утомляла его, выматывала физически и психически. Отделывался за это всегда Феликс. Почему именно Хониккер? Ответ очень прост, очевиден. Больше элементарно некому, вот и всё. Потому. Раз за разом. Хонникер оказывался вжатым в стену, зажатым большими руками его дяди, напряжённый и запуганный. Он не хотел этого.       Хаксли не оставлял следов, был осторожен, почти нежен, вот только нежности Феликс не чувствовал. В этих крепких объятьях, поцелуях в изгиб шеи он видел только домогательства. Было бы странно видеть что-то ещё. Он не сопротивлялся, в этом не было смысла. Доктор не заходил дальше поцелуев в шею. Фактически, были лишь объятия и шея. Больше ничего. Сопротивление бесполезно, за ним следовало мягкое «добровольно»-принудительное подчинение. Выхода не было. Чаще всего это происходило ночью, когда все в доме спали. Феликс терпел это некоторое время, после чего доктор либо уходил работать дальше с новыми силами, либо предпочитал остаться с племянником спать. Феликс чувствовал себя беспомощно, жалко. Он ждал, пока доктор уснёт и уходил спать в другие комнаты, прикрываясь тем, что «случайно» уснул там, явно «устав» от работы и тому подобное.       Хониккер тихо выходит из комнаты, где на его футоне спит дядя. Он направлялся к Беннету. Почему к Беннету? Больше не к кому. «Инопланетяне» спали как убитые, не поддерживаемые мылом, а единственного человека в доме он боялся. Был шанс, что Беннет не спит, он всегда под мылом. Феликс тихо подходит к двери подсобки. У работников маленькие комнаты, больше похожие на чуланы. Комнаты ни к чему, они уходят только спать. Вообще, Феликс может входить куда угодно и когда угодно, но он стучит. За дверью тишина. Он постучал ещё раз. За дверью раздалась возня и тихое «Да?». Феликс вошёл в кромешную тьму, Беннет включил лампу возле своего матраса.        — Что такое?       Феликс закрывает за собой дверь и молчит. Что сказать? Хониккер быстро сообразил.        — Я забыл осмотреть твои язвы сегодня, вот и пришёл. — спокойно высказал он.       Беннет измученно вздохнул.       — Не дави как в прошлый раз, я больше не вынесу. — жаловался тот, принимая сидячее положение. Хоть это и просто осмотр, которые он проходил чуть ли не каждый день — всё равно было больно. Нужно было точно знать не развиваются ли ещё глаза под кожей, хотя развитие чумы, вроде как, прекратилось. Основной проблемой на данном этапе было нагноения подкожных глаз. Потому, заметив любое уплотнение, для Беннета начинался настоящий ад.       — Уж сам разберусь. — в своей типичной манере ответил Феликс. Нельзя подавать виду, что что-то не так, что Хаксли в последнее время очень много работает и сегодня, закончив с шеей племянника и, уже улёгшись рядом на его матрац, не стал засыпать как обычно, а гладил его плечи, перебирал пальцами его локоны. Хониккера всё это пугало, потому он соврал что-то про стакан воды и отошёл на пять минут. А когда вернулся — Хаксли уже спал.       Феликс помог ему снять футболку, в которой Беннет обычно спит, и без особого интереса, чисто для галочки, начал осмотр. Вообще, глазная чума — странная болезнь. Феликс замечал, что некоторые глаза вполне могли бы функционировать, будь они подключены к мозгу. И тогда упрёк «у тебя глаза на затылке?» не сработал бы. Хониккер тянул время, осматривая язвы на груди, почти бесцельно водил по ним пальцами в перчатках. Беннета начинало это утомлять.       — Ну ты долго ещё? Я спать должен, мне до подъема три часа.       — Поспишь подольше, я за тебя дяде отчитаюсь. — как ни в чём ни бывало ответил тот.       Беннет округлил глаза.       — С каких это пор ты такой услужливый? — он начал всматриваться в лицо Феликса, который старался этого не замечать. — Что случилось?       Феликс цыкнул. Ничего. Просто моему дяде становится мало. Просто мой опекун начинает сильнее домогаться до меня, а я ничего не могу сделать. Ничего.       — Ничего.       — Не ври мне. Это опять из-за кошмара? Останься на ночь у меня, если опять кошмары. — докапывается Беннет.       Феликс не ответил. «Кошмары» действительно часто «снились» ему, он уже прежде приходил ночью к Беннету, ибо он был самым живым в этом доме в это время суток. Они могли посидеть немного перед телевизором или просто поговорить и Хониккеру становилось легче и он мог вернуться в кровать. Прям на ночь у Беннета он, вроде, никогда не оставался. Такое поведение блондина играло сейчас на руку Феликсу: можно ничего не объяснять и быть под импровизированной защитой. Он помог Бенну натянуть футболку назад и отстранился. Тот похлопал рядом по футону. Феликс пересилил себя и лёг рядом с ним, на краю матраца, стараясь не касаться Беннета. Ведь ему больно от физического контакта с кожей, а сейчас он без защитного костюма. Хотя нет. Хониккер врёт себе. Он не касается его в основном потому, что буквально 15 минут назад они так же лежали с Хаксли, и это было довольно странно.        — Слушай, может, скажешь Хаксли о кошмарах, это как-то слишком часто происходит? — нарушил тот тишину. — Может, какие-нить антидепрессанты тебе даст.        — Спи, а. — резко прервал его Феликс.       Беннет вздрогнул от этого тона. Он замолк и через мгновение протянул к нему руку, поглаживая зачёсанные назад розовые волосы. Хониккер облегчённо выдохнул и неосознанно поластился к руке.        — Мистер Хониккер? — недоумевает Бенн.       Феликс вздохнул.        — Я не могу так больше. — шепчет он.       Беннет округлил глаза.        — Что. — он резко придвинулся к нему и обхватил его голову руками, заставляя посмотреть ему в глаза. — Эй! Что с тобой?!       Феликс напрягся и зажмурился. В коридоре послышались шаги. Никто кроме доктора Хаксли это быть не мог, это знали оба. Хониккер распахнул глаза. Беннет посмотрел ему за спину, в сторону двери.        — Так, я прямо сейчас иду к доктору Хаксли и говорю ему, что ты не в адеквате, пусть успокоительного тебе даст. — на одном дыхании выпалил он.        — Бенн, нет. — он вцепился ему в футболку на груди. Тот пискнул от боли.        — Докто-       Феликс заткнул ему рот рукой и резко перелез через него на другой край кровати, спрятавшись за ним и приземлившись на его руку. Беннет дёрнулся и взвыл.        — Больно! Больно, Феликс, пожалуйста! — прошипел тот, корчась от боли. Хониккер подпёр себя локтём, чтобы хоть немного уменьшить давление на чужую болезненную руку, вжался лицом ему в футболку.        — Пожалуйста, потерпи пока он не уйдёт! — тот стиснул зубы от боли, Феликс затих и притаился. Сердце колотилось как бешеное, а дышал он через раз.       Дверь в комнату тихо отворилась, Хониккер задержал дыхание. Хаксли не заметил Феликса за Беннетом и благополучно закрыл за собой дверь. Феликс тут же подскочил с матраца, а Бенн снова взвыл от боли в руке и скрутился вокруг неё калачиком.        — Какого чёрта ты творишь?! — воет он. — Мне же больно! — он недовольно глянул на собеседника исподлобья и заметил что тот почти плачет. — Эй, что с тобой?       Хониккер сидит на коленях в скрюченной позе.        — Не молчи! — Беннет трясёт его за плечи, хотя самому больно. Феликс выглядит плохо, бледно. Бенн раздражённо вздохнул.        — Ладно, мы ещё поговорим. Ложись.       Всю ночь в доме раздавался шум, треск стекла, что было не характерно. Оба просыпались по нескольку раз за ночь. Но никто не выходил. А лучше бы вышли. Возможно, это предотвратило бы ужасное.       Спустя несколько часов, Феликс тихо утирал кровь с лица салфеткой, стараясь делать это незаметно для других. Колени его дрожали, ноги подкашивались. Кровотечение из носа прекратилось и он смял окровавленные салфетки и засунул их в карманы медицинского халата. У него очень сильно кружилась голова и его тошнило, он собирался пойти к себе, ведь был не в состоянии работать. В его лаборатории, и, по совместительству, комнате, в уголке возле матраца, обхватив колени, с самого утра сидел Беннет, пялясь в одну точку. Хониккер не обратил на него внимания и, стараясь не смотреть в сторону своего компьютера, прошёл к футону и аккуратно прилёг. После того, что происходило ночью — оба были практически неживыми. Наверняка это весело — поддаться мимолётному желанию что-либо разбить и уничтожить. Беннет не хотел идти в телевизионную комнату с разбитыми в крах экранами, потому сидел в лаборатории. А Феликсу было некуда пойти, потому он сейчас лежит рядом с Беннетом и пустым компьютером. Его сейчас немного заклинило, он не чувствует ничего по поводу того, что все плоды его исследований исчезли в один момент по желанию Шарлотты. Видимо, его мозг не готов принять сейчас эту информацию. Физически ему сейчас очень плохо, но ничего показывать он не собирается. Он просто хочет побыть в покое.       Феликсу кажется, что он проснулся, хоть он и не смыкал глаз. Бенн обеспокоенно вытирает кровь с его лица. Тот не реагирует. Вот Беннета нет. А вот он снова рядом. И Хаксли тоже. Они что-то говорят. Феликс не слышит. Они вдвоём поднимают его с кровати и кладут на кушетку. Хониккер вздрогнул от боли, почувствовав укол в запястье. Капельница. Дядя и Беннет суетятся рядом, на его голове закреплена тоненькая трубочка, проникающая прямо в полость носа, доставляющая кислород прямо в лёгкие. Он чувствует ещё какие-то прикосновения, но тут же забывает о них. Чувствует холод. Он несколько раз приоткрывал глаза. Или он вовсе их не закрывал. Чувствовал, как ладони Хаксли держали его руку, как Беннет дотрагивался до его лба.       Феликс открыл глаза. На этот раз точно открыл. Он, наконец, почувствовал своё тело. Самочувствие было сравнительно нормальным, хотя сознание всё ещё было немного туманным. Он принял сидячее положение и свесил ноги. Он в морге. На кушетке. Рядом — капельница и аппарат ЭКГ. Маленькая трубочка обвивает его голову на уровне носа и шею, она помогала дышать, так что Хониккер не стал её трогать. Он аккуратно поднялся на ослабших ногах, опираясь на капельницу, и направился к двери, обходя каталки с трупами. Дверь открылась прямо перед его носом, перед ним стоял Хаксли со стаканом мутной воды в руке. У Феликса закружилась голова и он на мгновение он потерял ощущение реальности. Его подхватили под спину и облокотили на стену. Он пришёл в себя от тихого «выпей». Он послушно осушил стакан, Хаксли придерживал, чтоб тот его не разбил. Пустой стакан забирают из его рук и он чувствует тепло по всему телу.        — Почему мне так плохо.? — шепчет Феликс.       Дядя немного ослабил объятия.        — Ты ничего не знаешь, да.?        — Почему так скоро? Почему сейчас? — он говорит очень тихо, но ухо Хаксли прямо у его рта.        — Я давал тебе сильные препараты, но они лишь оттягивали момент. С ними ты бы продержался ещё год-другой, но. — перед глазами доктора промелькнули разбитые капсулы, мёртвые, не способные самостоятельно дышать клоны его племянника, беспомощно цепляющиеся руками за валяющиеся трубки и осколки капсул, полностью разнесённый лаборантский стол, Шарлотта. Он стиснул зубы. — Я только что дал тебе последнюю. Ты сам знаешь, сколько месяцев нужно на изготовление новой. Этого хватит на двое суток плюс-минус несколько часов. Ты ведь-        — А потом я умру, да? — перебил его тот.       Хаксли медленно отстранился.        — Пожалуйста, не говори так.        — Но это правда, да? — он тоже отстранился и с тёплой улыбкой посмотрел на дядю. — Спасибо, что пытаешься помочь мне. Ты ведь можешь просто.       Заменить.        — Нет, не могу. — отрезал тот. — Они мертвы. Остался лишь один, но и тот не сможет стать нормальным — его куб души. от него остались щепки. Скорее всего он останется из-за этого в вегетативном состоянии на весь остаток жизни.        — Прости, я подвёл тебя. Результаты моих исследований. Шарлотта стёрла их. — виновато шепчет Феликс.        — Ты не виноват. Тебе нужен препарат, которого не стало из-за неё же.       Феликс опять не поднимает глаз на собеседника. Ему на плечи легли чужие ладони, он вздрогнул.        — Послушай меня сейчас. — Хаксли серьёзно посмотрел на него.        — Нет, я не собираюсь ничего слушать. — перебил его Хониккер. — Убери руки. Я не хочу, убери.        — Я ничего тебе не сделаю. — так же спокойно сказал доктор. — Скажи мне. Ты ненавидишь меня.?       У Феликса затряслись руки.        — За то, что я делал с тобой. — продолжил тот.       Хаксли был его отцом, учителем, другом. Обучил его всему, что он сейчас знает. Любил его, поддерживал его, растил. Когда тот был совсем мелким — приходил ночью, дабы успокоить после очередного кошмара своё дитя, готовил его любимую еду. Он обеспечил ему доступ к любой научной информации, дал возможность обучаться, немного социализироваться. Однажды Феликс, опять же, будучи маленьким, разбил несколько важных пробирок в его лаборатории и даже не извинился за это, больше никогда ему не пришлось об этом вспоминать. Хаксли всегда был добр к нему, даже иногда слишком, отчего Хониккер начинал буянить от безнаказанности.       В общем-то, подобное поведение можно списать на практически нулевую социализацию дяди и его желание показать привязанность к ребёнку.       Ненавидел ли? Нет.       Но это — неправильный ответ.        — Я не знаю. — выдавил из себя Феликс.       Последовало ещё одно объятие. После — несколько поцелуев в районе виска.        — Ребёнок ты мой. — шутливо выразился доктор.       Он немного отстранился и обхватил ладонями его лицо, глядя ему в глаза. Феликс тут же напрягся, уютная атмосфера мигом куда-то делась. Он попытался отстраниться, но лишь упёрся затылком в стену. Он дёрнулся и несколько раз как мог, слабо, ударил Хаксли в грудь, попытался освободить голову.        — Нет! Нет! Отпусти!       Тот ловким движением перехватил его запястья и поднял его руки над его головой. Свободной рукой он приподнял подол его рубашки, залезая под неё и оглаживая низ его живота.        — Не волнуйся так.       Феликс продолжает извиваться, мотает головой.        — Я не сделаю тебе больно, прошу, не сопротивляйся.       Ребёнок смог извернуться и освободить свои руки, но при попытке сбежать врезался в руку доктора. Его схватили за плечо и прижали его к стене.        — У тебя капельница, не беги, вену повредишь. — обеспокоенно шепчет Хаксли.       Свободной рукой он залез Феликсу под футболку, оглаживая узкую грудь. Тот опять изогнулся, норовя избежать прикосновений. Доктор подался вперёд и ребёнок зажмурил глаза и сильно сжал губы. Он почувствовал сухое касание к ним. Дверь распахнулась.        — Мистер Хониккер, я слышал кри-       Запыхавшийся Беннет остолбенел, узрев сею ситуацию.       Феликс распахнул глаза и боязливо уставился на коллегу. Казалось, что тот потерял дар речи. Ребёнок был готов отключиться прямо сейчас и более не просыпаться. Уважаемый мистер Хониккер, учёный, медик, патологоанатом, сейчас был придавлен к стенке морга собственным отцом, совращаемый им же. А ведь это звучало убедительно. Даже слишком. Казалось, что все эти действия — это лишь проявление отцовской любви. Конечно. Беспомощный и слабый. Неудивительно, ведь ему осталось пара дней. Скоро его не станет. Но это и к лучшему. Феликс более не желает терпеть что-то подобное. Это унижение, эту обиду, боль, не хочет расшифровывать послания дяди. Он не хочет умирать. Но раз выхода нет, то хотелось бы скорее. Прямо сейчас.       Сейчас.        — Какого чёрта ты творишь?! — орёт Беннет и подлетает к Феликсу. Он хватает Хониккера за предплечье и дёргает в сторону двери. Игла от капельницы выдёргивается из вены, Феликс вскрикивает, но не останавливается. Они выбегают из морга.              У Феликса опять идёт кровь из носа. Кровь из вены не останавливается ещё долго. Они заперлись в лаборатории Хониккера. Хаксли не проявлял к этому особого интереса (или просто не хотел нервировать племянника). Опять суета. Беннет вытирает кровь с его лица, заматывает руку. А тот стал чувствовать себя хуже. Видимо, та капельница действительно была необходима. Хоть ребёнок и просил не оставлять его одного, Бенн ушёл за хоть какими-то препаратами. Кажется, он вернулся меньше, чем через секунду. Или Феликс просто заснул. Вернулся тот с капельницей. «Хаксли сказал использовать это.». Хониккер не хотел. Было неизвестно что он может дать Бенну после того, что случилось. Но выбирать не приходилось. А Беннет на свой страх и риск таки вколол неизвестный препарат. Стало легче. До сих пор не ясно, почему отец поступил так, своего рода, «благородно». Феликсу становилось лучше.       Вот Беннет стоит и смотрит стеклянным взглядом на чёрный мешок с трупом. Беннет не хочет в это верить. Не верит. Он несколько раз трёт глаза, в попытках избавиться от иллюзий. Но не выходит. Потом снова и снова пытается, но не может. Ничего не выходит.       Он просыпается в холодном поту. Подскакивает с кровати и пытается успокоиться. Рядом лежит он. С капельницей, бледный, без признаков жизни. Он осторожно навис над коллегой, прислоняясь ухом к его лицу. Дышит. Тот с облегчением выдохнул. На глаза накатилась влага и он шмыгнул носом. Слёзы сами покатились из глаз и он зажал себе рот рукой, чтобы не издать ни звука. Плечи дрожат. Сердце разрывается от боли и он аккуратно пододвигается к Феликсу, прижимается к нему. Зарывается лицом в его волосы. Тот проснулся и шумно вздохнул.        — Что с тобой-то? — прошептал он.        — Ничего. — пробурчал тот.       Хониккер слабо погладил Бенна по голове. Стало спокойнее.        — Всё хорошо.        — Нет.       Феликс выдержал паузу, будто раздумывая, стоит ли говорить.        — Я не умираю.       Беннета передёрнуло и он уже неаккуратно, сильно сжал его в объятьях.        — Зачем ты мне это говоришь. — дрожащим голосом спросил он. — Зачем? Мне же больно, зачем?!       Феликс не нашёл что ответить. Он просто вновь закрыл глаза.       Через несколько часов зазвонил будильник Беннета и он ушёл работать, закрыв комнату на ключ. Феликс спокойно расхаживал по своей лаборатории. Чувствовал он себя нормально, препарат Хаксли всё ещё хорошо действовал. Желудок неприятно ныл, но ничего лучше не есть. В прошлый раз его тут же вырвало.       Беннет приходил несколько раз в течение дня, проверял его состояние. Всё было в порядке.       У Беннета были важные дела. Он с Хаксли держали на этом свете полумёртвого Феликса из капсулы. Приходилось держать его в стабильном состоянии круглосуточно. Иногда находиться рядом с ним было жутко. Он был точной копией настоящего, родного Феликса. Только этот был холодный, почти безжизненный. От одной мысли о том, что скоро останется живым только этот Феликс, становилось холодно. Потому Бенн приходил в лабораторию коллеги так часто, часто лип к нему, лез обниматься. Феликсу было трудно видеть в этом что-то кроме домогательств, после действий дяди, но он старательно убеждал себя, что от Беннета точно не стоит ничего такого ожидать. Но, чёрт возьми, это было сложно. Феликс начал подозревать у себя гаптофобию, о чём и сказал Бенну. Хотя они оба сошлись на том, что пока сам пациент осознаёт свои проблемы, это не так страшно. Так что они просто установили ограничения на объятья — не более 4-х секунд. Глупые, почти детские условия. Но Хониккеру было плохо, если их не соблюдать. Сердце бешено билось, его охватывала паника. Беннету было его очень жалко, хотелось обнять его сильнее, дабы успокоить, но это делало лишь хуже. Замкнутый круг.       На хрупкие плечи Феликса свалился груз предвкушения смерти что, впринципе, для него не вновую. Он давно смекнул что к чему. Уже через несколько месяцев после того, как он научился читать, он прочёл анатомический справочник, где ясно говорилось о том, что люди не рождаются в теле 10-летних детей. Тогда он по глупости своей и наивности спросил дядю нормально ли то, что он до десяти лет ничего не помнит и не умел ни читать, ни писать, ни решать химические уравнения. Быть может, Феликс очень болен и у него амнезия, задержки в развитии? Он не мог себе позволить болеть и имел твёрдое намерение лечиться, дабы не отставать и впитывать всю ту информацию, что даёт ему дядя. Вот только Хаксли увернулся от ответа и попросил более не затрагивать эту тему. Обычная ситуация. Мало кому родители объясняли почему дети не помнят первых лет жизни в день первого их вопроса об этом. В общем-то, только этот разговор уже выглядел подозрительно. Ведь разговор этот Феликс запомнил очень хорошо, а через год уже и закрались первые подозрения. У него был период в жизни, когда он намеренно заставлял себя игнорировать все эти звоночки. Он не хотел думать об этом, раскручивать рассуждения в сторону того, что дядя ему никакой не дядя, а своеобразный создатель. Не хотел подозревать. Хотел верить своему Хаксли, который был добр к нему, в некоторой степени заботлив.       Потом всё стало для него очевидно. Неясно что послужило причиной. Может, то, что он впитал очень много книг по анатомии, физиологии и тому подобному. Феликс явно помнит как дошёл до конечной версии своего создания. Он просто лежал, читая книгу, но глаза сами бегали по строчкам, не неся никакого смысла Хониккеру. Он был погружён в раздумья о собственной природе, хоть и старался ограничивать себя в таких мыслях. Казалось, факты в его мозгу рыли почву, почти добираясь до клада. Он закрывает глаза. Открывает. И все концы в его голове сходятся. Готовый факт лежит на вершине его рассуждений как что-то очевидное, всем ясное и понятное давно-давно. Он крутится в пустой голове Феликса и он не сразу до него доходит, по инерции продолжая распутывать нити, которые уже распутаны. В какой-то момент он останавливается. Из глаз по щекам катятся холодные слёзы, которые он не замечает. Кажется, ему совершенно не больно. Или больно. Ощущение полной пустоты. Будто нет ничего: ни мыслей, ни чувств, ни органов. Ничего кроме этой маленькой мысли, которая даже не вызывает никакого эмоционального отклика, но мгновенно опустошает его разум и тело. Феликс не знал что должен чувствовать, но почему-то плакал.       А сейчас стало всё равно. Будто так и должно быть. Когда ты каждый день думаешь о том, что окружающие врут тебе, что тебе осталось немного,       что ты — всего лишь эксперимент.       Ты начинаешь привыкать к этому. Просто принимаешь как данность, как условия существования, как закон природы. И работаешь. Разрываешься.       Хониккера всё-же интересовало, что думают о нём жители дома. Видят ли они в нём лишь пробирку с функционирующими органами? Искусственно выращенное существо, поразительно похожее на обычного человека или инопланетянина?       Кажется, вместе с той мыслью поменялось его восприятие. Она выбила старые соображения и стала главной, основополагающей. Каждый раз, контактируя с соседями он думал, анализировал свои мысли, реакции организма. Будто уже изучая самого себя, как его изучает Хаксли. Воспринимая самого себя как сложный механизм, подопытную крысу.       Рассматривая себя изнутри он растерял последние отголоски эмоций. Ведь его эмоции совершенно ничего не значат. Как и он сам. Его не станет, тело умрёт и эмоции, чувства, привязанности сгорят вместе с ним в крематории, и не останется ничего. Реактив сольют в раковину и дочиста вымоют колбу.       Ложь ли всё то, что окружает Феликса?       Пора просто перестать искать ответы на вопросы, вопросы, ответы, догадки, эмоции, отклики. Ничего искать уже не надо.       Феликс прижимает к себе Беннета, не отпускает его. Беннет испытывает смешанные эмоции, видя, что тот плачет. Беннет воспринимает эти слёзы как страх смерти, но Феликса волнует совсем не это. Видеть его таким Бенну ещё не удавалось. Видел его хмурым, раздражённым, когда Беннет косячил, помогая ему в исследованиях. Видел его в страхе, когда в поле его зрения появлялась Шарлотта. Видел в его глазах азарт, играя с ним в приставку. А также много подобных. Стеклянные глаза Хониккера без отрыва смотрят в голубые глаза. Слёзы катятся по его щекам не переставая, и Беннет усердно пытается утереть их, случайно размазывая по лицу резиновыми перчатками. Феликс не обращает на это внимания. Беннету приходится склониться к нему, чтобы их лица были на одном уровне. Он касается губами нежной кожи его щеки, собирая солёную влагу. Феликс никак не отреагировал, лишь сердце начало биться чаще. Он чувствовал нечто подобное, когда Хаксли только начал целовать его шею. Хоть это и было странно, но он воспринимал это как своеобразное проявление любви, привязанности. Но это ложь. А теперь это же делает и Беннет.       Они все врут.       Феликс падает на колени. Беннет кидается к нему, что-то тараторит, но тот не слышит.       Внутри него начинает распускаться кроваво красный мак, давя на рёбра, лёгкие, сердце. Их сковывает боль. Что-то внутри тянется, режется, рвётся. Основополагающая составляющая его души выдирается напрямую, так как отторгается организмом, красные нити натягиваются, рвутся. Эти красные нити — натянутые нервы. Составляющая дерёт звенья цепи, нарушая хрупкое болезненное равновесие.       Феликс кричит от боли в горячих объятьях напарника. Обоих сильно трясёт.       А может, это — тоже ложь? Может, дядя действительно любит, заботится о нём? Да. Нет. Что из этого правда.       Мысли, в бешеном темпе носящиеся в его голове лишь ускоряются, когда ему не хватает воздуха, чтобы кричать. Чтобы дышать. Он чувствует, как слезинка срывается с кончика его носа.       Они все договорились врать, все решили вместе говорить ему только правду. Разорванный рассудок пытается восстановить последовательность мыслей, но лишь сильнее запутывает.       Внутри него абсолютный ноль. Кожа горит от чужого тепла.       Совершенно запутался во правде и лжи.       Снова ищет ответы.       Но ничего искать уже не надо. А если и надо, то нет времени, а если есть, то мало, а если не мало — то слишком много.       Всё на своих местах.