жить по-другому

Они жили в прокуренном трейлере напротив заброшенной бензоколонки, к юго-западу от выезда из города. На завтрак у них были сигареты и черный чай, заваренный из дешевых пакетиков раза по четыре на один, на обед — лапша быстрого приготовления со вкусом говядины, на ужин — чипсы и пиво. Из посуды в «доме» только две старых кружки, одна вилка и блюдце с расколотым донышком. Пожелтевшие и видавшие лучшие годы выгоревшие на солнце занавески прикрывали собой треснувшее стекло единственного окна в этой прогнившей консервной банке на колесах. Вид из него выходил ровно на железную дорогу, полоснувшую пряную почву двойной ровной резьбой. Поезда, чаще всего, по ней катились товарные. Длинные, чтоб их, и всегда рано утром — часа, эдак, в четыре. И настолько громко стучал скрипучий металл, что пропитавшийся пылью и пеплом матрац подпрыгивал на прогнивших досках старой полуторной кровати. — У меня закончились сигареты… — Намджун распахивает скрипящую дверь трейлера с пинка, впускает в затхлое помещение холодный осенний воздух, щурится от яркого света, бьющего в глаза. Девять тридцать утра — показывают совсем старые механические часы, разбудившие отвратительным писком явно невыспавшуюся пару около пяти минут назад. Небо затянуто тучами и солнечные лучи чудятся невозможно-белыми. Ким морщится, щурясь, моргает лениво, осматривает заметенный листвой двор… Если его можно так назвать. — А у меня — противозачаточные, так что ты без секса остаешься, пока не найдешь бабла, — Тэхен кутается в плед, капризно дует обветрившиеся полные губы и явно не намеревается вылезать из кровати ближайшие часа три. Большие пальцы выглядывающих из-под колючего старого покрывала ступней стерты в кровь — ему давно пора поменять обувь, но средств не было даже на это. Тэхен любил дорогие вещи, часто засматривался на блестящие витрины брендовых производителей, мать их, когда ночью они, в очередной раз, линяли от копов после вполне даже удачного свидания. Намджун не замечал. Да и сам Ким, отмахиваясь, каждый раз выплевывал «да не, так себе». Свидания тоже были так себе — то на кладбищах конфетки воровали, то отжимали у местных подростков телефоны, то исписывали баллончиками стены гос.учреждений. Пару раз попадали за решетку суток, эдак, на десять. За мелкое хулиганство. Так себе вечера, особенно проведенные в кутузке, зато весело. По-другому их веселиться просто не научили. Альфа Намджун познакомился с омегой Тэхёном в подъезде их общего дома. В один этаж, старого, ветхого, давно под снос. Первый выискивал недокуренные до конца сигареты, почти фильтры, уже в шесть лет, второй — тихонько плакал за дверью, потому что хотел есть. «Выродки из неблагополучных семей». У Намджуна была одна судьба — судачили жители соседних дворов — алкоголь и тюрьма, у Тэхена иная — наркотики и проституция. «По стопам родителей». Брошенные щенки. — Что это такое? — Сигареты. Это круто. Хочешь? — Я хочу кушать. — Я дам тебе немного поесть, только не плачь. Тэхён пробует курить в десять. В десять его насилует тот, кого он считал отцом. Одиннадцатилетний Намджун впервые связался с полицией, попав под подозрение в убийстве сожителя матери Тэхена. Труп мужчины был найден ею только на следующий день, когда она поняла, что он не откликается на собственное имя. — Зачем ты сделал это?! — Потому что никто не имеет права трогать тебя. Намджун не был романтиком. Он просто любил читать. Их трейлер был завален книгами. Под кроватью, на тумбе, в туалетной комнате, на единственном подоконнике. Везде книги. Тэхен не любил читать, считал, что в книгах собрана ложь. Намджун видел в них спасение. Дом снесли, когда одному исполнилось шестнадцать. Тогда старший Ким сказал Тэ, что сам о нем позаботится. И Тэ поверил ему, и пошел с ним, потому что иного выбора у него просто не было. Связь с матерью он потерял пять лет назад, когда она же застала его за «растлением», а после пыталась утопить в ванной за то, что «малолетняя шлюха совратила своего отца». Тэхен очень красиво рисовал. Вандализм. Прекрасные портреты великих поэтов украшали собой здание парламента, многоквартирные дома, вагоны поездов. Намджун показывал их Тэхену, читал их стихи. Тэхен делал ему приятное в ответ. — Почему ты так не любишь читать? Почему все так не любят это дело? — Тэхен выкуривал третью сигарету, лежа на коленях погрузившегося в философские мысли альфы, выпускал дым кольцами изо рта и улыбался своей глупой квадратной улыбкой, рассматривая трещины на потолке. — Почему ты так не любишь предохраняться? Почему все так не любят это дело? Они спали вместе с первой течки Тэхена. Случилась она, когда юноше исполнилось семнадцать. И все это время они пользовались только противозачаточными. «Это вредно…» «Плевать, я все равно не хочу детей!» Им нравилось их место. Нравилось ночами срываться куда глаза глядят, творить все, что придет в голову. Они пили пиво на крыше небоскребов, Намджун громко читал ему свои стихи, крича на весь город о том, как любит его. Тэхен, в ответ, страстно отсасывал ему прямо в автобусе, на задних сидениях, по пути домой. Больные. Они были потерянными для мира. Но мир не был потерян для них. У них был свой мир. Один на двоих. Тэхен боялся оставаться один и у него был Намджун, который с детства убил бы любого, кто посмел сделать его маленькому омеге плохо. Никто не делал Тэхену хуже, чем делал он сам. Но Тэхена Намджун убить был не в силах. В водовороте пьяного угара, когда запах марихуаны закупоривает дыхательные пути, Тэхен забывает о том, что утром кончились таблетки. Намджун тоже забывает, потому что нет ничего более важного, чем эти лисьи глаза напротив и нежная родинка на длинном носу. Тэхен целует его так отчаянно, требует внимания к своему накуренному возбуждению, и Намджун отвечает ему, цитирует на ухо Ли Санхва, и Тэхен тает в его руках. А на утро блюет, потому что отравился дешевым хот-догом из ближайшей забегаловки. Намджуну почти жаль, что он не смог обеспечить им нормальный ужин. Они оба жалеют себя. Каждый раз, когда видят гуляющие по парку «нормальные» пары. Альфы дарят омегам дорогие букеты, они долго бродят по аллеям, сцепившись ладонями, такие восхитительно-красивые и ухоженные. Бледнокожие, элегантные, они целуют друг другу запястья, вдыхают аромат дорогих духов. Тэхен стирает Намджуновы единственные носки в ледяной воде, отогревает после два часа обмерзшие пальцы. В трейлере пахнет пивом. Им жаль. Что они не такие, как все. Нормальной работы, нормального жилья и каких-либо перспектив. Нет. И нет желания что-то менять. Они такие, какими родились, у них нет сил двигаться дальше точки отсчета, в которой они погрязли. Им нравится. Им нравится. Им нравится. Им противно от самих себя, но не друг от друга. Очередной ночной забег. Очередной месяц безумия и угара. Зима наступает внезапно. Внезапно наступает еще кое-что, и Тэхен боится в это верить. — Намджун~а… — Тэхен тянется дрожащими пальцами к его лицу, обводит кончиком указательного квадратные скулы, и ему чудится, будто о них можно порезаться, альфа за последний месяц заметно похудел. Тот перехватывает тонкое запястье омеги, подносит его ладонь к своим губам и нежно целует в самый центр, отрываясь от чтения очередной книги (кажется, он погружается в нее уже третий раз). — Что такое? Тэхен молчит, он не знает, как сказать. Молча качает головой, мол «нет, ничего». — Почитай мне… — и в просьбе этой отчего-то слишком много слепого отчаяния, юноша взбирается на острые коленки альфы, укладывает лохматую от отросших волос голову на его плечо и прикрывает глаза, складывая дрожащие руки на округляющемся животе. Намджун не знает, но с наступлением отсутствия следующей течки до него все-таки дойдет, и Тэхен искренне боится его реакции. Не то чтобы сам Тэхен не хотел детей на самом деле. Если задуматься, где-то глубоко на подкорке его сознания ему жаждалось совсем другого. Уютного домика на берегу реки Ханган, пятерых сорванцов, так похожих на старшего Ким, и чтобы он утомлялся от домашних дел и отвешивал им подзатыльники за прогулы в школе, чтобы Намджун работал допоздна, возвращался, когда дети уже спят, уставший и вымотанный донельзя, а Тэхен кормил бы его вкусным сытным ужином, делал массаж, а потом они бы втихаря на заднем дворе занимались жарким сексом, стараясь быть как можно тише. Это была бы идеальная жизнь. Но идеальной жизни не бывает, не в их случае, когда за спиной нет ни гроша, а иногда не хватает даже на сигареты. Тэхен бросил курить, когда осознал простую истину. «Залетел… Твою мать, я залетел…» — Меня уже тошнит от табака, хватит с меня. Намджун не знал причины. В январе, когда температура воздуха медленно, но верно спускается к нулю, Намджун замечает в их жизни тотальные перемены. В трейлере удивительно чисто, младший отказывается курить и пить пиво, все чаще просит чего-нибудь свежего, типа яблок, но каждый раз отнекивается, когда Ким удивленно смотрит на него. Грызет чипсы недовольный, просыпается взмыленный и все чаще жалуется на отсутствие нормального туалета. «Тебе же раньше все нравилось…» Тэхен мнется, жует нижнюю губу и замолкает, нервно сжимая полы большущей толстовки. Когда Намджун укладывает голову на его колени, укутанные тремя протертыми покрывалами, и согревает дыханием увеличившуюся в объеме еще брюшную полость сквозь множественные ткани одежды, Тэхену удивительно спокойно, и вот уже не так сильно тянет где-то в груди, и не зудит глубоко в носу. Заветные слова застревают на языке солью с привкусом мартини, от этого уголки потрескавшихся губ болят. Но ему хорошо, потому что его альфа рядом, отец его ребенка рядом, его Намджун. Все так, как должно быть. Намджун не дурак. И в один из таких вот ленивых вечеров, теперь лишенных травяного задымления, он просто молча накрывает широкой ладонью живот своего омеги, трепетно его оглаживая. Тэхена пробирает мелкая дрожь, и он громко сглатывает вязкую слюну, испуганно глядя на предельно-спокойное лицо старшего Ким, а тот смотрит в его карамельные глаза совершенно иначе, чем раньше, взгляд у него затягивающий и густой, удивительно теплый. У младшего не было течки уже несколько месяцев и запах его стал совсем другим, к кисловатому аромату спелой вишни примешалось нечто… мороженое. Скорее, молочное. Теперь он пах домом и детством, неразродившаяся омега, носящая первенца под сердцем, всегда пахла именно так, и этот аромат казался Намджуну чем-то запредельно-удивительным, почти сакральным, космическим и незнакомым. Его маленький омега так долго скрывал это от него. — Все будет хорошо, Тэхенни, мы научимся жить по-другому. Тэхен не замечает, как из уголков раскосых глаз медленно тянутся дорожки ненавистных слез. Он не плакал уже много лет. И нет-нет, он и сейчас не плачет, это просто вода. Со стороны плотно заткнутого ватой окна тянет неприятным зимним холодом, подпрыгивает блюдце на вычищенном до блеска столе в углу — товарный поезд гремит еще семь минут. Тэхен всегда любил весну. У нее был особенный, удивительный запах свежести и легкости. Холода отступали, уносили с собой последние промозглые вечера. Солнечные лучи, яркие и заново рожденные проникали в щель между новыми занавесками — Тэхен сам сшил их на досуге от скуки, когда Намджун листал очередную газету. Белоснежная ткань теперь пестрила алыми бутонами — пунктирная красная линия — кривая работа изображала плющевидные розовые цветы. Получилось недурно для первого раза, хотя все и косое-кривое, но зато со всей душой своими руками. Тэхен очень красиво рисовал, но вышивать — куда сложнее, чем из баллонов вандализм творить. Намджун убеждал младшего в том, что нет надобности в благоустройстве этой консервной банки, потому что он не хочет, чтобы ребенок рос в тех же условиях, в которых росли они. «Все наладится». Он нашел временную работу. До автозаправки приходилось добираться около сорока минут пешком шесть раз в неделю по трассе, вдоль железнодорожных путей, ведущих от самого дома, зато деньги платили, для них, неплохие. По крайней мере, хватало на то, чтобы раздобревший Тэхен не жаловался на отсутствие вкусняшек. Он всегда дожидался Намджуна у окна. Старший Ким, возвращаясь после работы, как правило, донельзя взвинченный и разочарованный, всегда видел это округлое лицо в обрамлении желтого квадрата домашнего света. Возлюбленный омега улыбался ему своей широкой квадратной улыбкой, махал перепачканной в шоколаде ладонью, и Ким таял, чувствуя, как внутри не остается ничего, кроме всепоглощающего желания продолжать бороться. В трейлере пахнет аппетитным ужином. Тэхен учится готовить. Перемещается по имитации кухни вразвалочку, упираясь кулаком в саднящую поясницу, постоянно то пережаривает, то пересаливает еду. Забывает о том, что что-то стоит на плите, засмотревшись в небольшой купленный Намджуном телевизор за просмотром очередной отупляющей передачи, а потом летит сломя голову на запах паленого. Расстраивается. Намджун все равно ест. Ест и смеется, потому что и без того раздутая Вишенка выглядит в своей надутости от огорчения как настоящий шар. Намджун умный, ему хватает ума не говорить об этом вслух. Он жаждет Тэхена с каждым днем все больше, потому что тот буквально расцветает истинной омежьей красотой, пленит этим. Он пахнет молоком все сильнее, и Намджун, ночами утыкающийся носом в массивный живот, все время пытается учуять запах собственного ребенка, словно это возможно. Шепчет тихо «люблю вас», и в такие моменты тает уже Тэхен. Все обрывается чертовым субботним вечером, когда Намджун приходит домой и обнаруживает дверь трейлера распахнутой настежь, а черное отчего-то окно пустым. В нос тут же забивается отчетливый запах вишни и меди, заполняет гнилыми цветами легкие, распирая лепестками изнутри, заставляя сердце замереть, и он врывается в дом, застывая на пороге и обмирая от представленной картины. Когда полгода назад они, смеясь в пьяном угаре, отжимали у местной шпаны телефоны, оба и подумать не могли, что все может обернуться так. Тэхен лежал на перепачканном полу, свернувшись эмбрионом, зажимая дрожащими ладонями живот, и прекрасное бледное лицо его отражало немыслимую глубокую боль. Он не кричал, он болезненно скулил, хрипя, глядя в одну точку, и этот срывающийся голос его не напоминал человеческий, он рвался откуда-то из недр ада, словно его самого жарили на чертовом костре. Когда воздуха не хватало, пережималось горло солью, омега сплевывал на пол черные сгустки, а по выгоревшему линолеуму растекалось, просачиваясь сквозь подранные джинсы, крупное алое пятно. Альфа смотрел на умирающего омегу сквозь белесую поволоку отрешенности, не слыша собственного рваного «нет». Когда Тэхен поднял на него свои пустые глаза, он впервые закричал, и закричал так громко, что Намджуну показалось, будто от этого голоса рухнул весь мир. Тэхен ненавидел весну. Он пришел в себя спустя трое суток, глядя мокрыми глазами в расплывающийся перед собой белоснежный потолок больничной палаты. Он попытался позвать своего альфу по имени, но изо рта вырвался только вялый хрип. Омега чувствовал себя странно, опустошенным больше душевно, нежели физически. Намджун дремал от него по правую сторону, натянув теплую шапку до самого носа, откинувшись спиной на выбеленную стену. От хрипа Тэхена он дернулся, мгновенно хватая бледного Кима за ледяную руку, испещренную мелкими проколами. Дрогнувшая свободная ладонь младшего сначала медленно приподнялась. Он моргнул снова, поворачивая голову в сторону сжавшего другую руку альфы, пытаясь прийти в себя. В голове не было ничего, все звенело до давящей боли в висках, он помнил только сводящую судорогами боль внизу, когда семеро крепко сбитых бет и альф повалили его на пол, вбивая в жесткость крепкими подошвами грязных ботинок. Глаза становятся влажными и перед ними расплывается взволнованное лицо Намджуна. В воздухе пахнет им. Узкие губы шевелятся, называя чужое имя. Тэхенни. Тэхенни. Тэхенни. Но Тэхенни не слышит ничего, кроме собственного крика, когда пальцы касаются собственного живота. Он не говорит ни слова с того момента, как очнулся. Сжимает пальцы дрожащего от безысходности Намджуна и смотрит в пустоту. Альфа цитирует бесполезные стихи. Мираж. «Тишины боюсь, не молчи! А в ответ мне — пустой, отдаленный звон.» Он во всем винит себя. Всегда винил. И лишь сейчас открыто. Плачет ночью, кусая губы, когда Тэхен скулит во сне, сжимаясь в беззащитный комочек. Не уберег. Не уберег. И не только его, а нечто большее. Их маленькое, крошечное счастье. «Выродки из неблагополучных семей». Неужели они были правы? Слова острым клинком всплывают в памяти, вспарывают мозг и глазные яблоки изнутри черепной коробки, и соленый сок из них течет и течет горячим потоком. Они всегда жалели себя. В попытках научиться жить по-другому не изменилось ничего. Кроме того, что почувствовав привкус свободы от оков собственного клейма, отказаться от этого оказалось очень сложно. Вернувшись домой, Тэхен первым делом срывает с окон чертовы занавески, и алые цветы сгорают в ярком пламени костра на улице вместе с тысячей листов их книг. «Я хочу пива». Намджун не разрешает. Они скандалят до поздней ночи, не касаясь темы погибшего дитя, но после Тэхен срывается и с губ его водопадом льются слова, пропитанные горечью и ненавистью. И Намджуну острой бабочкой по сердцу, до самых оголенных нервов дрожащим голосом о том, как ему было страшно, о том, как он его звал, и о том, как, черт возьми, вырвать теперь из памяти уже выбранное ребенку имя. Намджун прижимает к себе яростно, не давая вырваться из объятий, Тэхен колотит его в грудь, глотая слезы, челка его липнет к мокрому лбу, и хочется вырвать ее с корнем. Все вырвать, особенно — душу, чтоб так не болела от осознания собственной беспомощности. — Мы — мусор, мусор, мусор, мы недостойны совсем ничего. Это все мы… Это все мы, Намджун, это мы убили его собственными грязными руками. Зачем так вообще произошло, черт возьми? Я не хочу-не хочу-не хочу!!! Я не хочу потерять его. Не так, не сейчас, не хочу! Он хочет нормальной и спокойной жизни до дрожащих губ, он ненавидит нормальную и спокойную жизнь. Намджун смотрит в пустые глаза своего омеги, потерявшего все, и боится, что он потерял себя. Целует мокро, влажно, стараясь вернуть иссохшейся душе хоть каплю жизни, но в Тэхене нет ничего, кроме слез и хриплой ненависти. В голове альфы срабатывает щелчок. И глаза впервые за последние недели реабилитации младшего Ким наполняются алым цветом ярости. «Убить.» В голове четким ударом гонга. Он вспоминает разбитую бутылку и кровь, бьющую из прорубленной осколком артерии, он вспоминает кричащего маленького омежку, пытающегося отбиться от рук своего отца. Тэхен плачет в кольце его с силой сжимающих хрупкое тело рук. Прошло столько лет, а он все еще плачет. «Потому что никто не имеет права трогать тебя.» Дыхание прерывается от осознания простой истины. Он не был во всем виноват. Пожалуй, он просто делал недостаточно. Все это чертово время. Тэхен, его крошечный Тэхен и погибший ребенок, просто они были достойны большего. Просто Намджун должен был дать им больше. Роем мыслей тысячи цитат из сотен книг проносятся перед глазами, сметая ярость, сменяя смирением и четким осознанием. Они не такие как все. Они — нечто большее, потому что у них есть шанс все изменить. И на этот раз Намджун не будет бояться. Он обещал научиться жить по-другому, и он выполнит свое обещание. Его омега больше не потеряет ничего. Тэхену больно, ему уже и не нужно ничего терять. Но Намджун уверен — он вернет им то, чего никогда не было. Их особенность в том, чтоб не идти по пути, проложенному чертовым обществом, навешавшим на них ярлыки отшельников и преступников. Он укачивает притихшего Кима в объятиях, вновь цитирует на ухо Ли Санхва. Где-то за окном усмехается ангел-хранитель. Из мелких окон уютного домика на берегу реки Ханган льется теплый золотой свет, дребезжат смольно-черные тени, отпрыгивая от остриженной газонной травы. Опоясанный голубым передником Ким Тэхен отчитывает, размахивая угрожающе половником, своих четверых сорванцов, так похожих на старшего Ким. Он уже отчаялся отвешивать им подзатыльники за прогулы в школе, и сейчас просто угрожал тем, что этот половник всем им поочередно запихает в зад, если еще раз учительница напишет ему на вайбер о прогулах. Намджун возвращается, когда извинившиеся и понурые наказанием — три дня без ноутбука — дети уже спят. Уставший и вымотанный донельзя этим чертовым днем, он тихонько прикрывает за собой дверь, сразу же стягивая с шеи душащий галстук, отставляя на деревянную тумбу при входе небольшую барсетку. Тэхен не кормит его вкусным сытным ужином, не делает массаж, и после они втихаря на заднем дворе не занимаются жарким сексом, стараясь быть как можно тише. Он — вымотанный домашними делами — спит на диване в гостиной, раскидав забавно длинные ноги в разные стороны, обнимая руками подушку. Старший Ким улыбается, слышит, как из детской доносится приглушенно писк компьютерной игры — завтра он обязательно проведет с сыновьями чисто отцовский профилактический разговор. Обвитые вздутыми венами узловатые пальцы его нежно касаются теплого лба омеги, отводя в сторону густую челку, и Намджун целует целомудренно изнеженную бальзамами кожу, пахнущую ароматной вишней. За окнами стоит знойное лето, завтра ожидается первый за последнюю неделю выходной — он, наконец-то, разобрался с отчетами и теперь может позволить себе съездить до банка и оформить кредит на авто. Тэхен приоткрывает рассеянно раскосые лисьи глаза, смотрит сонно на лицо улыбающегося альфы напротив и тянет к нему, молча, тонкие руки, улыбаясь в ответ. Идеальной жизни не бывает, но бывает та, что лучше вчерашней. — Ты знаешь, сегодня утром я читал Ли Санхва. — И как? — Мне понравилось.