3 дня

Джаннетто Санпьеро 1 запись 29.05.18. Мне не разрешили оставить при себе дневника. Что же, несколько клочков бумаги и небольшой кусочек угля также сойдут для записи последних дней. …Сегодня произошло то, от чего я убегал ли не половину своей жизни. Арест. Без возможности убежать, заплатить выкуп или как-нибудь продлить свою жизнь. Сержант Гамба не тот, в чьи руки я должен был бы попасть. Рана на бедре не дала мне оторваться от преследователей, чтобы безопасно добраться к «макам»*. Если бы тот парень не сдал меня, я бы до сих пор наслаждался голубизной свободного неба. Теперь же смотрю на него сквозь решетку темницы. Когда меня несли сюда, сержант так радовался и улыбался. Наверное, ему дадут хорошее вознаграждение за мою голову. Еще когда мы пересекали поле между домом Фальконе и городом, сержант сказал мне: — Если бы ружья можно было заряжать без помощи пороха, то незакрытых дел было бы намного больше. Не уверен, поместились бы они все в один шкаф! — сержант сам засмеялся со своей шутки, его смех подхватили и другие. — Взгляни-ка! Ты заплатил за свою жизнь сколько же, сколько за щепотку пороха, но он, в отличие от тебя, полезный. — «Желтые воротнички» открыто наслаждались моим положением, подкалывали, смеялись. — Но вы охотитесь не за порохом, а за мной. Пороха у вас полно… — мне же было совсем не весело в их компании. Когда меня внесли в прохладного помещения тюрьмы, я видел удлиненные лица мужчин, что находились там. И то и неудивительно. Те взгляды я ловил еще в городе. Большой бандит — страшная басня для детей. На моих руках кровь не одного человека и не двух. А уже скоро на чьих то будет и моя. А вина тому человеческая жадность. Она загубила мою жизнь уже дважды. Впервые, когда я хотел больше того драгоценного счастливого времени с моей женой и детьми, и второй раз, когда маленький мальчик решил обменять пять футов и человеческая жизнь на часы — глупейшую бряскалку, которая дорога только тем, что показывает высоту статуса. Его отец, кажется, был не рад его решению. Интересно, как долго он будет мучиться за мою смерть? А будет он мучиться? Предатель. Малый, может 10 лет с роду, а уже предатель. Малой сукин сын. Недоношенный щенок! Самое большое разочарование всего рода человеческого! Бесчестное подтирало для всего зброда из «маков»! Таких, как он, нужно на кол сажать, если не сжигать на костре! Это же надо! Маленький взблеск ценной вещи, и твоя жизнь станет не ценнее от речного камешка! Камера. Тесная комнатка по два шага в каждую сторону. Холодные мокрые стены, сено, разбросанное по полу, и отхожее ведро в одном из углов. В сравнении с жизнью в «маки» — это еще хуже. Рана, которая почти закрылась во время моей непродолжительной «поездки», открылась снова когда меня швырнули на пол камеры. Густой запах крови ударил мне в нос. Сержант Гамба с улыбкой смотрел на мои страдания. — Если хотите получить вознаграждение за мою голову, вам нужно доставить меня до суда живым. Мертвое тело нельзя поставить в пример другим, бояться его будут меньше, чем живого, а затем казненного. — Командир «желтых воротников» несколько секунд пребывал в раздумье, достал из кармана какую-то бумажку, увидев то, что хотел, свернул и положил его обратно. — Тебе повезло. Я позову врача, — мужчина быстрыми шагами направился прочь. Я зажал рану тем, что осталось от моего пиджака. Проклятие. За те годы, что я провел в «маки», я уже почти забыл, как должна выглядеть новая одежда. Редкие вылазки в город я совершал ночью, да и тогда у меня не было времени глазеть по сторонам. Скоро в мою камеру зашел высокий худощавый мужчина. Был он в очках с аккуратной бородкой с едва видными седыми проблесками. Не то, что у меня. Моя борода была длинной и запутанной, похожей на гнездо змей. И такие же волосы. Он пристально посмотрел на меня, присел на корточки. Достал со своей маленькой ящика нож. Поднес руку с ним к ране на бедре. Я инстинктивно прикрыл ее рукой, не давая доступа к ней. — Я — врач. Убери руку. Это пойдет тебе на пользу, хоть я и только отстрочиваю твою смерть. — Вы так добры ко мне. — Я считаю, что такие, как ты, должны попадать в ад без очереди, не рождаясь. — Ваша праведность и доброта греют мне сердце. — Врач прав, мне только одна дорога — в ад, но я не жалею, что прошел такой длинный путь. Так и не представившись, врач обработал мне рану, наложил на нее тугую повязку и ушел. Больше его видеть мне не пришлось, но оно и к лучшему. Если уж доживать свой век в четырех стенах, то точно не под наблюдением врачей. Но уж лучше бы меня убил тот порез, чем жадность того самого щенка. Даже смешно. Я, Джаннетто Санпьеро (!), ненавижу маленького мальчика! Пришел надзиратель. Поставил мне на пол тарелку какого-то супа с ломтем черного черствого хлеба. — Спасибо, дружище, — невесело усмехнулся я своим мыслям и прозаичности ситуации — даже в «маки» я питался лучше. — Я не друг тебе. И не стал бы тебе им, даже если бы твои руки были чистые, — кажется он хотел плюнуть мне в лицо, но, видимо, я виделся ему еще очень грозным, и он не сделал этого. Интересно, что о моей смерти сказала бы моя мать? Наверное, она бы даже не посмотрела на меня со стыда. Моя жизнь была слишком ничтожной, чтобы я мог претендовать на ее слова обращенные ко мне. Я не оправдал ее надежд, я не видел ее смерти, я ни разу не пришел на ее могилу. Как и на мою никто никогда не придет… Всю свою жизнь я стремился к легкой счастливой жизне, а получилось только полностью исковеркать её и утопить в крови свою судьбу. Сколько их было? Тех, чья жизнь закончилась в тот момент, когда я нажал на курок и маленький кусочек металла прошил их тело? Десятки. Я никогда не считал их, никогда не молился за них, как, впрочем, и за себя. Я уже давно перестал верить в Бога. Матушка говорила мне: « Молись к Господу с искренним сердцем, и он услышит тебя. Где надо — поможет, где не надо — убережет.» Так чего же он не уберег ни меня, ни ее, ни кого-либо на моем пути? Чего же он не видел меня никогда? Чего не убил раньше? Я люблю жизнь. И не жалею за прожитым. А впрочем, возможно, я бы хотел хотя бы еще один раз увидеть моих дочерей. Они, наверное, красавицы, а моя дорогая Альта никогда не рассказывала, кто на самом деле их отец. А действительно, кто? Кто я сейчас? Я призрак своего прошлого. Я убийца и преступник. Бесчестный человек и герой детских страшилок. Я, Джаннетто Санпьеро, — тот, кто продавал свою жизнь за пять франков и не продал. Холодный ночной воздух с легкими дуновением ветерка застелил мою комнатку. Я теснее закутался в свою ветошь. Я слышал, как за поворотом переговариваются охранники. Тихую беседу они вели уже долго. Говорят о том, что суд надо мной будет завтра. Видно, сержант Гамба решил сообщить мне эту новость непосредственно перед заседанием. Может боялся, что я, узнав об этом, скорее придумаю, как сбежать отсюда? Вряд ли. С такими невеселыми мыслями я не заметил, как уснул. Солома под спиной не помогала от холода пола так же, как и не грела моя «одежда». Будет смешно, если я подхвачу насморк и буду шмыгать всё заседания. 2 запись 30.05.18. Я проснулся от звука шагов. Сержант с улыбкой смотрел на меня сквозь металлические решетки. Один прут делил его лицо пополам, и мне это показалось забавным. Я также улыбнулся. — Я вижу тебя совсем не печалит твое положение, — Гамба спрятал руки за спину и немного подвинулся влево. — Что ж, тогда, возможно, и следующая новость не испортит тебе настроения. Сегодня в 12 состоится заседание суда, на котором тебе наконец скажут, каким способом ты потеряешь свою жизнь — через повешение или расстрел? А возможно, тебе назначат и что-то другое. Я бы хотел тебе скорой смерти — так я быстрее получу свое вознаграждение. — А я бы выбрал еще пожить. — Командир «желтых воротничков» зашелся смехом. — Чтобы позволить тебе жить, нужно иметь такое огромное сердце, как сам Бог! А лишь ради тебя он с небес не сойдет! — Как, впрочем, и для тебя. — А мне и не надо. Я встречусь с ним после смерти. Тебе же такое не светит. Хотя я и буду молиться за твою душу. — Лучше бы ты молился за свою. Скоро мне принесли еду. Тот же суп и черствый хлеб. Надзиратель, тот, что и вчера, так же молча поставил тарелку на пол. — Эй! Служащий! А кого бы ты мог назвать своим другом? — мужчина открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же опустил глаза и вышел. Кажется, я задел его за живое. Я следил за тем, как солнце поднималось все выше и выше. Воздух нагрелся, и теперь прохлада камеры была как раз. Интересно, о чем сейчас думают люди, что уже скоро будут видеть мою смерть? Они, наверное, занимаются своими домашними делами. Спят или играют с детьми. Я когда-то слышал, что в какой-то стране люди, которым была назначена казнь через расстрел, сначала отрабатывали цену патрона и пороха. Это дарило им еще пару дней жизни. Фактически они зарабатывали на свою смерть. Наверное, ужасное чувство. За свою жизнь я видел и горы, и пустыни, и леса. Был у моря и у океана. Плавал реками и проехал сотни километров на лошади, но никогда не был в той стране. Хотя я бы не хотел работать, чтобы оплатить свою смерть. Я бы рад был работать в шахте, чтобы только остаться живым. Но ко мне не будут относиться с такой милостью. Гамба говорил правду. Для этого нужно быть Богом. Богом, в которого я не верю. Я не заметил того времени, когда солнце взошло на свою высшую точку и остановилось там, словно подвешенное на длинной невидимой нитке. Я думал, что у меня будет больше времени. Я так думал всю свою жизнь. Но почему-то именно сегодня это ощущается наиболее остро. К моей камере подошел охранник. Звякнув ключами, открывая решетку. — Уже почти двенадцать. Заседание начнется через четыре минуты. Протяни руки перед собой. — Я послушно даю завязать себе запястья широкой ширшавой веревкой. Она неприятно сдавливал и раздражала кожу. — Почему же сегодня в зал суда меня ведешь именно ты? Где же сержант Гамба? Побоялся еще раз показаться мне на глаза? — Мне приказали, я и веду. Сам спросишь сержанта, почему так. Дальше мы шли молча. Меня положили на носилки, и двое охранников подняли их, понесли к выходу. Когда мы вышли из прохладного помещения тюрьмы, я понял, как на улице на самом деле жарко и душно. Люди прятались в тени домов и деревьев. Даже собаки не высовывали носов из своих тесных конур. Идти было недалеко. Прямо по улице. Небольшое двухэтажное здание. Даже не верилось, что именно здесь решались судьбы великих преступников. «Маки» были не тем местом, куда отправлялись по доброй воле, часто туда гнала необходимость и желание выжить любым способом. Интересно, как много дел раскрылось именно из-за того, что у очередного преступника закончился порох? Я точно не первый, кто попался при его покупке. У детей этого городка под боком неисчерпаемая сокровищница легенд. Истории о новых беженцев расходятся их устами, как круги по воде. В городе, в котором я вырос, такого не было. Единственные сказки для нас — это истории старых людей. Поэтому мы верили в призраков, утопленников, потусторонний мир. Здесь же потусторонний мир, считай, реальность — «маки» и действительно не похожи на наш. И после того, как я сам оказался в «маки», я уже больше в ничто не верю. Ни в людей, ни призраков. Те истории стали первым, что я выкинул из своей жизни. Они препятствовали мне. Поверья и религиозность теперь уже тормозили других, а не меня. Это помогало мне выжить. Погонщики задерживались, чтобы перекреститься возле церкви, а я удачно использовал эту фору. Если бы эти глупости были известны лишь мне одному, я бы, наверное, не выжил. Сейчас я смеюсь с этого, а тогда мне было совсем не весело и очень тяжело отказаться от старых привычек. Но так же, как я отказался от ежедневной молитвы, я скоро забыл и о привычке видеть перед глазами образ того человека, которого я убил первым перед тем, как нажать на курок снова. Он знал слишком много. Его «справедливое» сердце тянуло к полиции — рассказывать, каким путем я получаю деньги на содержание семьи. К сожалению, после того случая мне пришлось покинуть родной дом, оставив на счете жены кругленькую сумму. Жаль, что я не могу оправдать все те смерти заботой о семье. Возможно, тогда бы моя жизнь казалось бы более ценным. Я уже поднимался по лестнице, когда увидел сержанта Гамбу. Стоит возле дверей зала судебного заседания. Темнокожий. Как прозаично. Еще сотню лет назад такие, как он, могли быть осуждены к смертной казни лишь за косой взгляд, а теперь он равный мне, а смертью накажут меня. — Судья, наверное, назначит расстрел, — сказал он мне, когда я поравнялся с дверью. — Какая разница, что меня убьет: пуля или веревка. Моя жизнь от этого длиннее не станет. — Гамба улыбнулся. — Не станет. Ты вообще хороший человек, но сам искупал себя в крови. Возможно, если бы ты был не смертником, после тюрьмы я дал бы тебе денег на дорогу домой. — Не терзай мне душу пустыми обещаниями. От нее остался лишь пепел. Меня внесли в зал. Усадили рядом с предоставленным мне адвокатом. Аж смешно, как они придерживаются всех правил. Я здесь лишь для того, чтобы мне сказали, когда и как произойдет моя смерть. Все остальное мишура. Обертка для конфеты из мышьяка с привкусом металла. Судья долго зачитывал мое обвинение. Убийство, кража, преступление, нарушение закона, неправомерные действия и еще длинный список. Дослушав его, я все подтвердил и отметил про себя, что назвал судья не все из того, что помню я. От того уже, конечно, ни холодно ни жарко — меня и так приговорен к смерти. Ко мне обратился адвокат, сказал что-то о том, что не может помочь мне в этом деле. Оно и не удивительно, тут уже никто не поможет. Судья вынес приговор — смертная казнь через расстрел. Завтра в двенадцать на центральной площади. Я буду иметь право на последнее слово и какое-то невинное желание. После этого он обратился ко мне: — Подсудимый, вам предоставляется слово. Вы можете попытаться оправдать себя или смягчить свое наказание. — Я не буду этого делать. — Видно, вы совсем не цените свою жизнь. — Я ценю свою жизнь, но, к сожалению, продать дороже я её не смог. Заседание было окончено в час дня. Люди разошлись по домам. И хоть меня и вывели из зала суда первым, я все же видел, как начинают распространяться новости в городке. Некий журналист ссорился с миловидной женщиной за точность моего портрета. Женщина говорила, что мои глаза зеленые, парень-журналист настаивал на голубых. Бессмысленные пререкания, где ни одна из сторон не права. У меня глаза серые. Тот вечер будет последним для меня. Мне еще удастся увидеть утро и день, но вечер никогда. В тюрьму мы шли молча. Гамба нёс бумаги, что подтверждали все мои преступления, приговор суда, а также листок о выдаче вознаграждения, об этом также говорилось на суде. Мне начинает казаться, что за последние два дня он улыбается больше, чем за весь год, а может и больше. Камера. Последний приют скитальца перед смертью. Я прошу заварить мне густой темной кофе. Охранники, хоть и недолюбливают меня, но просьбу все же выполняют. Гамба приносит мне ее лично. — Не думал, что ты знаешь о таком. — У меня была долгая жизнь. То, что пьешь, трудно назвать кофе. — Тогда может мне оставить его для себя? Я совсем не против не делиться с тобой своими продуктами. — И не выполнишь просьбу смертника? Твоя матушка не заругает тебя за негостинность? Она бы точно НЕ гордилась таким сыном. — Сержант подал мне чашку с еще дымящимся напитком. — Не тебе судить, гордилась бы она мной или не. Твоя тебя даже рожать не захотела бы, если узнала бы, кем ты станешь. –Гамба явно не спешил. — За то время, пока она меня знала, она гордилась мной. Позже я стал другим человеком. Мне нечего оправдываться ни перед ней, ни перед тобой, — я отпил немного кофе, чуть не ожёгши губы и язык. Приятная горечь растворила неприятный привкус, оставшийся после суда. — Ты думаешь, что я от рождения был извергом? Как не по-христиански! Дети — это воплощение чистоты и безгрешности! — я говорил это со всем ядом и сарказмом, на которые был сейчас способен. Видно, тот хищный оскал, что наполз на мое лицо, вызвал у сержанта отвращение, что он так среагировал на мои слова. — Все люди начинают становиться собой с детства. Моя кузина не может находиться в не убраном помещении, потому что с детства боится пауков. Так и ты — что дало тебе право на убийство? Не смерть ли родного на твоих глазах? Твоя уже скоро, у нее есть определенное время и ты точно знаешь, где и как это произойдет. Не хочешь ли ты напоследок оставить в городе свою историю? О, поверь, у нас впечатляющая коллекция страшных сказок — жизней таких же уродов, как ты. — Которые ты слепил из рассказов задержанных? Наверное, живешь в большом доме и стакан воды тебе приносит слуга? — Гамба сдвинул брови и наморщил лоб. — Не твое дело, — тихо буркнул он. Это действительно насмешило меня. Я смеялся так, как смеялся сержант, когда поймал меня. Едва не разлив кофе. Гамба, кажется, понял, как глупо сердиться на человека, который завтра умрет, и снисходительно улыбнулся. В своих мыслях он, вероятно, скручивает мне шею или ломает ребра, но в жизнь воплотить свои фантазии он не мог. А я заливался смехом, может, последний раз в своей жизни. Гамба забрал у меня чашку. Коротко кивнул и ушел. Солнце стояло еще высоко. Мне бы хотелось посидеть на крыльце и полюбоваться на суету города, но мне такого удовольствия нечего и ждать. Слушаю пение птичек за окном, стук копыт и шорох колес, ржание лошадей и громкие голоса людей за стеной. Мне уже не хочется пойти к ним или смотреть на их работу. Я смирился, я жду. Мир не станет лучше или хуже после моей смерти. Солнце погаснет лишь для моих глаз. Ни одна птичка больше не споет мне своей тпечальной песни. Я буду покидать этот мир сам и вместе с сотнями тех, кто умирает в то же время, что и я. Говорят, надежда умирает последней. Я сам убил свою надежду. И от этого мне стало намного легче. Наверное, нужно было убить ее с самого начала — тогда бы я прожил не такую долгую, но гораздо более счастливую жизнь. Сейчас уже бессмысленно делать любые действия. Я спросил у охранника, сколько времени. Полчетвертого. Время, кажется, взбесился. Оно то гонится, словно леопард, то почти стоит на месте. Когда-то мне рассказывали историю о камнях, что самостоятельно скользит по земле. Я тогда не поверил. А сейчас могу точно сказать, что они двигались, но так же медленно, как и время для меня сейчас. Я решил сократить его наиболее доступным для меня способом, и лег спать. Проснулся я в шесть. Солнце еще щедро сыпало лучами мне в окно. Я проснулся скорее уставшим, чем отдохнувшим. Возле решетки стояла тарелка каши с кусочком хлеба. Что-то новенькое. Видно, решили побаловать заключенных. Почему-то никогда раньше не думал, что я такой не один. Я бы посмотрел на лица тех, кто также ждет своей смерти. Пытаются ли они скрыться? Или думают о своих семьях? Успели они рассказать кому-то, где спрятали деньги? Я пытался вспомнить лица своих дочерей. Бесполезно. Я помню только какие-то обобщенные черты. Большие голубые глаза, густые ресницы и волосы цвета спелых каштанов. Джозетта и Марго. Мои ясные звездочки на темном небе. Я повернулся лицом к окошку на стене и спиной оперся на решетку. Любовался тем, как с облака, кусок которого закрывал мне вид на небо, сходят яркие краски. Смотрел на то, как из красного и розового небо становится сначала желто-зеленым, а затем приобретает темно-синего цвета, как мазут, в который бросили банку голубой краски и хорошо перемешали. Звёзды. Мне не видно ни одного созвездия, слишком маленькое окошко. Я слушаю песни цикад. Шелест деревьев. Шуршание пыли на дороге под окном. Слушаю это все в последний раз. Не знаю, сколько прошло времени, когда я увидел луну. Тоненький серпик осветил мою камеру не хуже восходящего солнца. Я уснул, пока любовался им. 3 запись 31.05.18. Солнце ударило мне в глаза рано. Кажется, еще не сменились часовые ночной охраны, как я уже просил у них стакан воды. На меня косо смотрели, но воду принесли. Последнее утро. О чем может думать человек, что умрет уже через несколько часов? Вот и я не знаю. Думать о семье — я оставил ее почти двадцать лет назад. Строить план побега — моя рана не позволит мне самостоятельно дойти до «маки», а помощи мне ждать не от кого. Я надеялся умереть как-то более изысканно. Быть пристреленним на дуэли или задушенным в своей же постели любовницей, подосланной соперником, отравленным на богатом приеме в мою честь. Мечты, думы. Меня убьет бравый вояка, «желтый воротничок», «вшивый пес чиновничества». Но я заслуживаю такую смерть. На завтрак была вчерашняя каша, хлеб и кофе. Напиток, наверное, добавил Гамба. Он в последнее время как-то подобрел ко мне. Этому так же способствовала вознаграждение за мою голову? Но он должен получить ее только после моей смерти. Не будем придираться к обстоятельствам — кофе вообще-то вкусное, хоть и дешевое. Сам сержант пришел ко мне только часа через два-три. — Твоя казнь состоится через 4 часа. Я не хочу тянуть тебя силой, поэтому будь добр и не сопротивляйся. — Только если мне нальют еще чашку кофе. — Договорились. Давай ее сюда. — Сержант протянул руку через решетку, я отдал ему чашку. Простая, деревянная, хорошо сделана, она была достаточно вместительной. Кофе в нее можно было налить много, чем я успешно пользовался. Сержант отдал ее первому же охраннику, которого увидел, и, отдав короткие указания, вернулся к двери моей камеры. — Тебе, считай, повезло. Много кого отправляют на каторжные работы. Поверь, смерть от тяжелого труда более ужасная, чем от выстрела. Там даже не знаешь, выживешь ты сегодня или умрешь под горой камней. — Ты это по себе знаешь или сказки в детстве любил? — Так умер мой прадед. — А я умру от пули и мне совсем не интересно, какой породы был тот камень. — Соль. — Соль? — Да. — Твой прадед был уникальным человеком. Как и овца в диком стаде, которую съел волк. — Мне было неинтересно, но это помогало не думать о двенадцатом часе. Честно говоря, мне уже немного начало надоедать это ожидание и я хотел поскорее получить свою пулю и освободиться от тяжелого ожидания. — Сержант, а разве вы не должны быть в городе и патрулировать границу «маки»? — Начальство назначило меня вести твое дело, и я должен быть в отделе и на казни. Сейчас — это мой долг. — Гамба забрал у охранника стул и развалился на нем напротив моей камеры. Он улыбался и смотрел на меня, как апостол Петр смотрел на Иисуса. Кажется, вознаграждение за меня и вправду большое. — У тебя есть дети, сержант? — У меня сын. — Ты любишь его? — Люблю. Жена называет его солнцем своей жизни. Паоло умный парень, но тратит свои таланты не на то, что ему будет нужно в дальнейшем. — Гамба прикрыл глаза, вспоминая черты лица своего ребенка. –Бенита сейчас беременна, врач говорит, что она носит под сердцем еще двоих. — Береги их. И себя береги, ты им нужен. После этого сержант кивнул головой с едва заметной улыбкой на устах. Встал, взял стул и ушел. А я все думал о том, что мог стать таким же счастливым, как и он. За пятнадцать минут до двенадцати ко меня снова зашли. Связали руки, усадили на специально сделан для меня стул, привязали. Центральная площадь была через четыре квартала и весь тот путь, которым мы шли, за нами собиралась толпа. Всем хотелось увидеть, как будут казнить легенду сказок. Почему-то именно сейчас мне вспомнилась одна история, которую рассказал незнакомый мальчишка обо мне. Будто под рубашкой у меня всегда жилет из крокодиловой кожи, которая отражает пули. Такой жилет мне бы сейчас очень пригодился. Мы дошли до площади. Меня отвязали от стула, поставили на ноги у стены. — Твое последнее желание, Джаннетто Санпьеро, — сказал мне мужчина в официальном костюме, раньше я его не встречал. Это, наверное, какой-то чиновник. — Я бы хотел сделать последние записи в своем дневнике. — У тебя конфисковали его при задержании. — Я вел его на клочках бумаги, которые мне оставили. — Сколько времени тебе понадобится? — 10 минут. — Тогда пиши. Сейчас я записываю все, начиная с 11:45. Я хотел бы записать сюда еще несколько слов для своей жены и дочерей:

« Я люблю вас. И никогда бы не оставил, если был хотя бы малейший шанс. Жизнь в «маки» изменила меня, но вы навсегда в моем сердце. Буду надеяться, что вы когда это прочтете. Мои дорогие Джозетта и Марго — я люблю вас. Моя дорогая Альта — ты была моей единственной любовью, ею ты и осталась. Всею душой и сердцем, ваш Джаннетто. »

— Ты закончил? — Да. Спасибо, что дали мне время. — Джаннетто отдал свои записи в руки охранника. — Будешь говорить последние слова? — Да. — То говори, уроду, скорее. Санпьеро осмотрелся людей, собравшийся на площади, слова полились из его уст чистой рекой, глубокий низкий голос приковал внимание даже тех, кто до этого не обращал внимания на то, что творится рядом. — Я провел полжизни в поисках счастья, и полжизни выплачивал неоплатний долг за те золотые дни. Поставил ей цену в пять футов, но этот последний платеж судьба мне не засчитала. Мое счастье стоит мне моей жизни. Ваши же судьбы, тех кто стоит на этой площади, живет в этом городе, стоят меньше щепотки пороха, меньше моей, последнего урода, бесчестной человека, стоящего по пояс в крови убитых им людей. Я не жалею, что прожил именно так. А вы так и умрете — недостойные серебряной монеты. На площади стояла звенящая тишина. Казалось, от нее должны были биться стекла в домах вокруг. Палач поднял ружье. Выстрел. 12:26 1.06.18. Солнце только что выглянуло из-за горизонта. Гамба и еще двое воинов стояли возле границы «маков». Тело Джаннетто Санпьеро лежало завернутое в его же плащ. Воины выкопали неглубокую яму–могилу только для того, чтобы тело не сильно выпирало из-под земли. Уже через три минуты оно было похоронено. Гамба принес с собой небольшой камень с надписью: «Джаннетто Санпьеро. До конца верен своей семье». Дневники он забрал себе.