— Приходи, что ли, на чай.
Было бы не плохо, если бы можно было прийти к нему вечером после учёбы, сесть на подоконнике широком с горячими, обжигающими ладони кружками чая и поговорить о чем-нибудь непринужденном. Вон, сегодня слушал про французского романиста Гюго, услышал всю его биографию, а раньше и знать не знал, что «Горбун из Нотр-Дама» написал именно он. Надо бы за голову браться, переставать мечтать о невозможном, читать побольше. Может, что-нибудь из детских мечтаний и исполнится, если кругозор расширится. А прочитать в первую очередь хочется роман этого же Виктора — «Человек, который смеётся».— Прочитаем вместе? Может, тогда научимся улыбаться?
Можно еще поговорить о людях. Медленно шагая по улице, никуда не спеша, ни в ком не нуждаясь, невольно задумываешься о том, что людей-то много. Ты никого не знаешь, и они, в общем-то, тоже тебя не знают. А историй ещё больше, чем самих людей. Останавливаешься посреди тротуара, рядом с магазинами, автобусной остановкой, вытаскиваешь наушники и запутываешь в ладони, нетерпеливо свертывая, слушаешь привычный шум города, который в обыденное время не замечаешь, зацикливаясь на своих мыслях, и смотришь с любопытством по сторонам. Историй вокруг несчитанное количество, а сколько чувств и эмоций ещё и в них? Сотни, тысячи, миллионы! Люди. Несмотря на то, что ты не знаешь ни имён, ни увлечений, ни семьи, ни целей в жизнях, ни чертей в голове — ты можешь попробовать читать их чувства по лицу, по тому, как они стоят, что говорят, какая их походка, осанка, где руки, взгляды, губы. Ты все так же стоишь, смотришь вокруг и понимаешь - жизнь, она и вокруг тебя тоже. Не только внутри. Не только с тобой играет судьба, не только у тебя проблемы, ссоры с кем-то, тайные желания, беспричинные мысли. Они живые, эти ходячие книги с воспоминаниями. И от этого даже немного страшно.— На чай?.. Не приду. — Не столько на него… Придёшь ко мне? — К тебе приду.
Если не на чай идти, то и о Гюго теперь не поговорить и о людях тоже. Может, рассказать о чувствах? Что не на чай весь год он приходил. Не чай хотел он пить, сидя на излюбленном подоконнике, смотря в окно на высотные, горящие светом из окон здания, иногда, когда возможно беспалевно, поглядывая на лицо рядом. Такое красивое, спокойное лицо с вычерченной линией подбородка, ровным носом, вечно говорящими, что-то рассказывающими губами, длинными тёмными ресницами, прикрывающими сверкающие от мыслей в голове карие омуты. А потом, когда он замечает, смущаться и уводить взгляд обратно на здания с живущими там книгами воспоминаний и чувств. Может, поговорить о первой любви? О том, насколько она прекрасна, невинна и трепетна? Упомянуть о том, что многие люди, кстати, говорят, что их первая любовь была дурацкой. Прям, вообще-вообще дурацкой. И первый поцелуй был у кого-то нежный, в порыве чувств, а кто-то и совсем забыл, когда и с кем он был, тот самый первый поцелуй, от которого, как Чонгуку кажется, мурашки должны по коже пробегать и сердце кричать от нахлынувших чувств. А у него первая любовь всё-таки тёплая, не как у его друзей. У него первая любовь прекрасная, и она ещё совсем не прошла. Его первая любовь целый год звала Чона на чай, улыбалась счастливо, выглядывая из квартиры на лестничную площадку и терпеливо ожидая гостя, поспешно выходящего из лифта на двадцать первом этаже. Его любовь протягивала ему в руки черную кружку и каждый раз говорила о том, что никогда не перестанет любить заваривать для него чай. Его любимый чай с чабрецом. Эта самая любовь касалась босыми ногами чужих носков, нисколько не смущалась и иногда даже начинала гладить большими пальчиками ног чужие ступни, вызывая щекотку и громкий смех с вздрагиванием всего тела. Его первая любовь мужского рода и это как минимум странно. — Что-то случилось? — Случилось. Улыбка сегодня не столь счастливая, сколь встревоженная. Случился ноябрь, случилось похолодание, случилось осознание всего происходящего. Случилось многое. А что именно рассказать из этого — не знает. Кончики пальцев успели окаменеть от холода, пока он шёл вдоль мокрых дорог, отражавшими в лужах свет фар проезжавших машин. Чонгук выходил из дома с целью «освежить голову и решиться, что делать», а зашёл в любимую квартиру любимого человека с ещё большим кавардаком внутри. Мысли лишь больше спутались в большой клубок, сильно задев парня по его уверенности в том, что он сможет нормально смотреть на Тэхена в этот вечер. И что же ему говорить-то, такому безумно очаровательному, обеспокоенному, в большой футболке желтого цвета? Как же он признается ему, обнимающего его за талию прямо у большого окна и их привычного для вечеров подоконника? Как расскажет о том, что сердце неспокойно бьётся вот уже какое время, мысли путаются, пытаясь совладать с внезапными порывами придвинуться ближе, держать вместо горячей кружки его руку, припадать губами не к чаю, а к манящим так сильно губам? Ему страшно. А молчать перед Тэхеном невозможно и глупо. — Поговорим? — Поговорим, только вот как? Тэхен знает Чонгука как облупленного. Вдоль и поперёк выучил за этот год, проведённый один на один. Он ловил его интересные взгляды на себе, запоминал каждую эмоцию, проскользнувшую во время разглядывания какой-либо вещи, улыбался в ответ нежной улыбке и смеялся вместе с ним над глупыми шутками и весёлыми рассказами. Поэтому напряжение в воздухе сразу чувствуется. Он слышит рваное дыхание, отрывистое, как будто Чонгук боится натворить что-нибудь, и его определённо что-то останавливает в совершении желаемого. Он, закрыв глаза, медленно проводит носом по пахнущей персиком ткани на плече, тянуче втягивает дурманящий разум запах, а потом убирает чужие руки со своей талии и молча выходит на открытый балкон. Холодный ветер раздувает волосы в разные стороны, забирается извилистыми порывами под одежду и заставляет тело дрожать и покрываться мурашками. Чонгук ставит локти на ограждение и смотрит вокруг, заглядывая на доли секунд в чужие окна, где еще горит свет и можно увидеть то, чем занимаются люди этим вечером. Сегодня холоднее, чем три дня назад, когда они виделись в последний раз. Как-то по-особенному. Будто специально для Чонгука, внезапно осознавшего причину своего тёмного осадка на душе. Любить, оказывается, сложнее, чем он себе представлял. Никто никогда не говорил, что человек должен делать, если чувства обращены на человека того же пола. Признаться ли? Оттолкнуть ли самому? Тэхен идет следом и становится рядом, осматривая ночные огни, что так завораживают своей недосягаемостью. Ему хочется расправить руки и полететь к ним, лавируя между небоскребами, пролетая сквозь облака и подставляя лицо встречному ветру с искренней улыбкой. Но небо ему не нужно, если на земле останется Чонгук. Предложив ему получить крылья и выпархнуть из своей квартиры под предлогом того, что на землю он никогда не ступит, Тэхен бы с радостью согласился, если Чону достанется та же возможность. Но если нет, то тогда к черту свободу без него, так как не свобода это будет, а заточение в темнице. — Мне страшно, что я могу совершить огромную ошибку, — тихо начинает Чонгук и опускает голову, смотря вниз на освещенные жёлтым светом дороги, по которым изредка проезжают машины. — Пообещай, что и после этого сможешь обнять меня. — Обещаю. Он делает шаг в сторону и пытается заглянуть в лицо, скрывающееся за волосами и направленное вниз. Тэхен уверен, что он поймёт его, хотя бы постарается, а если и не сможет, то примет и поможет, чем сможет. Он не хочет, чтобы Чонгуку одному было тяжело. Не хочет, чтобы парень сам с этим справлялся. Единственное, чего хочет — забрать всю боль, сомнения и страх младшего себе. — Хен… Я не знаю, как до такого дошло. Правда не знаю! Это плохо, глупо и неправильно! Я… Влюбился… Понимаешь? — он смотрит на него с тоской, так, как смотрел бы брошенный на произвол судьбы в холодный вечер котенок, желающий обрести человеческое тепло и понимание со стороны. Тэхен неуверенно кивает и кладёт свою ладонь ему на спину, отчего Чонгук вздрагивает и опять сутулится, опираясь локтями перед собой. В груди что-то щемит, больно так скребется в тёмном углу, и биение сердца учащается. Чон влюблен и, кажется, не в него. Как долго все же к этому вела судьба. Тэхен все ждал, когда, уничтожив свою собственную любовь, будет помогать Чонгуку с чужой, давать советы и слушать рассказы о том, что у него получилось завоевать ее. А сам будет теряться в других людях, не желая рушить единственного одного. Как по закону жанра, в котором он всегда был тем, кому никогда не везло. — Почему это неправильно? Чонгук молчит, грубо жуя нижнюю губу и хмурясь. Молчит и смотрит в чужие окна, желая спрятаться за ними от всех своих проблем, боясь произнести то, что крутится на языке уже который вечер. Он боится, что отношения, хоть и дружеские, с Тэхеном закончатся в этот темный холодный вечер. Одним признанием он может разрушить все то, что так трепетно закладывалось целый год. Тремя словами он может уничтожить свой смысл жизни и потерять любимого человека. Всего лишь одна секунда, и все пойдет под откос. Стоит ли? — Гуки? — Обними меня, пожалуйста, — жалобно шепчет он и поворачивается лицом к Киму, который пару секунд лишь смотрит на него, а потом открывает рот, чтобы что-то сказать, но не решается. В следующую секунду кидает лишь тихое «подожди» и заходит в комнату. Чонгука трясёт, только он не знает от чего: то ли от холода, то ли от предстоящих слов. Он чувствует кровь на искусанной губе и вспоминает те самые первые вечера, когда Тэхен пытался избавить его от этой детской привычки. И вроде бы он перестал кусать губы уже после месяца общения, но сейчас ему слишком страшно и тяжело. Слишком непривычно и поэтому губа искусана полностью и до крови. Тэхен выходит на балкон с пледом в руках и накрывает им их обоих, прижимая младшего к себе. Чтобы согреть и успокоить. Тепло. Чонгук утыкается носом в прохладную шею и крепко обнимает его за талию, мечтая сейчас лишь о том, чтобы все было проще. Намного проще. Он мог бы прийти на чай, присесть на подоконник и поговорить с ним об Илоне Маске и его суждениях о Марсе, дискутируя по поводу того, прав ли он, что умирать на другой планете не так уж и плохо, учитывая ситуацию на Земле. Он мог бы спросить, верит ли он в жизнь после смерти, и тогда бы они занялись копанием в этой теме на ближайшие час-два. Но им движут чувства, и это неизбежно. Тэхен гладит парня ласковыми движениями, будто Чонгук слишком хрупкий для неосторожного обращения с ним. И это ведь правда, потому что чувствительных людей можно сравнивать с хрусталем, с которого следует сдувать пылинки. — Я в тебя влюблен, — быстро шепчет он и жмурится, предвкушая крики в свой адрес или долгое молчание, а потом просьбу выйти из квартиры и больше никогда не возвращаться. За секунды многообещающего молчания Чонгук разыгрывает в своей голове сотню разговоров с разными разветвлениями событий, и ни в одном из них он не видит хорошего конца, где Тэхен может отстраниться, улыбнуться ему в лицо и сказать, что все хорошо, он понимает, и это нормально — любить человека того же пола, потому что любовь и такая бывает, и она не неправильная. Она прекрасная по-своему. Или Ким хотя бы может сделать вид, что не расслышал его, и все последующие вечера они будут встречаться «за чаем», говорить ни о чем определённом, но в то же время обо всём, и Чонгук, каждый раз уходя, будет успокаивать свое ноющее сердце, лечить чем-нибудь и пытаться уговорить самого себя забить на такую шутку, как любовь к другому человеку. Классно ведь. С этим не поспоришь. Но Тэхен ничего из этого не делает. Ситуация не становится похожей ни на один придуманный сто один разговор в голове. Чонгук нервничает сильнее, чем во время недавнего теста по физике, который он завалил. Длинные пальцы больше не гладят дрожащую спину, не вычерчивают круги и непонятные фигуры, еле касаясь ткани. Чонгук слышит смешок и думает, что все — это конец, ему пора уходить из этой квартиры и жизни Тэхена. Он слышит чужое дыхание у своего уха, напрягается всем телом и еле сдерживает слезы из-за предстоящей разлуки длиною в жизнь. Целую жизнь ему придётся ждать, когда они снова встретятся, когда-нибудь в другой вселенной, когда все будет по-другому и, желательно, лучше. Тэхен еле улыбается и касается ртом чонового уха, чуть-чуть приятно обжигая. — Не поверишь, — шепчет он и улыбается отчетливее, перемещая свою ладонь на покрытую мурашками шею. А Чонгуку и страшно, и хорошо одновременно. Он до сих пор слышит голос друга, чувствует его тело, прижимается к нему, и тот до сих пор не против. Может, все не так уж и плохо? — Я люблю в ответ. Он отстраняется, улыбается так спокойно, гладит вспыхнувшие румянцем щеки младшего, смотрит в ответ в удивлённые, большие глаза и радуется изумлению на очаровательном лице. — Шутишь. — И не подумаю. А затем видит счастливую улыбку, чувствует то, как плечи опускаются в расслаблении, и в следующую секунду Тэхен уже прижимает к себе прыгнувшего на него Чонгука. Он кружит его по балкону и смеётся, пока младший обвивает ногами торс и кричит о том, что у него уже никакой надежды не оставалось, и он хотел было уйти, тихо закрыть дверь в его жизнь и никогда не навещать. Даже на чай не заходить больше. — Так что, теперь мне на чай не надо будет заходить? — Есть кое-что получше. Тэхен смотрит на него так влюблённо, нежно, получая в ответ такой же забвенный взгляд, а потом по-доброму усмехается и льнет к чонгуковым губам, не оставляя ни единого шанса на отступление. Он прикрывает глаза и даёт Чону привыкнуть к чужим губам на своих, а потом неспеша продлевает поцелуй, вкладывая в него все свои хранившиеся под сердцем чувства и несказанные ранее красивые слова.Момент восхитительнее любых слов — очевиднее некуда.
Чонгук обнимает Тэхена за шею, ногами все так же за торс, а Ким заносит его в комнату и аккуратно кладёт на диван, нависая сверху. Убирает волосы со лба и глаз, очерчивает подушечками пальцев контур ангельского лица, смотрит зачарованно пару секунд и снова погружается в бездну глубоких чувств, гладя грудь парня.Нужно было всего лишь сказать. Не бояться, не трястись, не накручивать себя. Никто не знает, какие мысли таятся у человека в голове, поэтому единственное, что мы можем — говорить.
На чай он больше не придет, Но к поцелуям и объятиям… Да.