В порядке вещей

— Что, уже подростков трахаешь? До чего докатился, а?! Пеппер ядом плюется, желая ожоги глубокие, гноящиеся и болезненные на коже Старка выесть. В уголках вымазанных алым губ пузырится пена.  — Не твое дело, — слов почти не слышно, так контрастно с визжащими нотками Поттс, — половина компании твоя, что тебе еще надо? Та скалится, шипит, словно гадюка, что с нагретого места согнали, еще и грязной рефленной подошвой тяжелых ботинок напоследок скользкий хвост придавив, глазами все эти влажные багровые пятна-поцелуи-пятна на смуглой коже близь реактора выжигает, цепляется взглядом за каждый помеченный миллиметр и, кажется, готова глотку этому супергерою хреновому в костюме, сделанном Старком специально-для-него, грызть, стреляет напоследок за плечо Тони холодом черных зрачков, и, прежде чем уйти, дверью хлопнув, оставляя пару рыжих волосков на диване и звенящее напряжение, цедит сквозь зубы сжатые, в сторону Питера слова выплевывая.  — А ты не радуйся, понял? Он тебя точно так же вышвырнет, вот увидишь. Надоешь ему, когда наиграется, и все, прямиком в подворотню. А он сидит на сером холодном мраморе столешницы и только футболку белую все ниже натягивает, стыдливо следы вчерашней ночи пряча, да глазами пол ледяной буравит. Расцепляет на секунду переплетенные в плотный замок пальцы, в кудри непослушные зарываясь, и плечами дергает, не решаясь на Тони даже искоса посмотреть. Нью-Йорк второй день ливнем заливает, и Питер хмурится сам, глядя на серую завесу сквозь заляпанные дождевыми каплями окна, вспоминает, как в стол этот же и вжимался, поцелуями влажными скользя и выстанывал хрипло имя чужое. Белая ткань боксеров все-еще хранит липкие доказательства его распущенности, и он только носки поправляет, ноги смущенно скрещивая, что так охотно совсем недавно раздвигал. Смотреть Пеппер в глаза, что так не вовремя здесь оказалась, совсем страшно. Потому что вцепится взглядом, да так и не отпустит, пока он не сдастся, джинсы торопливо с пола подбирая, намереваясь сбежать от ее ледяных голубых водоворотов. Из всех только Старк может ей вот так просто внутрь заглядывать. Не боится. От чего-то тошно, и разочарованное лицо Мэй на обратной стороне век нестираемым образом отпечатывается. Теперь уже не оправдаться, когда Поттс его на коленях перед Тони застает, и он только отскочить успевает, раскрасневшиеся губы от вязкой слюны вытирая, пока тот спокойно и, кажется, совсем безразлично-медленно за штанами тянется, будто так и должно быть. Будто трахаться со своим подопечным, до синяков его бедра стискивая и на ягодицах звонкие шлепки оставляя, в порядке вещей. Питер нервно ком в горле сглатывает, обнаруживая белесую влагу на подбородке, чувствует, как руки немеют от страха, и неуверенно произносит сдавленное «Простите», все-таки решаясь взгляд от пола оторвать. Она лишь фыркает, словно не нужны ей никакие извинения, методично каблуком о пол холодный стучит. В последний раз Старка презрением окатывает и уходит, оставляя шлейф приторного парфюма, от которого горло режет.  — Змея, — выдыхает ей вслед Тони. Небо серое, затянуто тучами грозовыми. Чай черный льдинками тонкими покрылся и кружка совсем холодная в тонких пальцах скрипит своей керамической белизной. Старк ближе подходит, мягко подбородка касается, заставляя в глаза посмотреть. У Питера во взгляде такая тревога, что перетряхивает невольно, и он осторожно в висок целует, прядь темную за ухо заправив, шепчет почти неслышно:  — Не слушай ее, ладно? Никуда я тебя не вышвырну. Питер только за плечи загорелые цепляется и зарывается носом в шею, выдыхая устало. У Тони голос такой глубокий, кажется ему невыносимо-родным, от этого почему-то тревога затихает, но под ребрами колет так странно и болезненно-крепко пальцы сжимаются. Потому что, вдруг эти глаза из самого синего льда не лгут. Но когда так самозабвенно стонешь, и чувства заставляют гореть на пределе, когда кто-то так бережно перебирает твои волосы, разве важно, что будет потом?