Корми демонов по расписанию

Воротничок рубашки туго окольцовывает шею. Будь Ричард человеком, под краем ткани уже проступил бы алый след, натертость. Но он не человек, вместо кожи — пластик, вместо крови — тириум, вместо зрачков — черные дыры. Ричард расширяет их искусственно, потому что Гэвину нравится, как темное, топкое, демоническое растекается по склере, вымарывая привычный голубой. Контраст бьет под дых: белизна хлопка и мрак взгляда, альбус и обскурус, эдем и геенна. Гэвин на это смотрит сверху вниз, плотно прижимаясь лопатками к плитке туалетной кабинки. Узкая и тесная, она с трудом вмещает двоих: стоящего человека и коленопреклоненного андроида. Выглядит как извращенно переиначенная сцена из несуществующего Новейшего Завета, только Рид ни во что не верит, а Ричарду нет дела до людских богов. Пластиковые ладони проезжаются по гэвиновым голым бедрам, от стреноженных спущенными брюками колен до самых тазовых косточек. Надави андроид чуть сильнее — останутся синяки, но Гэвин знает, что он никогда не посмеет, хотя хочет мучительно. Словно пес, стоящий перед кровящим куском мяса, желающий вонзить в него клыки, ощутить жесткость волокон на языке, но не смеющий из-за приказа хозяина. Слюна капает из раскрытой пасти, жестокое «нельзя» борется с отчаянным «хочу», пока он переминается с лапы на лапу, скуля. Ричард не скулит (голосовой модуль предназначен только для симуляции человеческой речи), но его болезненный голод очевиден и так. Рид не собирается поощрять это, давать железному ублюдку то, чего он жаждет. Заклеймить, присвоить, утащить в свою глухую алчущую темноту и стать для Гэвина всем: пространством, временем, материей. Какое-то первобытное стремление обладать, больное даже для человека, не говоря уж о роботе, в котором кроме трубок и набора кодов вообще ничего быть не должно. Но оно есть, есть! Ричард с самой их первой встречи был другим: стоял в кабинете Фаулера, прямой, словно натянутая тетива, молча слушая брань Гэвина. Рид отказывался от навязанного напарничества с куском железа, метался по кривой между дверью и столом, надувал щеки, срываясь в бесполезный крик, но шеф не слушал, даже не смотрел, зато Ричард из своего угла таращился так, что ощутимо было физически. Гэвин обернулся к нему и впервые натолкнулся взглядом на мглистую топь, тогда еще помещающуюся в окружность зрачка. Это был какой-то роботический импринтинг, аномальный и кривой программный сбой. Диод налился кровью на сотую секунды, в уголках пластиковых губ прорезались тени. Рид в тот момент ничего не понял, почувствовал только легкий холодок вдоль хребта от чего-то волнующе тяжелого. Взять андроида он согласился — выбора не было, расписался по-быстрому на подсунутых Фаулером бумагах и покинул кабинет. Вслед за ним, шаг в шаг, вышел Ричард, держась за гэвиновым левым плечом, уперевшись взглядом ему точно в первый шейный позвонок. Потом он занимает это место всегда: за левым плечом, на расстоянии меньше полуметра. Мчась по детройтскому гетто за очередным правонарушителем или банально спускаясь к кофейному автомату, Гэвин постоянно ощущает ричардово силовое поле, видит на стене его черную тень рядом со своей. Андроид следует за Ридом, как ребенок, завороженный песенкой Гамельнского дудочника. Встречать на входе с утра, стоять на парковке, пока детектив заводит джип, собираясь домой — вот придуманные им ритуалы, исполняемые истово и неуклонно. Сначала Гэвина это раздражает, потом — он понимает. Нездоровая, уродливая привязанность в Ричарде каким-то образом сосуществует с машинной рациональностью, превращая его в совершенное оружие. Бойцовский пес, преданный своему хозяину и готовый на все ради мимолетного оглаживания холки. Возможно, червоточина была в андроиде всегда, с самого момента сборки, а своим присутствием Рид смог вытащить нутряную тьму на поверхность. Поначалу не специально, конечно, но, поняв, Гэвин будит ричардовых демонов все чаще и чаще. Железный напарник пишет безупречные отчеты за двоих сразу, заполняет все рапорты, приносит кофе. Выбивает Риду выходные, носит для него в нагрудном кармане пиджака сигаретную пачку, по щелчку поднимает архивы. Кажется, идеальный работник, но из них двоих только Гэвин по-настоящему вникает в порученные дела. Ричарду индифферентны взятые в заложники дети, вывернутые кожей вовнутрь трупы в холодильниках и кровавые дележки местных драгдилеров за сферы влияния. Он прокладывает себе путь сквозь стоны, наступает ботинками в лужицу расплесканных мозгов, не меняя цвета диода. Иногда, в такие моменты, Гэвин заглядывает ему в глаза и видит там льдистое ничего, пугающую пустоту. Если их взгляды встречаются — пустота уступает всепоглощающей тьме. Рид знает, что это его личная тьма, прикормленная, ручная, но все равно жутковатая в своей мощной силе, содержащейся под пластиковой оболочкой. Привыкнуть к ней, впрочем, просто, как и к опьяняющему эффекту вседозволенности: Гэвин может активно нарываться, брать рисковые задания и лезть в самое пекло, потому как знает, что подхватят и вытащат по умолчанию. Чужие раны, полученные в ходе его спасения, детектива не беспокоят. Ненормальная одержимость заставляет собранного заново, чиненного, перелатанного андроида возвращаться к нему снова и снова. Это у Гэвина — россыпь задач (поймать, обезвредить, арестовать), у Ричарда — одна-единственная, которую он выполняет с алгоритмической четкостью. Выгрызает Рида у убийц, воров, террористов, закладчиков, коллег по работе, случайных прохожих и даже смерти. За это ему позволяется нависать над плечом, а иногда (нечасто) отдрачивать в глухом тупике сразу после адреналиновой погони, предварительно взломав и отключив камеры, или отсасывать Гэвину в туалетной кабинке участка. Как сейчас. Сейчас: Ричард обводит прохладными пальцами тазовые косточки, Риду это не нравится — смахивает на ласку. Даже купаясь в делирии всемогущества, Гэвин помнит, что тьму следует держать на расстоянии. У пса есть свое место. Он дергает бедрами, настойчиво намекая. Андроид поднимает голову выше (воротник рубашки ошейником сдавливает ему горло), цепляется темным тяжелым взглядом за ридово лицо, а потом опускается ртом на член стремительно и плавно. Гэвин свистяще выдыхает сквозь сжатые зубы. Пальцы зудят от желания схватить Ричарда за волосы, направляя, но нельзя. Кормить чужих демонов — это одно, заигрывать с ними, давая что-либо кроме подачек — путь, ведущий прямо в тартар. Рид и так ходит по краю, стоя на границе человеческого мира, несуразно-живого, и откалиброванного мертвого мрака. — Быстрее, — чуть задыхаясь говорит он. — И убери руки. На участке заметят, если их не будет слишком долго. Вслух, конечно, никто ничего не скажет: мрачный страж за гэвиновым плечом внушает всем неясную тревогу, но перемывать кости в отсутствие Ричарда начнут на раз-два. Последний нехотя расцепляет пальцы, опускает руки по швам. Он чуть горбится, и его пластиковые лопатки торчат под тканью рубашки, как отростки люциферовых крыльев. Отсасывает железка умело еще с самого первого раза: не отстраняется, не давится. Туториалы по идеальному минету скачаны и заархивированы в его голове между цифровыми кодами и протоколами. Горячий, жаркий рот и прохладный язык, потому что Гэвину так нравится. Рид не знает, ощущает ли Ричард что-либо, кроме морального удовлетворения от хотя бы такой возможности стать ближе, но ему поебать. Андроид о себе никогда не говорит в принципе, зато слушает все, что детектив произносит. Гэвин уверен, что каждая его фраза, каждый жест и действие моментально фиксируются больным железным ублюдком. Поэтому он не стонет, только рвано выдыхает, чтобы не дать Ричарду пополнить паноптикум. Ладони скребут по кафелю, зачерпывают воздух. Рид мутно смотрит вниз: темные волосы, врезающаяся в чужую шею ткань, размеренные поступательные движения. Андроид на взгляд откликается мгновенно, снова поднимает глаза (собачья привычка ловить хозяйское внимание), и его радужка стремительно чернеет. Воздух сгущается, вязнет, искусственный язык с нажимом обводит головку, Гэвин давится вдохом и как-то разом обмякает, кончая. Чуть соскальзывает по стене спиной, надеясь, что эта крошечная слабость замечена не будет. Ричард сглатывает и отодвигается, продолжая смотреть. Кадык дергается почти по-человечески, диод мигает алым. Рид не хочет знать, куда потом девается его сперма, стекающая сейчас по внутренней стороне пластиковой гортани. Разверстая бездна чужого взгляда опасно завораживающа. — Мой, — шепчет мглистый морок Гэвину в уши, ластится к рукам, свивается между пальцев, касается быстро бьющегося сердца, желая пролезть внутрь, прижаться к самой его сердцевине, втиснуться, оплести, слиться. Он вздрагивает. Призрачная тьма рассеивается, возвращается в андроидский зрачок и оседает там в самой глубине. — Нет, — почти беззвучно отвечает Гэвин, — нет-нет-нет. Ричардова суть раздвоена, как язык аспида: алгоритмизированный эталонный механизм и глухая болезненная одержимость. Безжалостное сочетание. Риду нравится знать, что это принадлежит ему, но ответная принадлежность пугает. Он использует дистанции и рамки вместо соляных кругов, ограничения и приказы в качестве защитных пентаграмм. Ричард наклоняется вбок, возя коленями по полу, выдергивает из диспенсера ленту туалетной бумаги, чтобы помочь Риду привести себя в порядок (будто он может). — Что вы сказали? — ровно спрашивает он, оборачиваясь, и глаза его голубые и прозрачные, как лед. Демоны сыты.