Она

      Она сразу привлекла внимание. Своей походкой, длинными кудрявыми волосами, манерой речи, чуть язвительной, но до тошноты вежливой, и своим надменным взглядом. И все это при своей низкорослости и серомышести. Однако, девушки ее сразу возненавидели, а парни положили глаз.       Она не стыдилась сидеть на столе, закинув ногу на ногу, красить ногти на уроке. Многих передергивало, когда она, достав жвачку изо рта, начинала разминать ее между большим и указательным пальцами, внимательно разглядывая.       Она странная. Несомненно – очень странная. Иногда она смеялась над несмешными вещами, а затем, резко замолкнув, меняла выражение лица и отворачивалась.       Бывало, в ней промелькивали черты, которые ставили в ступор. Помню, как она, стоя на крыльце школы, закусив губу, в гневе сражалась с зонтиком, а потом, плюнув на него, злобно пошлепала по лужам под проливным дождем. Она моментально промокла и стала заметна ее особая хрупкость: узенькие плечи, на которые падали кругляшки кудрей, тоненькие пальчики, до остервенения сжимавшие ручки тяжелой сумки. Тогда с длинных ресниц капала вода, а в глазах стояла грусть. Она напомнила мне тогда брошенную собаку. Я зачем-то пошел следом за ней, догнал на остановке и предложил свой зонт. Она же, смерив меня презрительным взглядом, буркнула что-то похожее на «спасибо», приняла зонт и ушла, оставив меня мокнуть на остановке без крыши.       На перемене она частенько читала. И книжки все такие увесистые, выглядят скучными, но она была очень внимательна. В такие моменты она мне особенно нравилась. Лицо спокойное, без эмоций, даже доброе. Такой приятно ее видеть.       Ее речь так и сочилась сарказмом. На каждое слово у нее был свой ответ. Все смеялись, когда она язвила, помимо тех, на кого этот яд непосредственно капал.       Началось все с прикосновения. Я сначала думал, что с того дождливого дня, но ошибся. Ситуация банальна до комка в горле. Она просто врезалась в меня, отчего все распечатки, что она держала в своих тонких пальчиках, разлетелись по коридору. Я не хотел помогать ей собирать их, но отчего-то передумал и стал поднимать листок за листком. Когда же отдавал стопку ей, задержал пальцы на ее бледных запястьях. Мои горячие пальцы на ее холодной коже. А она растерялась, отвела взгляд и ушла, громко стуча каблуками.       Тогда-то я и понял, что она мне нравится. Пока только нравится.       Я ждал нового случая, и вот он подвернулся. Эта коротышка просто не могла дотянуться до нужного томика в библиотеке, и, кряхтя, тянула руку вверх, подпрыгивала, пытаясь достать. Тут-то я и появился. Галантно взял книгу с полки, заглянул в удивленные карие глаза и только потом отдал вещь. Я уходил и чувствовал, что она смотрит в мою спину. Все внутри меня ликовало.       Я продолжал свои незамысловатые ухаживания. Однажды она тихонько позвала меня и в пустом холле потребовала объяснений. Я прямо сказал, что она мне нравится. Ее кудряшки в негодовании подрагивали, а тонкие некрасивые губы сжались в усилии не выдать очередную порцию язвительных комментариев. Она была растеряна, но этого не показывала изо всех сил. Вернее, она думала, что не показывала, однако, это было не так.       А потом я ее поцеловал. В пустом коридоре, в окружении скучных школьных стен. Наклонился и поцеловал эти некрасивые губы. Кстати, они оказались теплыми и имели вкус клубники. Помада, наверное. Я не учел, что везде были камеры.       Тогда-то ее и уволили. А, я не сказал? Она была нашим учителем по русскому языку и литературе. Помню, как она кричала на меня, проклинала, и мне было не по себе. Потому что она плакала. И эти злые слезы были настолько ненастоящими, что я не мог поверить, что передо мной именно она. Я видел обиженного ребенка: маленькую кудрявую девочку с грубыми чертами лица, но с невероятными влажными от слез глазами. Она ведь старше-то меня всего на два года.       Последний раз я ее видел. Кажется, она уехала потом. Не знаю, что с ней стало. Наверное, нашла новую работу, надела свою маску сильной и независимой женщины и забыла про меня. Я не забыл. Совсем.