Короткие, как поцелуи, зарисовки

— Я, как человек, — сказал Вронский, — тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит. А что физической энергии во мне довольно, чтобы врубиться в каре и смять или лечь, — это я знаю. Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. — И он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с тем выражением, с которым он хотел. Арсений нахмурился, глядя в книгу. Вронский не казался ему плохим человеком, напротив, он достаточно страдал и выпавшее на его долю — не было соразмерно тому, что он успел наделать. И делал ведь из-за любви. «Становлюсь сентиментальным», — подумал Попов и стянул очки. Шастун тут же оживился, видя, что Арс бросил чтение, придвинулся ближе, положил тёплую ладонь на щёку и повернул голову Арсения к себе. Нахмурился. — У тебя покраснения на носу. — Что? Какие покраснения? — От очков, красное. — Шаст ласково погладил большим пальцем пятнышко на переносице Попова. — Это от носоупоров. Бывает, сейчас пройдёт. — Он потянулся отложить книгу, но Антон, так и не убравший руки, склонился, поцеловал красное пятно. Посмотрел в глаза Арсу и, прикрыв свои, поцеловал снова. Прижался мягкими губами, застыл на пару мгновений. — Вот так, — довольный, отпрянул Антон, — чтобы быстрее проходило. — И улыбнулся. Солнечно, искренне. Так в жизни Арсения никто больше не улыбался.