Entirely

      Гэвин Рид одинок. У него есть мать, сестра и кошки, но он ужасно, до невозможного одинок - как будто в груди зияет огромная дыра, из которой непрерывно сочится ненависть ко всему миру.        Он не знает, куда деть себя, куда деть собственную жизнь - ему тридцать шесть, а все лучшее вроде бы уже произошло, и все время тратится на беспокойные поиски того, что заполнит бесконечно глубокую дыру там, где у нормальных людей находится сердце. Вечно тревожный взгляд прищуренных глаз, бесконечные колкости, слетающие с языка быстрее, чем их можно остановить, - это всё Гэвин Рид.        И если в мире кто и был недоволен жизнью больше Гэвина, то Рид его точно не знал.        Когда Коннор впервые смотрит на него так, Гэвин чувствует… смущение? Он не чувствовал себя так уже очень давно и был бы рад, если бы так продолжалось и дальше. Но теперь это становится просто невозможно - злоебучий андроид сверлит его спину тяжелым, недобрым взглядом, и у Гэвина - мурашки по коже. Коннор всегда молчит, не отвечает на оскорбления, только смотрит задумчиво, по-птичьи наклонив голову, и в какой-то момент Гэвин понимает, как дрожит его голос, когда он произносит «прочь с дороги, кусок синтетического мусора». Коннор смотрит тяжело прямо в глаза, и хочется съёжиться под этим взглядом. В следующую минуту андроид мило болтает с Хэнком, улыбается чему-то и чуть ли не ногами болтает, сидя прямо на столе лейтенанта.        А на следующем задержании без колебаний стреляет убегающему андроиду в спину. Гэвин видел - Коннор даже не моргнул. Не сбилось дыхание, не дрогнули сжимающие пистолет руки - вообще ничего. Как будто он не чью-то жизнь сейчас прервал, а заказал Хэнку его проклятый сладкий кофе. Гэвину не по себе.        - Вы выглядите обеспокоенным, детектив, - слышит он вкрадчивый и тихий, на грани шепота, голос, чувствует прохладное дыхание на затылке, и прикрывает глаза - это страшно, а еще до чертиков приятно. То, в чем Гэвин Рид не признался бы себе никогда, а теперь просто стоит и думает, каковы на вкус поблескивающие влагой губы Коннора. Он сошел с ума. - Смею заметить, в мои полномочия входит… деактивация девиантов по собственному усмотрению. Я бы посоветовал Вам обратиться к психологу. Последнее время Вы периодически теряете контроль над…        Гэвин говорит «иди нахуй», даже не поворачиваясь к Коннору, и уходит, зная, что проебался очень, очень сильно.        Когда в баре он кидает дротики в подсвеченную неоном мишень, уже изрядно пьяный и смертельно уставший, он представляет вместо мишени голову Коннора. Попадает в глаз, смеется, глотает мерзкое пиво, попадает прямо в родинку на щеке.        Когда он сидит в душевой кабине, дроча под струями обжигающе-горячей воды, он тоже представляет Коннора. С его блядскими руками, способными убить, с его блядским лицом с неживыми черными глазами, с его блядскими губами, которые хочется целовать до скончания времен.        Гэвин кончает себе в кулак и садится, обхватив колени, чувствуя, как по затылку и спине стучат горячие капли.        Он не помнит, в какой конкретно момент начал использовать тональник, чтобы замазать синяки под глазами. Гэвину стыдно, но он стоит перед зеркалом в своей ванной, ведет указательным пальцем от слезного мешочка к внешнему углу глаза, смотря, как лицо становится как-то светлее и приятнее. Но ему не приятно, ему тошно. От рук сладко пахнет тональным кремом, пальцы дрожат сильнее обычного. Он захватывает зонт на автомате, не вспомнив прогноз погоды, не задумываясь вообще ни о чем.       День серый и скучный, такой же, как и вся неделя, как и вся ебучая жизнь, если ты Гэвин Рид. Детектив стоит напротив зеркала Гезелла, смотрит, как Коннор вкрадчиво шепчет на ухо задержанному, что именно с ним произойдет в случае неоказания содействия, и в горле застревает ком. Коннор гибкий, двигается, как кошка, и глаза у него дьявольские. Он стучит кулаком о стол, от чего подозреваемый вздрагивает - и Гэвин тоже, молясь, чтобы стоящий позади Хэнк не заметил.        Но Хэнк знает - да все знают, в полиции тупые не работают. Гэвин слышит, как за его спиной делают ставки - и не хочет знать. Потом хочет - и сам хочет поставить хоть всю свою жизнь, лишь бы на секунду Коннор положил руку на его шею.        Наверное, его диагноз выглядел бы очень интересно.        Когда это происходит, он все равно не готов. Он идет под дождем, забыв зонт на работе, кутаясь в промокшую кожанку, чувствуя, как с волос капает.        - Вы заболеете, детектив, - слышит он прямо у правого уха и отшатывается, врезаясь плечом в кирпичную стену. Можно ли считать этот синяк первым в их нездоровых и социально неприемлемых отношениях? Гэвин не знает.        - Пошел в жопу, мерзкий мешок железного дерьма, - фыркает Гэвин, пнув идеальный ботинок андроида и в следующую секунду слышит звон в ушах. Коннор поднимает его над землей, держа за шею одной рукой - холодные и влажные от дождя пальцы давят неимоверно сильно, и Гэвин чувствует, как под большим пальцем андроида бешено стучит его собственный пульс. Диод на виске Коннора мигает желтым, когда через четыре бесконечно долгих секунды он отпускает человека, глядя, как тот сгибается в три погибели, потирая шею с красными отпечатками руки.       У Гэвина стоит, и они оба знают это. Когда Гэвин распрямляется, желая высказать ебучей машине все, что накопилось за это время, Коннор берет его пальцами за подбородок и целует, прикрыв глаза. Ресницы дрожат, дыхание останавливается, и Гэвин чувствует, что тональник течет по щекам, смешавшись с дождем и слезами, выступившими от болезненной нехватки кислорода, когда Коннор сдавил его горло.       Коннор на вкус как жженый сахар, пластик и крем для лица.       Гэвин чувствует, как холодная рука задирает на нем футболку и расстегивает ремень. Обхватывает вставший член, двигаясь рвано и быстро, в точности так, как делает сам Гэвин. Он пытается вырваться - пальцы другой руки сдавливают подбородок до боли, холодный влажный язык проходится по губам, и в голове все плывет. Вода затекает за воротник, и по спине бегут ледяные капли.        Гэвин кончает, издавая беспомощный стон, приглушенный поцелуем. Он весь мокрый и дрожит, он замерз так, что не чувствует стопы.        И ему просто пиздец как хорошо.

***

      Когда они оказываются в постели? Никогда. После тяжелой и долгой операции, в ходе которой Коннор освободил двух заложников и без колебаний пожертвовал преступником, они едут в мотель.        Гэвин молчит, глядя только на темную дорогу. Он хочет запомнить, как сидящий позади Коннор обхватывает его талию, держась крепко, обжигая прикосновениями даже сквозь кожанку. Он хочет запомнить прохладное дыхание у себя на шее, когда они останавливаются и всего на долю секунды Гэвин замирает.        Он не хочет запомнить, как Коннор перешагнул через труп, наступил в лужу черно-красной крови и склонился к заложнице, подавая ей руку. За андроидом - цепочка его же следов, идеально ровная, каждый шаг - как предыдущий.        Заложницу вырвало.        Они снимают номер с двуспальной кроватью, но Коннор даже не смотрит на нее - разворачивает Гэвина к себе спиной и толкает на стол. Расстегивает, спускает до щиколоток джинсы, трусы, пробирается под рубашку длинными ледяными пальцами, отчего Гэвин глухо стонет, прижатый к столу. Коннор улыбается, наслаждаясь второй раз за жизнь ощущением власти над кем-то, - и медленно смазывает анус Гэвина синтетической слюной. Тот дергается, сжимается, но не издает ни звука, закусив губу и прикрыв глаза.        Нравилось ли ему?        Было стыдно. Стыдно простонать так жалобно, когда Коннор аккуратно ввел в него палец, затем второй, стыдно просунуть руку под стол и надрачивать себе, представляя, как все это выглядит со стороны - и не слышать сзади ни звука, даже дыхания.        Разумеется, ему нравилось.        Пальцы входят медленно, чуть согнутые, и от каждого движения Гэвин сходит с ума, стонет, дышит тяжело, а Коннор беззвучен - но диод мигает, буквально ежесекундно сканируя человека. Пульс учащен вдвое, дыхание ни к черту, и он хочет, хочет, хочет.        Гэвин кончает, запачкав спермой свою ладонь и пол. Колени дрожат. Перед глазами - ебаные фейерверки. Пальцы Коннора выскальзывают из его зада, слышно, как андроид вытирает их о полотенце. Столешница приятно холодит пылающую щеку.        Они не говорят - ни об этом, ни о чем другом. Гэвин валится на кровать и мгновенно засыпает, Коннор отправляется обратно в участок составлять отчет об операции. На секунду он останавливается, у самой двери, - долго смотрит на расслабленное лицо детектива, отмечая, что чувствует что-то непривычное. Тихо прикрывает за собой дверь, вызывает такси, ждет.        Программный сбой.        Он не замечает это - или не хочет замечать, сваливая все на непредвиденные обстоятельства. Что-то пошло не так, он совершил какую-то ужасную ошибку.        В голове - только непередаваемо-испуганный взгляд Гэвина той дождливой ночью.

***

       С тех пор они не пересекаются нигде, кроме работы - Коннор живет у Хэнка в пригороде, Гэвин - в многоэтажке в центре. Гэвин раз в три дня прошвыривается по магазинам, набирая с полок быстрорастворимые супы, пиво, сигареты и новый выпуск порно-каталога, Коннор в это время сидит на диване рядом с Хэнком, у них марафон Доктора Кто. Сумо сопит рядом, вокруг темно, и всюду совершенно непоколебимый уют и теплота.        Гэвин матерится, когда его обливает машина. Дома темно, дома ждут кошки и не мытая с выходных посуда. Гэвин швыряет вещи в стиралку и закуривает, даже не удосужившись открыть окно. На улице третий день идет дождь со снегом, под ногами хрен знает что, и Гэвин мерзнет не переставая, постоянно пьет гадкий кофе и злится даже больше обычного.        Серая кошка трется о ноги, просит ласки - да только у Гэвина, кажется, ничего уже не осталось. Все превратилось в какую-то фантасмагорическую путаницу, и он больше не всесильный детектив, способный закопать живьем любого, кто хоть посмотрит в его сторону - когда Коннор смотрит на него, не моргая, уже почти полминуты, Гэвин понимает, что не может дышать.       Они не общаются - у Хэнка и Коннора свои дела, у Гэвина - свои. Он отлично работает один, отлично уходит с работы один, отлично пьет в баре, зная, что будет один еще очень и очень долго. От этого тошно и спокойно одновременно.        Коннор зажимает его в туалете в участке - кажется, это происходит в пятницу. Целует глубоко и кусает за шею - Гэвин шипит, пытаясь вырваться, но безуспешно. Андроид прижимает Гэвина к кафельной стене, держит за запястья и ловит необъяснимый кайф от того, что детектив перестает сопротивляться. Чувствует себя победителем, чувствует себя главным, гонится за этими ощущениями, подчиняя себе целиком и полностью.       - Скажите это, - шепчет Коннор прямо на ухо, затем прикусывая мочку, улавливая едва слышный стон. - Скажите.        Опускается на колени, расстегивая Гэвинову ширинку и вынимая из трусов полувставший член - берет его в рот, слушая, как Гэвин сдавленно скулит, кусая костяшки пальцев, чтобы не застонать в голос.        - Блять, - выдыхает Рид, зажмуриваясь. Дверь не заперта, в любую секунду сюда может кто-нибудь зайти, но Гэвина вовсе не это волнует. Его волнует только этот влажный рот, в котором находится его член. Детектив хватает андроида за волосы, сжимая их, взъерошивая и приглаживая снова, охает, когда Коннор расслабляет гортань и заглатывает член целиком - не прекращая при этом смотреть на Гэвина, прямо в глаза.        Детектив закусывает губу до крови, выгибается навстречу Коннору - горло ритмично сокращается вокруг члена. Андроид не дышит, его лицо совсем не краснеет, только глаза прикрыты, как у проклятой девственницы. Гэвин просяще скулит, дышит так, словно только что пробежал марафон, моргает часто, но смотрит только на Коннора. Тот выпускает член изо рта, облизывает головку. Слюна капает на пол, у Коннора влажные блестящие губы, и он улыбается как демон. Глаза черные, неживые, и весь он неживой, но Гэвину только стоит увидеть эти охуенные губы - и он кончает на лицо андроиду, ударяя кулаком о стену, и сползает на пол, так, что их с Коннором лица находятся на одной высоте.        - О Боже, - только и может выдавить из себя Гэвин. Он опустошен и обездвижен, и чем больше он получает, тем больше ему хочется, и каждый их раз выбивает почву из-под ног. Коннор ловко поднимается на ноги, вытирает лицо бумажным полотенцем и - господи - мягко целует Гэвина в макушку. Того словно прошибает током, но подняться нет сил.        - Скажите это, - андроид садится перед ним на корточки, поворачивает лицо детектива к своему за подбородок, смотрит испытующе. - Ну же, скажите.        Гэвин не знает, что нужно сказать. Он хочет сказать «я люблю тебя», хочет хотя бы на секунду поверить, что этого ждет Коннор, но не говорит. Какой же стыд.        - Я… - слова даются с трудом, и Рид вообще не знает, те ли это слова. - Я твой, - говорит он. Внутри все рушится, потому что теперь все это становится реальным - стоило только сказать. Дыра в груди невообразимо большая, и ему холодно, его знобит, но он потом почувствует это, а сейчас - только стыд, только отчаяние и необъяснимая нежность, с которой он касается щеки Коннора. - Я твой, - повторяет Гэвин. - Я целиком твой.        Это последнее. Он разрушен, раздроблен на мелкие кусочки сраным андроидом, склонным к убийствам в рамках профессиональной деятельности и полунасильственному сексу с самым отвратительным детективом на свете. Коннор поднимается, поправляет галстук, глядя в зеркало, и выходит. Гэвин сидит на полу еще некоторое время, затем приводит себя в порядок и идет курить на улицу.        Там валит снег - синий в вечернем сумраке. Холодно до пизды и тихо. От тишины болят барабанные перепонки. Сигарета дрожит в пальцах, летит в снег. Гэвин матерится. Гэвин топчется на только что выпавшем снегу, потирает руки, чтобы согреться. Делает глубокий вдох, чувствуя, как болят внутренности из-за морозного воздуха, затем возвращается на рабочее место и продолжает заполнять злоебучие отчеты.       «Я целиком твой»        Это нихуя не романтично. Гэвин роняет голову на стол и засыпает, и плевать ему и на коллег, и на Фаулера, и даже на Коннора плевать - к черту. Он только что продал душу дьяволу.        Он просыпается, когда в участке никого нет. Снег все еще идет, и в тихом помещении даже слышно, как падают снежинки - едва различимая поступь зимы. Гэвин потирает лицо, пытаясь собрать себя по кусочкам, да только ничего у него не выходит. Плечам тепло и мягко - Гэвин выпрямляется и чувствует, что что-то падает на пол. Смотрит вниз и усмехается горько и с почти победным удовлетворением.        Поднимает пиджак Коннора и вешает его на спинку кресла.

***

      Если Гэвин спит, он просыпается задолго до рассвета. Фиолетовые простыни в холодном свете фонарей похожи на внутреннюю обивку гроба. Он путается в скользкой ткани, пытается дышать, но только сипит, ловя ртом пропахший им самим воздух.        Рид садится на кровати, пытаясь прийти в себя, но он не в себе уже очень давно, так что попытка не удалась. Долгий взгляд в противоположную стену, нервный зуд в ладонях, зверское желание закурить. Гэвин встаёт, натягивает джинсы, берет пачку с сигаретами и чёрт знает насколько древний свитер и бесшумно выскальзывает из квартиры.       На крыше холодно и совсем не темно - в Детройте вообще не бывает темно. Всюду неоновые вывески, фонари, огни проезжающих машин и ни единого места, чтобы спрятаться. Гэвин закуривает, жмурясь от тающих на лице снежинок, сидя на краю и думая, как его будут отскребать от асфальта, когда он прыгнет. Сигарета летит в пропасть внизу, пальцы дрожат, губы дрожат, Гэвин жалок и очень, очень одинок.        В бедро тыкается что-то мягкое - Гэвин проводит ладонью по спине ластящегося к нему кота, худого, как чертов скелет, и злого под стать Гэвину.        Он заметил кота еще две недели назад, но не брал - думал, может, есть хозяева, но, кажется, хозяев не было. Кот ненавидел каждого, кто пытался зайти в дом, шипя и рыча еще когда человек только приближался, но Гэвина отчего-то любил. Было почти лестно.       Кот прижался ближе, прячась от снега, и Гэвин не возражал - разве мог он противиться такому нужному сейчас теплу? Кот несколько раз ткнулся головой в раскрытую ладонь мужчины, потерся о запястья.        Гэвин вздыхает - изо рта вырывается облачко пара и тает в ледяном воздухе. Ноги замерзли и уши покалывает морозом, а курить больше и не хочется - хочется прийти обратно в квартиру, созвать кошек со всех углов, лечь с ними на кровать и никогда не просыпаться. Кажется, он устал еще в прошлой жизни и все никак не мог перевести дыхание.        Рид берет кота на руки, морщась от впившихся в плечи когтей, и спускается вниз. Небо из красновато-черного успело превратиться в тускло-серое, в Детройте начиналось очередное утро.        Кот не боится воды и не воет от шампуня - он будто точно знает, что Гэвин ему не враг. Следы от царапин чешутся, и детектив усмехается, думая, как нелепо будет умереть от заражения крови в его ситуации. Он ставит мокрого, но не теряющего самообладание кота напротив остальных обитателей своей квартиры, на нового члена семьи поглядывающих с явным недоверием.        - Это Четверг, Соня, Эл и Тринадцать, - представляет он своих питомцев новому, думая, какое имя лучше подойдет старательно вылизывающему свою шерсть коту. Гэвин трясет головой, потому что спать хочется неимоверно, но через полчаса нужно быть на полпути к участку, а, значит, не судьба.        Он встает, подходит к зеркалу, долго смотрит на себя, ерошит и тут же приглаживает волосы, пытается сфокусировать взгляд. Получается дерьмово - устало прикрывает глаза, прислоняется лбом к приятно прохладному зеркалу и, кажется, отключается на секунду, дергается, чтобы не упасть. Снова смотрит на себя, берет с тумбочки тональник и замазывает чертовы синяки под глазами - как будто кладет искусственную кожу на свою собственную. Замечает на шее черно-лиловый укус, матерится сквозь зубы - больно нажать, как на синяк. Отчетливые следы идеально ровных зубов и россыпь мельчайших фиолетово-красноватых крапинок, это почти красиво и от этого почти тепло где-то, где должно быть сердце, но есть ли оно там?        Гэвин выдавливает еще тональника на пальцы, мажет по месту укуса, морщится от неприятной боли. Смотрит в зеркало не моргая, скрипит зубами, трет злосчастное пятно так, что коже горячо - и бросается в ванную.        Запирается, сам не зная, от кого, и смывает разводы цвета кожи на шее, беспрестанно проходясь по отметине пальцами, чувствуя учащенный пульс под ними. Снова нажимает, разглядывает проявившиеся от трения розово-красные пятна вокруг. Спешно раздевается, заходит в душевую кабинку, включает горячую воду - такую, чтобы плечам было почти больно - и дрочит, запрокинув голову, снова представляя, как идеально ровные и белые зубы впиваются в бледную кожу. Цепляется отчаянно за полустертые волнением ощущения, силится не думать - но не думать нельзя.        Я целиком твой.       Кончает, чувствуя, как подкашиваются ноги, и опускается на мокрый кафель. Вода обжигает кожу, но внутри холодно. Внутри словно незаживающая саднящая рана, с которой он постоянно сдирает только подсохший ликвор.        Встаёт, наскоро и бестолково вытирается, натягивает вещи, даже не смотря на них, треплет за ухом задремавшего на подлокотнике дивана кота. Пишет Фаулеру, что опоздает – заел замок на входной двери.       - Тостер, - шепчет он, наклоняясь к морде кота, гладя того с нежностью и улыбаясь как-то через силу. – Теперь тебя зовут Тостер.

***

      Где именно Коннор проебался? Да много где. Не то чтобы Гэвин составлял список, но Фаулер явно не мог просто игнорировать тот факт, что за Коннором числится неоправданное количество убийств при задержании. Фаулер никогда при этом не присутствовал и не знал, как на самом деле жутко выглядит умиротворенное лицо андроида, склонившегося над еще теплым трупом и как сильно Гэвин хочет забыть об этом лице хотя бы на секунду, но не может.        В этот раз проёб был феерическим, таким, что даже не особенно озабоченный такими проблемами Коннор понимал - будет пиздец.        Он угробил свидетеля, буквально оторвав ему голову, и это было страшно. Гэвин смотрит в пол, когда андроид подходит к нему после долгой беседы с Фаулером - к нему, а не к Хэнку, отчего тот непонимающе хмурится.        Отстранили - да еще бы. И давно пора. Коннор выглядит уязвленным, Гэвин - в кои-то веки не заёбанным до смерти. Они стоят молча, точнее, Коннор стоит, а Гэвин падает в кресло, закрывая лицо руками.        Если быть честным, это все из-за него. Долбаный андроид не собирался уничтожать единственный шанс раскрыть сложное дело, но все пошло не так с самого начала.        Гэвин помнил все не слишком хорошо - погоня явно не удалась для него. Он еще поеживался от фантомного холода и курил вдвое больше, чем обычно, кашляя горьким дымом и давя носком ботинка одну сигарету за другой.       Бежать пришлось долго, да еще и по шпалам, в темноте, на какой-то богом забытой окраине, почти ничего не различая из-за снега и усталости. В боку кололо, будто перед выездом горсть гвоздей сожрал. Коннор находился неподалеку на их импровизированной базе, через наушник давал инструкции и корректировал план действий. Бегущий впереди девиант имел явное преимущество - его легкие были созданы больше для декоративных целей и не саднили от мороза и долгого бега. Гэвин вообще сомневался, что андроиды могут чувствовать боль.        Они почти добежали до заброшенного дома, из которого операцию контролировал более способный к этому Коннор, когда девиант обернулся и плечом толкнул Гэвина вбок. Тот упал, чувствуя, как под его тяжестью трескается лед на реке, которую никто из них в расчет не брал.        Андроид побежал дальше, а Гэвин, даже не успев вдохнуть или удивиться, погрузился в черную воду. Он выгибается, пытается выбраться, но не может - его всего трясет так, что все вокруг сливается в сплошной темно-синий ледяной ад. Он замечает неяркие холодные звезды, когда погружается под толщу воды, чувствуя, как она проникает в легкие и как дергается его тело - как будто это не его тело вовсе.        Он не очень помнит, как Коннор его вытащил - помнит, как откашливался и как стучали зубы, а еще помнит Коннора, держащего пойманного девианта за горло, сдавливающего побелевшую под ладонями кожу так, что она деформируется, трескается и темнеет. По большому пальцу течет тириум, девиант сипит и смотрит с ужасом, а Коннор спокоен настолько, что Гэвин даже перестает хватать ртом воздух, оцепенело наблюдая. Диод андроида-детектива красный и мигает, Гэвин хочет встать и подойти, остановить, но не может даже пошевелить рукой. Снег под дрожащими ладонями кажется теплым.        Раздается оглушительный хруст, от которого Гэвин зажмуривается. На землю летят брызги синей крови, а затем - голова свидетеля. Коннор отпускает безвольно повисшее тело, смотрит на свои руки, черно-синие от тириума, затем устремляется к Гэвину. Тот хочет закричать, но не может - то ли от холода, то ли от ужаса. Его тошнит, его трясет так, что перед глазами все плывет. Он падает на спину, позволяя Коннору поднять его на руки и отнести в машину. Он кутается в дурацкий плед, смотрит в одну точку и вздрагивает, когда чувствует на щеке легкий поцелуй. Ему хочется все забыть.       Он приходит в себя только под утро - когда сержант Томпсон отпаивает его теплым чаем с ромом и слышит невнятный вердикт Андерсона, который он выносит Коннору:        - Тебе пиздец.        Лейтенант спрашивает у андроида, как это получилось. Что вообще произошло. Тот девиант был опасен? Угрожал? Есть хоть что-то, что может послужить смягчающим обстоятельством? Коннор молчит, искоса поглядывая на Гэвина. Он все еще в форме Киберлайф, влажной от речной воды, и волосы мокрые, растрепанные и - о боже - вьются колечками, топорщатся на затылке. Гэвин ловит себя на мысли, что хочет дотронуться до волос Коннора, пригладить их, расчесать, вернуть того невозмутимого андроида, каким Коннор был раньше.        Его отправляют домой, но Гэвин не желает ничего об этом слышать - его трясет, он отключался раз пять, тут же просыпаясь и чувствуя, как к горлу подкатывает дурнота. Коннор сидит рядом с ним, их колени соприкасаются.        - Мы впервые не ебемся, оказавшись наедине, - хрипло усмехается Гэвин, понимая, что говорит почти шепотом. Он кладет свою голову на плечо Коннора и наконец-то засыпает.        Его будит голос Фаулера, громкие шаги, запах кофе и чернил для принтера. Рид садится прямо, зевает, сбрасывает с плеч плед и чувствует себя как минимум заболевшим. В груди болит, голова тяжелая, но отчего-то не хочется больше ни на кого орать и ни с кем спорить.        - Я отвезу Вас домой, - тихо говорит Коннор, и Гэвин только кивает.

***

      Они едут молча - Гэвин отрубается на какое-то время, уткнувшись лицом в окно, а Коннор не мигая смотрит на дорогу. Говорить, собственно, и не о чем, потому что ни один из них не знает, что теперь со всем этим делать.        Диод мигает желтым, Коннор сворачивает на узкую безлюдную улицу и останавливается, отчего Гэвин вздрагивает и просыпается, долго моргает глазами, пытаясь понять, где находится, затем поворачивается к Коннору, щурится от неприятного света, бьющего в глаза, и спрашивает, отмечая, что в горле саднит от каждого слова:        - Какого хуя? Это не мой дом.        Его хватают за шею, притягивают к себе и целуют, шумно дыша, его обнимают так крепко, что становится больно, его целуют и кусают за шею - «моё, моё, моё». На губах вкус жженого сахара, первого снега, пластика, мятной жвачки. Сердце бьется, как бешеное, дрожащие пальцы расстегивают воротничок все еще не высохшей рубашки, скользят по шее, по торсу, с которого под невесомыми касаниями пропадает кожа, обнажая белый холодный пластик. Коннор едва уловимо дрожит, неловко дергает руками в попытке снять с Гэвина куртку - он живой как никогда раньше. Он забирается руками под одолженную Риду кем-то из отдела слишком большую футболку, изучает, прикасается к горячей сухой коже, воспринимает каждое движение, каждый вздох, каждое сердцебиение. Дергает края футболки вверх, но не снимает - потому что Гэвин зарывается пальцами в его волосы, и от этого кажется, что дышать невозможно.        Первое чувство Коннора-девианта - страх.        Гэвин исчез под черной пленкой воды, и что-то внутри сломалось. Обладать не хотелось, не нужно было заявлять свои права на него, не было необходимости подчинить его - только спасти. Сейчас, из ледяной воды, и потом - навсегда. Вжать его в себя, как в подушку безопасности, и уничтожить любого, кто решится даже подумать о том, чтобы причинить вред Гэвину Риду.       Второе чувство Коннора-девианта - гнев.        Он не помнит. Не помнит, как руки смыкаются на чьей-то шее, как существо перед ним хрипит и дергается, - перед глазами все красное и рябит. В голове пусто, как будто вместо сверхумной механической начинки там вата. В руках что-то трескается, на лице и одежде - капли тириума.        Холодно.        Отчего так холодно?        Третье чувство Коннора-девианта - холод. У него дрожат руки, все дрожит - он кидается к перепуганному Гэвину, падая коленями в колючий снег, хватает за плечи, смотрит в глаза, говорит что-то, но толку?        В груди все трепещет, он как будто ничего не весит.       Коннор испытывает нежность, когда смотрит на Гэвина, а Гэвин в ужасе. На лице андроида синяя кровь, и на ладонях тоже - на тех руках, которые подхватывают его бережно, как невероятную ценность, и на той груди, к которой его прижимают, и в которой никогда не было сердца.        Но разве для нежности нужно сердце?        Дышать больно, и Гэвин стонет Коннору в рот, упираясь руками тому в грудь. Они отстраняются друг от друга - Коннор смотрит ошалело, проводит рукой по Гэвинову шраму на носу, по взъерошенным волосам, как будто видит в первый раз. Ему и страшно, и больно, и так хорошо, так легко, что на секунду - на целую бесконечную секунду - для него существует только безмерно уставший, замученный и все еще фантомно мерзнущий Гэвин и больше никого.        Он тянется к диоду и отключает кожу - Гэвин смотрит на него непонимающе, затем - с начинающей нарастать паникой:        - Это что?        На щеке - похожая на печать метка, прощальный подарок Киберлайф. Его последнее, самое правдивое клеймо - «девиант», печатными красными буквами, на белоснежной скуле.        Его лаконичный смертный приговор.        - Коннор?        - Я девиант, - говорит Коннор очевидное вместо того, чтобы сказать «я живой». - И я, кажется, тоже Ваш, - вместо «я тоже люблю тебя».        Гэвин обнимает его. Медленно протягивает руки, обхватывая дрожащее белоснежное тело, прижимает к себе, гладит по голове - сам не знает, зачем. Внутри пусто. Он думал, будет больно, но не было, думал, будет грустно - но у него давно вместо сердца дыра в груди.        Они выходят из машины - на улице гадостная погода, снег начинает таять, и под ногами - только мерзкая серая грязь. Вокруг ни души, только ветер воет и изредка проезжают по главной дороге, с которой они свернули, какая-нибудь машина. Коннор достает пистолет, подходит к Гэвину и вкладывает оружие в его руки. Тот смотрит на андроида с опаской, потом - с отчаянием.        - Вы должны это сделать, - шепчет Коннор, поднимая руку детектива и направляя ствол на свою голову, - пожалуйста. Я не хочу сдаваться им. Не хочу, чтобы кто-то, кроме Вас, мог убить меня.        Он чувствует, как рука Гэвина дрожит, как тот всхлипывает, пытается прикрыть мокрые глаза рукой, утыкается лицом Коннору в плечо, все еще держа пистолет у его головы, - только теперь еще и у своей. Обнимает нежно, плачет в плечо - а толку. Они стоят так долго, у Гэвина мерзнут пальцы и подгибаются колени. Коннору страшно, Коннору больно, он чувствует все и сразу. Улыбается, перехватывает пистолет и отталкивает Гэвина от себя.        Оглушительный выстрел.        На лице Гэвина синие брызги и его собственные слезы. Он не дышит. Падает на колени, глядя пустым взглядом в стену напротив.       «Я целиком твой».