***
Проходит ещё одна вечность, и Ричард остаётся наедине с сидящим на односпальной, но всё же широкой, кровати Гэвином, наклоняется, расстёгивает приятную на ощупь тёплую толстовку и аккуратно вешает её на стул. Смешно, как-то по-детски склоняет голову на бок и не рвётся выпрямиться, когда слушает, что же бормочет человек, сумбурно, время от времени повторяя его имя. Он рассказывает, часто замолкает, собираясь с мыслями, пальцами сжимает одеяло, всё громче и громче, и Ричард, кажется, впервые прощает ему каждую оплошность, отстраняется, когда руки Гэвина скользят по футболке. Андроид отмечает, что есть в пьяном Гэвине Риде что-то завораживающее и уютное, обволакивающее изнутри, будто приятный полумрак с горячей чашкой чая, греющей руки после сурового холода на улице. Голос становится мягким, отпадают будоражащие приказы системы отвечать едко, и Ричард не находит слов. Складки на лбу разглаживаются, голубые глаза мерцают от слабого света лампы, словно неспокойный диод, движения лишаются своей неуклюжести — среди биокомпонентов рождается новое, непонятное машине чувство. Ричард не может дать ему оценку, но признаёт, что это точно не симуляция. Просыпается Гэвин с трудом, и спустя несколько минут в дверном проёме появляется андроид. Детектив принимает решение хоть немного прийти в себя, а потом выставить наглого напарника за дверь. Они не задают друг другу никаких вопросов, Ричард лишь оставляет махровое полотенце в ванной, звенит связкой ключей, кладёт её на стол («Как в прошлый раз», — отмечает про себя Гэвин), и по всему дому еле слышно раздаётся хлопок. Рид откидывает голову, на лицо уверенным потоком падает вода, смывая остатки сонливости и неверия в происходящее. На этот раз он уже не проверяет, на месте ли каждая вещь, только убирает одежду со стула в шкаф. Больше он не требует у напарника кофе, и андроид чётко вспоминает, что в доме детектива нет кофемашины; зато есть чайная заварка, пахнущая чем-то знакомым — спустя два дня Ричард понимает, что такой шлейф остаётся в офисе полиции Детройта, витающий только около рабочего места Гэвина. Система начинает не воспринимать, а чувствовать, и виной тому чёртов-мудак-детектив-Гэвин-мать-его-Рид, который всего раз в вечность превращается в совсем другого человека, с каждым днём оттаивает, словно ледышка от тёплого дыхания. Система перегревается, тириум течёт по трубкам быстрее, Ричард делает первый человеческий вдох. Вечность сужается, становится короче своих предшественников, а градус алкоголя повышается. Гэвин спокойно воспринимает белую куртку с цветными вставками на своих плечах, раскрывает чёрный зонт и улыбается, слыша, как капли стучат по сатину. Ночь он тратит на то, чтобы протрезветь и показать Ричарду все фотографии, которые только можно найти в его доме. Когда начинает светлеть, андроид задёргивает шторы, поправляет воротник рубашки и оставляет спящего Гэвина в комнате одного, чтоб убрать все альбомы с цветными картинками-воспоминаниями на место. А затем мир переворачивается, на весь Детройт гремит новость об ужасной серии убийств, дело поручают Риду и его напарнику — месяц Гэвин проживает, будто все три, и Ричард сдаётся, носит ему кофе; когда показатели говорят, что скоро детектива начнёт тошнить от этого напитка, он растворяет в стаканах воды безобидные витамины в виде таблеток. Таблетка падает на дно — Гэвин погружается в работу сильнее, чем следует, шипит — от бессилия Гэвин вскакивает, хочет быстрее попасть в архив с уликами, но тело подводит, и он сильно ударяется бедром об острый угол стола; таблетка стремительно распадается, — Гэвин позволяет Ричарду нести его домой, вода окрашивается в яркий жёлтый — ободок диода переливается золотым. Всё сходит с ума. Последняя капля, — от перепада давления у Рида идёт кровь из носа — и вода стекает на столешницу. Ричард получает от Фаулера разрешение и больше не пускает напарника в участок, отлучается всего на несколько часов, и Гэвин вновь встречает одиночество с бокалом. «Раз в вечность» из-за сложного дела пропускается, но сейчас Рид не выдерживает, смотрит на застывшего Ричарда и нервно смеётся. Откидывает голову, расслабленно сидит на диване. В голубых глазах плещется любопытство, и андроид не может оторваться, застывает, словно статуя, посылает систему и позволяет ещё одному новому чувству оставить отпечаток на тириумном насосе. Сломанный Гэвин впадает в детство, задаёт вопросы, погружая разум в алкоголь — напарник подыгрывает, отвечает, чуть позже берёт на руки и несёт в спальню. Рид обхватывает рукой сильную шею, приподнимается, думает о чём-то, репетирует слова в голове и повторяет их вслух, уверенно, насколько возможно в его состоянии: — Знаешь, Рич, а у тебя такой странный пончик на виске, — растягивает гласные, мурлычет, словно дорвавшийся до редкой ласки уличный кот. — Детектив, это не пон… — После долгой паузы решается ответить андроид. — Интересно, а какого он вкуса? Система уже не имитирует глубокий вздох, и Ричард решает закончить своё предложение; иллюзия кожи начинает медленно белеть из-за сбитого человеческого дыхания. — Детектив, это не… — Можно попробовать? Спальня больше не пахнет дорогой заваркой, повсюду откликается запах засушенной лаванды, которую андроид-детектив приносит в комнату, чтобы отвоевать напарнику хотя бы один час сна — бессонница приходит спустя неделю и три новых трупа. Гэвин молчит, не говоря, что он предпочтёт не смыкать глаз целую ночь, чем отдавать себя очередному кошмару. Ричард осторожно опускает Рида на кровать, но тот хмурится, продолжает держаться руками за шею, и тому приходится сесть самому, позволяя напарнику по-хозяйски устроиться на коленях. Алгоритмы автоматически считают удары сердца, показатели выше нормы. Гэвин просит ещё раз, вымученно, без колебаний, и ни один импульс в теле андроида не может противостоять словам. Голубой цвет проходит по ободку один раз, сменяется жёлтым, и так по кругу, когда сухие шершавые пальцы касаются диода и мягко очерчивают вокруг него невидимую границу. Гэвин прижимается лицом к мягкой щеке, — сенсоры сразу сканируют шрам, определяют длину — носом проводит вверх, останавливается. Рука, поглаживающая мигающий кружок, скользит выше, касается аккуратной причёски, щупает отдельные пряди. «Мягкие», — отмечает про себя Рид, чувствуя смыкающиеся объятия вокруг талии. Ричард привыкает к системным сбоям, когда проводит время с Гэвином после первой вечности, но его ощутимо встряхивает, неожиданно прошибает током — Рид блаженно закрывает глаза, и влажный кончик языка неторопливо обводит диод, отчего скин сначала синеет (от смущения?), а потом стремительно белеет под приятными прикосновениями. Правая рука забирается под свободную футболку, аккуратные длинные пальцы, чуть холоднее человеческих, поглаживают легко, будто успокаивая. Ледышка-Гэвин-мать-его-Рид плавится окончательно, превращается в несимметричную лужицу под открытым небом, повторяет на себе движения облаков и красивую синеву. Затем у Ричарда не хватает того, чего, по идее, у андроидов не должно быть — терпения. Он мягко опрокидывает пьяного на кровать, забирается под футболку уже двумя руками и, не давая Гэвину прийти в себя, касается чужих губ своими. Сухой язык проводит по ним, по ровным зубам, заходит дальше — сенсоры сходят с ума, считывают информацию, сто раз в секунду присылают отчёт о количестве алкоголя. Гэвин успевает во время поцелуя стащить с него куртку и откинуть её в другой конец комнаты — единственное, что замечает Ричард перед тем, как все внутренности начинают гореть, как диод — красным, яростным, возбуждающим.***
Вечность становится ничем, заменяется постоянством вещей, и Ричард, дописывая последний отчёт по скандальному, но уже закрытому делу, отводит глаза от терминала и смотрит на Гэвина, который снуёт по опустевшему участку. Рукава слишком длинны для него, воротник отвёрнут вниз, блестящий голубой треугольник блестит в полумраке, как глаза настоящего детектива Рида. Скоро наступит вторая для андроида зима, потом — весна, и последняя оставит после себя лужи, такие же повседневные и отражающие настроение неба, как и сам Гэвин. Шаги стихают, детектив останавливается перед окном. Темнеет рано. Он смотрит внимательно — постепенно проявляются звёзды, позже — созвездия, и огромным пятном всё оттесняет белоснежная луна. Он постукивает пальцем по стеклу, едва слышно бормочет заедающие строчки песни, которую услышал где-то в подростковом возрасте, и неспеша возвращается на своё рабочее место. Каждое мгновение вечности детектив Гэвин Рид позволяет отдать свою душу андроиду напротив.