***
— Дазай, ты дома? — Спокойный, но в то же время немного радостный голос разнесся по квартире. Ответа не последовало. А ведь Дазай обычно стоял у двери, ожидая, пока Достоевский поднимется на третий этаж. — Тишина? — Пробормотал уже не таким радостным голосом Фёдор. Скорее, это было некое удивление. Чтоб в выходной и Осаму не было? Он-то и в рабочие дни никуда не спешил, предпочитая злым крикам Куникиды холодные, но нежные объятия Достоевского. Поэтому сейчас он насторожился. Что-то в этом было странным. Но попытавшись успокоиться, он ушёл на кухню. Сегодня хороший день. Сегодня — их годовщина. Их первая, маленькая годовщина. Ровно год назад они стали жить вместе. Ровно год назад они признались, что встречаются, детективам и крысам. Вспомнив этот день, Фёдор улыбнулся. Члены обеих организаций были, мягко говоря, в шоке. Куникида начал тогда кричать, мол, где это видано, чтобы члены двух вражеских организаций встречались. Гончаров трагически вздыхал, рыдал и пытался отговорить господина от этого, утверждая, что Дазай может внезапно ударить Достоевского по голове битой. Не в прямом, конечно, смысле, а может и в прямом. Спокойными были лишь Акико и Гоголь: Акико давно подозревала это, а Гоголь — клоун, которому было все равно. Сейчас Фёдору смешно, а тогда он был сильно встревожен да так, что прокусил подушечку большого пальца на левой руке. На том месте до сих пор красовался шрамик. Ещё его сильно беспокоило то, что у Дазая могут быть проблемы с Фукудзавой, но тот отнёсся нейтрально, хотя по нему было видно, что он рад, что у Дазая наконец-то появился человек, с которым Осаму больше не будет думать о суициде. Хотя Достоевский — не самый лучший вариант для этого, говорил он Акико, но если Дазай его полюбил, то пусть так и будет. Прошёл час. Достоевский уже приготовил свечи и маленький ужин. Потому что главное — десерт. Но Осаму до сих пор не было. Решив скоротать время, Достоевский пошёл переодеваться в более праздничную одежду. Пошёл он в спальню — любимую их комнату, потому что в ней все было сделано так, как они сами захотели, тогда как другие комнаты их большой квартиры не менялись с момента покупки. А зачем, если все свободное время они проводили в спальне? Комната эта представляла собой некий райский уголок, интерьер которого вообще не вписывался в интерьер квартиры. В отличие от других комнат, которые были все в чёрных тонах, спальня была абсолютно белой: белая кровать, белые обои, потолок и пол. Мебель была сделана специально под заказ в тон остальному. Даже свет от лампочек был не слегка желтоватым, тёплым, а холодно-белым. Это был поистине кусочек рая в их личном аду. Но сейчас… сейчас не такой девственно-белой. И все портили две розы. Чёрные, как смерть. — С чего вдруг? — Пробормотал Фёдор, уже понимая, что Дазая, скорее всего, дома не ждать, что Дазай поставил жирную точку в их отношениях.***
«Ложное чувство того, что ты предатель, всегда причиняет боль. Ты понимаешь, что на деле не сделал ничего плохого, но это чувство тебя сжирает. Я уже не смогу жить так, как жил раньше, зная, что Фёдор, мой любимый Фёдор, считает меня предателем и мразью. Я не смогу жить в этом мире, подозревая, что моего любимого Демона будет любить или ласкать кто-то другой или другая. Я просто больше не могу жить в этом мире». Дазай положил ручку и глянул на запись, которая будет последней в его дневнике, который он не трогал уже больше года. Он бросил грустный взгляд на коробочку с лезвиями, которые тоже не трогал год. Он уже ощущал шёпот смерти за спиной, ее присутствие, от которого у других шли бы мурашки по телу, но только не у него. Ведь смерть на протяжении всей его жизни была самой желанной гостьей. Последнее, что он сделал, — это отослал смс Рампо, чтобы тот заглянул к нему через час. Почему через час? Дазай успеет умереть, а тело не опухнет от воды. Осаму знал, что Рампо точно придёт. И не ошибался.***
Как правило, последнюю волю умершего нужно исполнять. Друзья и коллеги Дазая решили от этого не отступать, поэтому от кремирования отказались, как Осаму и хотел. Он желал, чтобы пришедшие на его похороны запомнили его таким красивым и бледным юношей, а не горсткой пепла в кубке.***
Черный гроб, бледный Дазай, тело которого не опухло и не посинело от воды, ибо Рампо успел, черный костюм, оставшийся ещё со времён его мафиозной жизни. Именно таким его запомнят люди. На кладбище стояла тишина, иногда прерываемая тихими всхлипами Наоми, которой суицидник симпатизировал. Остальные молчали, зная, что Осаму не хотелось бы видеть слезы друзей. На кладбище были все: от полицейских до крыс. Точнее, не всех крыс. Самого главного члена организации, на удивление, не было. Достоевский, который жил и встречался с Осаму, который был ему ближе всех, не пришёл на его похороны. Возмущены и удивлены были все, но никто этого вслух не высказывал. Когда в конце Куникида подошёл к Гоголю и Гончарову, те ответили, что Фёдор уехал, приказав им прийти и выразить соболезнования за него. Куникида лишь удивлённо вскинул брови, но узнавать что-то ещё не стал. Все равно бы не понял. Этого демона почти никто не понимал.***
— Дазай, Дазай, — холодный голос словно лезвием разрезал тишину. Горький тон с ноткой осуждения. Нет, Гоголь и Гончаров ошибались. Достоевский никуда не уехал. Он просто не смог бы так просто, не простившись с любимым, уехать. Да и вообще не уедет уже никогда и никуда. Здесь могила его Дазая. Он привязан к ней навсегда. — А знаешь, — Достоевский говорил с неким воодушевлением, будто Дазай был рядом и слушал его, — я ведь не поверил той записке. Слишком глупо. Да и чувства наши были сильнее и важнее всех этих тайн. — Он перевёл дыхание. — Ты наверняка думал, что тебя никто не сможет никогда понять, что ты так и останешься человеком-загадкой. Но… я, пожалуй, смог тебя узнать. Совсем немного, но смог. Ты был словно открытая, но очень сложная книга. Мы похожи в этом, поэтому я смог прочесть, но лишь самую малость. Но успел влюбиться. До этого я думал, что люблю в тебе загадку, но ошибался. Я люблю именно тебя. Подул легкий ветер, от которого зашумели деревья на кладбище. Фёдор вздрогнул — ему почудилось, что это чей-то осуждающий шёпот. — Но сейчас мне кажется, что я так и не смог понять даже то, что узнал. Зачем ты это сделал? Для чего? — По щекам Фёдора пошли два ручейка слез. Он плакал лишь в детстве, когда был беспомощен. И сейчас, после смерти Дазая, он стал таким... незащищенным ребёнком, у которого отобрали последнее, которого лишили последней радости в жизни. Он попытался вытереть слезы руками, но от этого их меньше не стало. Фёдор встал с земли и последний раз взглянул на могилу. — Если ты хотел, чтобы я тебя возненавидел, то увы… Ненависть не заглушит любовь. Моя любовь не угаснет к тебе никогда.***
Фёдор ушёл, когда начало подниматься солнце, когда ранние пташки запели. О его посещении кладбища на первый взгляд ничего не указывало. Никто, кроме Фукудзавы, так и не понял, что Достоевский здесь был. Две чёрные розы, которые Дазай оставил на прощание Фёдору, лежали сейчас на могиле Осаму.