Outgoing

Две недели Рид чувствовал себя тупым, просто непроходимым куском дерьма. Оставалось, как минимум, ещё четыре. Лангетка на переломанной лодыжке приносила ужасный дискомфорт и вводила просто в иступляющую ярость. Помимо перелома в тот вечер, выходя из бара и цепляясь за Ричарда, Рид получил свой самый болезненный удар по самолюбию и в край испорченное реноме. Тогда, в больнице, когда андроид гладил его по волосам, как маленького, рыдающего от нестерпимой боли, Рид зарёкся брать в рот алкоголь. Но даже этому зароку не суждено было сбыться. Вынужденное бездействие влияло на активного, неуёмного Рида угнетающе, Рич после такого спектакля и вовсе его даже не навестил — и детектив запивал анальгетики дешевым виски, чтобы унять боль и одиночество, чтобы не скрипеть зубами. Передвигаться — даже по квартире — ему было проблематично, шутеры надоели, книги осточертели, ТВ вызывало приступ тошноты. Даже сбросить пар вручную получалось через раз. От нечего делать детектив листал ленту соцсети, когда очередная яркая неоново-лиловая реклама загородила обзор. Первой мыслью было разъебать чертов смартфон об стену, но Рид ему не поддался, вчитался внимательнее в вывеску с одной из откровенных красоток из борделя. «Любое ваше желание. Любая ваша фантазия. Вашим любимым голосом. Абсолютно анонимно». Ебнуло током так, что Рид аж подпрыгнул где сидел, на всякий случай заскринив номерок. По напарнику-девианту — детектив признался себе только сейчас — он невыносимо тоскует. Тоскует по ласке, по касаниям — Ричард никогда не был с ним груб или зол. Только нежен. И порой Рида это неимоверно выводило из себя. С горем пополам Рид вытерпел очередной скучный день, уже было, забыв о скриншоте, лег в постель, вырубив везде свет, как это обычно делал Рич. Неужели без него он всерьёз зашивается на работе или просто не хочет слушать двойную, из-за болезненного состояния — порцию нападок? На минуту Риду стало жаль и самого себя, одинокого и брошенного, и Ричарда, пропадающего на работе, но это чувство прошло, стоило лишь идеальному девятисотому предстать перед мысленным взором детектива, без пиджака, в одной своей строгой, чёрной рубашке. Но просто так сосредоточиться не удалось — отголоски боли отвлекали его, заставляли образ девианта пойти сеткой разбивающей ряби. — Ладно, блять, — со злостью Рид подсовывает свободную подушку под спину, устраиваясь наполовину лёжа и тянется за мобильным, включая. — Если я не иду в бордель, то бордель идёт ко мне. И точка. Гэвин думает, что то, чего он хочет — слишком низко, грязно и даже греховно. Он не хочет даже делиться фантазиями с партнёром, но если только представлять — это ведь не грех? Но даже муки совести не могут остановить гудков исходящего вызова. Его мило приветствует автоответчик, сразу предупреждая, что следует подготовить образец желаемого голоса. Рид копается в телефоне спешно, находя короткий отрывок случайно записанного разговора, включает, позволяя идентифицировать. *** Ричарду на новое задание было, мягко говоря, плевать — хоть и задумка Фаулера слегка переходила допустимые границы. Куда больше его волновало состояние напарника — но заскочить домой не было времени даже на пересменках. Днём он вынужден был находиться в участке, вместо Гэвина, ночью — «подрабатывать» в колл-центре Рая. Несмотря на то, что андроидам не нужен сон, единственное, чего ему хотелось — прыгнуть, раздевшись, в уютную постель и бережно сгрести за шкирку своего неуёмного детектива, сжать в объятиях, отдыхая от всей этой суеты. Сон ему не нужен. А вот отдых — очень. Позёвывая и складывая руки на груди, Ричард следит за тем, как андроиды принимают входящие звонки. Рид привил ему достаточно своих человеческих привычек, чтобы появилась возможность заскучать, глядя на исполнительно копирующих чужие голоса андроидов. Его же чужие фантазии волновали редко, и к селектору, распределяющему вызовы, он прислушивался в пол уха. Звонок, которого он совершенно не ожидал, раздался около полуночи. Запись собственного голоса Ричард узнал без труда, суматошно переключая на свою приватную линию. Он отказывался верить, что в службу секса по телефону обращается его детектив. — Как я могу называть тебя, сладкий? — голос девианта сочится томным елеем, а сам он напрягается в ожидании ответа, боясь услышать голос, который узнает из тысячи. Боясь и желая. — Детектив… — прикрывая глаза, Рид устраивается на постели удобнее в предвкушении, без воды проглатывает парочку таблеток, чтобы боль не припёрла к стенке в самый ответственный момент. Он ещё расслаблен физически, но волнение от того, что он собирается делать покалывает кончики пальцев. Рид задирает пижамную майку, перекидывая ворот через голову, чуть смочив пальцы слюной, проходится по кадыку, выступающим ключицам, так, как это любит делать Рич, подстегивая себя привычной лаской. — Но я думаю, мы определимся в процессе с конкретными прозвищами для меня. «Ай да Фаулер, ай да сукин сын!» — думает Ричард. Возможность добраться до подноготной, до самых потаенных желаний — касающихся его напрямую — определённо стоила того, чтобы несколько ночей просидеть в этом гадюшнике, выполняя прихоти разных извращенцев. За такую возможность Ричард мысленно пообещал начальнику бутылку хорошего алкоголя. Любопытство распирает, но в его же интересах поддерживать игру — Ричард добавляет в свой тон толику повседневной официальности. — Чем обязан, детектив? Я внимательно слушаю вас. Андроид на другом конце провода несказанно хорош, Рид уже может заявить это с уверенностью. Он ещё не передал образа, а жестянка уже переняла не только голос, но и манеру разговора. Он намеренно минует чувствительную грудь, сразу касаясь живота, поглаживая себя ненавязчиво, не спеша обводя рельеф пресса. — Ты — андроид-детектив модели RK900. Стройный, крепкий, подтянутый, с невероятно сильными руками, — Рид концентрируется на желанном образе, вспоминает все до мельчайших деталей, перебарывая стеснение. Комплиментов Ричарду он не произносил никогда, даже если считал его идеальным. — С восхитительной, упругой задницей и хитрющим, хищным взглядом. На тебе классические, чёрные брюки и такая же чёрная, строгая, застегнутая рубашка — даже они выражают твою холодность, отчуждённость и властную непоколебимость. Ричард переваривает услышанное с трудом. Сложно поверить в то, что его механическим, идеальным телом восхищались неподдельно, что любовника заводила его манера держать себя. — И чего желает мой детектив? Девиант мурлычет со всевозможной лаской, располагая к себе, призывая продолжить, наслаждаясь такой острой игрой. Рид жмурится, признаваясь пока себе только в постыдной слабости. Ему действительно хочется, мысль об этом жжёт все тело неудовлетворенным желанием. Не давая себе повернуть назад и отречься от идеи, сбросив звонок, он поднимается обратно к груди, сжимает с силой и перекатывает между ещё влажных пальцев сосок, оттягивая и сдерживая стон — придыхание все равно проявляется в дрожащем от возбуждения голосе. — Детектив хочет, чтобы его взяли. Изощрённо, властно, немного грубо, собственнически. Сломив. Заставив просить. Несмотря на то, что выражение эмоции служит, преимущественно, метафорой, у Ричарда натурально отвисает челюсть. Подумать о том, чтобы взять Гэвина силой, он и в смелых своих мечтах не мог — с огромным трудом выстроенное партнёрство, бережная симпатия, нежность по отношению друг к другу — к такому уж точно не располагали. А оказывается, развратный детектив спит и видит, как бы быть хорошенько оттраханным. Идея зреет в голове сама собой — кощунственно полагать, что после стольких нападок с Ридом не хотелось сделать что-нибудь эдакое. — В очередной раз назвав меня жестянкой, вы отправляете меня за кофе, детектив. Я его приношу, ставлю на стол, но ваша рука даже не касается стаканчика. Ваше крепкое запястье обхватывает обруч наручников, рука заходит за спину сама собой — вы не успеваете среагировать на такое нахальство и возмутиться, металл холодит вашу кожу — а вторая рука тем временем тоже оказывается за спинкой стула. Вы не можете освободиться. Сейчас вы целиком в моей власти. И сейчас мы посчитаемся за все дурное обращение ко мне, детектив. Что вы на это скажете? Извиваться на постели от звуков такого знакомого голоса и таких сокровенных слов, мешает больная нога, и Рид по-привычке «пфыкает» на свой манер, вымещая досаду. Голосом Ричарда это звучит так интимно, так заводит, что он просто коротко всхлипывает, оставляя скрутившее низ живота возбуждение на потом, лаская тело уже хаотично, проецируя действие на себя. — Что ты творишь, банка с гайками? — подыгрывает Рид безымянной жестянке, сдерживая ещё стоны. Или не подыгрывает — сам не может разобраться, путается в мыслях, желаниях. Одно знает наверняка — Ричард не должен об этом узнать, пусть мираж останется миражом, пусть голос любовника будет эфемерным видением, синтезируемым другим андроидом. — За оскорбление полагается пощёчина, детектив, — Ричард сглатывает машинально, хотя глотать, вроде бы, и нечего, прощупывает почву, границу дозволенного, подумывая о том, есть ли она вообще. Он имитирует звук хлесткого удара, представляет, как выгнулся на своей широкой постели Рид, заводится и сам от краткой визуализации и удерживаемых, но все равно легко читаемых стонов на другом конце провода. — Вы слишком грубы и самоуверенны, детектив. Со всеми, кто вас окружает. Пожалуй, я сейчас срежу с вас всю одежду — без неё вы почувствуете себя уязвимым. Беззащитным. Я не позволю вам прикрыться, если кто-то войдёт, не остановлюсь — чтобы вы были не только моим зрелищем. Молитесь, детектив, чтобы ваши позорные и пагубные страсти остались только между нами. Рид глухо стонет, проходясь неровными ногтями внизу живота, прямо над лобком, задевая короткий ёжик стриженых волос — интимные стрижки привил тоже Рич, страстно обожавший, как оказалось, работать ртом. Чертова машина проходится по самому болезненному и живому — от чувства запретного, от опасности, от звука пощёчины аж подбираются яйца. Чтобы не заскулить в голос буквально на самом начале, детектив свободной ладонью накрывает горло, чуть сжимая, обводя подушечкой указательного пальца искусанные губы и создавая для себя видимость чужих касаний. — Хрена ли ты себе позволяешь, пластика кусок? Так тяжело бросаться оскорблениями всерьёз, когда хочется выстанывать это томным голосом, теряя голову. Но даже то, что он может выдавить — уже ставка. И игра продолжается. А в принципе, может ли дрожать андроид? Ричард не задавался этим вопросом до тех пор, пока скулёж напарника в трубке не заставил его дернуться от не испытываемых прежде ощущений. — Учу вас хорошим манерам, детектив. Теперь, когда вы без одежды видно, что вас возбуждает насилие, — Ричард облизывает мельком пересохшие губы. — Смазка прямо стекает по стволу, детектив. Какая прелесть. Вам же так хочется. Ричарду, на самом деле, теперь тоже хочется. Он не собирается останавливаться. Не сейчас, не теперь — когда ощущает и власть, и ответственность за случайно попавшее в руки чужое желание. — С той отстранённой заботой, которой я окружаю вас постоянно, я помогу вам подняться с кресла. Всё становится чуточку легче, когда рядом послушная, готовая выполнить любой ваш приказ машина, верно, детектив? Но за всё требуется платить. И за послушание машины — больше всего. Теперь вы стоите, но почему сутулитесь, детектив, вам стыдно? — Девиант переходит на медленный, проникновенный шёпот, словно в самом деле склоняется над Гэвином, касаясь губами уха. — Нечего стыдиться. Чтобы получить удовольствие — его нужно заслужить. И поэтому, мешок с костями, я поставлю тебя на колени, сжав до короткого, болезненного писка твоё плечо, притяну поближе за волосы, заставляя проехаться по шершавому ковру голыми коленями, и уткну себе в ширинку. Откроешь зубами — ты знаешь, что делать. Гэвин бьется затылком об изголовье кровати отрывисто, от того, что в порыве запрокидывает голову. По телу расходятся то волны жара, то пронзительный холод — голос, только голос, в самых ярких краска воплощающий его фантазию заставляет ёрзать бедрами, и медлить больше нет сил. Отнимая ладонь от горла, он смачивает её вязкой слюной, прошедшись языком от основания до кончиков пальцев, накрывает в самом деле сочащийся смазкой член, сжимает, прислушиваясь, к тому, как стучит кровь в висках. — Черта с два, утиля кило. Черта с два я тебе отсосу, понял? Сопротивляться — настолько, насколько вообще это нужно — становится проще от того, что уже болезненное напряжение удаётся слегка утихомирить, дать своему желанию волю. Гэвин скалится, представляя, как бы это вывело из себя напарника, как ярость бы оставила отпечаток на идеальном, не выражающем лице. — Отказ — пощёчина. Оскорбление — пощёчина, мяса кусок, — Ричард не злится, наоборот, улыбается, облизываясь, но голос полон такой холодной злости и гнева, что к нему оборачивается сосед «по телефону», почти испуганно взирая на «коллегу». — Твоя гордость сыграет с тобой плохую шутку, помяни моё слово. А сейчас — ты попросишь у меня прощения, пока я снимаю ремень. Тебе ведь нравится любоваться, как я медленно расстёгиваю пальцами блестящую пряжку… Чтобы отвлечься хоть как-то, сохранить остатки равновесия и не броситься на такси домой к этому чертовому детективу, Рич достаёт монетку из заднего кармана джинсов, перекатывает на костяшках пальцев, концентрируясь на том, как изложить фантазию дальше. Рид же буквально осязает металлический звук, с которым постоянно раскрывалась пряжка чужого ремня, звякая о его собственную. Скулы в самом деле начинают гореть, залитые краской, точно попадая в озвученный сценарий, хоть и природа у румянца иная. Детектив ласкает себя медленно, скорее, только дразня — это развлечение слишком интригует, чтобы просто разогнаться и финишировать, вместо удовлетворения только испачкавшись понапрасну. — Ещё извиняться я перед тобой буду, банка с гайками. Ты чё себе возомнил, ошибка Киберлайфа? Язвительность напарника в кои-то веки его не ранит, только раззадоривает, подстёгивает, по-настоящему заводит. Колл-центр оборудован системой видеонаблюдения — это одна из тех причин, что ещё останавливают девианта. В действиях, но не в словах. — Ты ничему не учишься, — с хорошо наигранным сожалением произносит Ричард, сочувственно цокнув языком — так, как любил делать сам Рид — даже не подумав о том, что такой личный между ними жест может выдать его с головой. — Мне придется выпороть тебя. Сейчас, пока ты стоишь на коленях, я пройдусь этим ремнём по груди. Безжалостно оставлю набухшие красные полосы от ударов у сосков, словно случайно задену пряжкой косточку ключицы. Но ты гордый, мешок мяса. Отвернёшься, будешь молчать, кусая губы, пока не закроешься, обессилев, не нагнёшься, опираясь на плечо, потому что руки скованы сзади. Во мне нет сочувствия, помнишь? Я исполосую следами и твои руки, и спину — где смогу дотянуться, и призывно оттопыренную задницу. Подставляешься лучше шлюх из борделя, это похвально. Рич прикрывает глаза, пропустив в голос лёгкую насмешку — этот тон уничтожил бы того Гэвина, каким детектив был полгода назад, когда они познакомились. Но тот Гэвин, что сейчас с ним, только прогибается в пояснице на постели, и стонет, насквозь течным тоном, непослушными губами стараясь произнести одно-единственное имя. Он даже не обращает внимания на смутно знакомый звук, пропускает эту маловажную деталь мимо ушей, мимо сознания, толкаясь во влажную ладонь. — Нравится тебе, ублюдок пластиковый? Нравится, когда пресмыкаются перед твоей силой и интеллектом? Подтянув здоровую ногу повыше и согнув её в колене, Рид сжимает себя двумя пальцами под корнем, отсрочивая разрядку, тщетно пытается унять стоны и совладать со сбитым дыханием. И можно было бы подумать, что детектив излился, если бы Ричард не знал, что это не так. То, что детектив скорострел — им в постели ничуть не мешало, оба научились контролировать это: Рид — сдерживая себя, он — виртуозно отсасывая и не отпуская до тех пор, пока детектив не спустит первое семя в тугое горло. Второй раз, как правило, мог длиться хоть до утра. Но Ричард осаживает себя, вспоминает, что играет роль, ведётся на стон и сбитое, судорожное дыхание, вспоминая, как быстро могут ходить рёбра от бешеных вдохов и выдохов под пластиковыми пальцами. — Ни капли выдержки, детектив… Спустить всего лишь от порки — на сколько же ты испорчен, мешок костей? — новая ухмылка, от того, что девиант представляет себе две разные картины — ту, что сейчас в доме напарника, и ту, что он обрисовывает. Сидеть просто так и ему становится невмоготу, даже у андроидов есть свой предел прочности, и он на кресле заезжает под стол глубже, ненавязчиво поглаживая себя пальцами через одежду — касание выбивает шипение сквозь зубы, но Ричард не жалеет, ведь с картиной это вполне вяжется. — Ты испачкал ковёр и мои ботинки, неуправляемое животное. Сейчас ты соберешь все языком, вылижешь мою обувь до блеска — но даже не думай сглотнуть. Смазки нет и не будет, имей это в виду — кровь я предпочитаю видеть на твоём разбитом ебале. Ругательство не особо вписывается в привычную речь, и это первое, что покоробило слух основательно — страх быть пойманным на такой извращенной фантазии только обострил все чувства, но не заставил остановиться. — Я быстрее плюну тебе этим в рожу, кусок железа. Рид массирует напрягшуюся мошонку в ладони, сплёвывает на пальцы свободной руки и увлажняет сфинктер — он хочет яркого, немного болезненного проникновения, почти такого, как то, что озвучил андроид. Хотя бы его имитации. — Если бы не твоя дерзость, мешок костей, я мог бы даже тебя пожалеть, — Ричард рычит, словно в самом деле недоволен непокорностью и наглостью. Его голос сквозит дальше лишь холодной иронией, за которой проще скрывать одолевающее желание. — Ей-богу, твоя задница напрашивается максимум на игрушку, но никак не на мой член. Никакого старания, детектив, никакой отдачи… За дерзость тебя снова будут охаживать ремнем, кусок мяса. Уже не так вдумчиво, как раньше — хаотично, до ожогов от удара на коже. Я даже не сдержусь — и хлестну по лицу, рассекая кожу пряжкой, чтобы увидеть кармин на твоей скуле. А ты ведь даже рта в ответ раскрыть не можешь, боясь проронить хоть каплю собственной спермы, которой я буду тебя растягивать — только жмуришь слезящиеся от боли глаза… Хах. Как же ты жалок, как бы ты ни кичился. Ричард ловит себя на мысли, что это все может быть только фантазией. Игрой — и ничем больше. Он пойдёт на это, только если Рид сам его попросит, и даже если будет действовать всерьёз — все равно после заботливо обработает все нанесённые раны, вне зависимости от того, насколько они серьезны. Диод на виске ещё дико херачит красным, и он сжимает себя через плотную ткань сильнее, скрипя идеальными зубами. Рид толкается внутрь мокрыми от слюны пальцами с усилием под звук чужого голоса, и его стон — полный неподдельного удовольствия — звучит в унисон с чужим стоном в трубке, только поэтому он не обращает никакого внимания на это вновь, игнорирует все, что могло помочь догадаться. Он уже не в силах произнести что-то внятное, только мычит что-то, невольно вписываясь в сценарий фантазии, кивает самому себе и начинает двигаться внутри, рвано из-за неудобной позы, но причиняя себе боль намеренно, упиваясь ею, как самым изысканным наркотиком. — Можешь сплюнуть, но не думай, что все кончится так просто, — многообещающе предупреждает Ричард, от греха подальше вынимая ладонь из-под стола, сдерживая абсолютно несвойственный ему вой от неутоленного желания — это Рид дома, а ему, если он спустит в бельё, ещё ехать в участок. Хотя он уже твёрдо решил заехать домой и хотя бы переодеться — а сейчас он опирается на столешницу основанием ладони, зная, что долго его Рид не продержится, посмеивается жёстко, с ехидством. — Должно быть, вы, наконец, здорово прикусили язык, детектив, раз даже слюна со спермой розовая? Ничего страшного, это не помешает мне. Расстегнув брюки, я заставлю тебя взять в рот, мне неважно, придётся ли разбить тебе губы, насадить за волосы или свернуть челюсть. Мне важна только твоя узкая глотка — ты будешь рыдать и давиться членом, слюна, смазка, твоя кровь и слёзы будут капать тебе на грудь, а я буду это растирать, чтобы следов не осталось, но чтобы ты помнил этот назидательный урок. Можешь не врать мне, что тебе больно или плохо, тебе нравится это, поехавший ты сукин сын. Андроиды не дышат, но Ричард останавливается, чтобы перевести дух. Он вслушивается в сдавленные стоны, и это — лучшая музыка для его ушей. — Когда я спущу тебе в горло, я прослежу за тем, чтобы ты очистил мой член ещё внутри языком. И чтобы не выпустил ни капли — я не оставлю на тебе живого места, если увижу хоть пятнышко с оттенком тириума, мешок с костями. Рид слушает механическую имитацию голоса своего напарника и уже не верит в то, что это просто фальшивка. Так обращаться, так говорить с ним мог только один. Но ему уже глубоко плевать — он трахает себя пальцами, разводя их внутри, чтобы хоть немного сделать проникновение похожим на его размеры, надрачивает член в том же темпе, технично, резко, отрывисто, и спускает на напряжённый живот как раз на словах о чужом оргазме. Рид прокусывает губы себе до крови, в самом деле пачкаясь кровью, чтобы не закричать в голос, продлевает для себя мгновения блаженной неги, толкнувшись пальцами в простату. Если бы полгода назад ему кто-нибудь сказал, что самый яркий оргазм в жизни он получит, фантазируя о том, как его насилует андроид — он бы с усердием разбил этому «кому-нибудь» лицо. — Только после этого я могу тебя отпустить. Ты хорош, когда этого хочешь — даже потрепать по волосам хочется, как послушную собачонку. Вместо ответа Рид «пфекает» и завершает вызов. Отойти от такого феерического оргазма не получается долго, зато когда это происходит — его сжимает стыд. Слава богу — пачка влажных салфеток рядом, на тумбочке у кровати — и Рид приводит себя в порядок, утыкается горящим от стыда лицом в подушку и забывается блаженной дрёмой, плавно перетекшей в здоровый, спокойный сон. Зато Ричард не находит себе места, и дожить до утра — действительно серьёзная проблема. Для андроидов, не испытывающих естественных потребностей, не предусмотрено туалетов, и в перерыве девиант едва ли не вылетает на улицу, меряя шагами дворик перед центром. Насмотревшись на Гэвина, нестерпимо хочется закурить, сильнее, чем во все прошлые разы — он стреляет сигарету у случайного прохожего, закуривает, делая затяжку, просто пробуя — и выбрасывает гадость подальше, нервно заламывая пальцы. Едва только Рич сдает смену — ловит такси, едет домой, даже не звенит ключами, открывая дверь — его движения точны и экономны, он спешит, и даже не скидывает куртку. Заходя в спальню, видит довольное, сонное лицо своего детектива, подлетает и сжимает его в объятиях, беспорядочно целуя вредную морду, по которой успел до ужаса соскучиться. — Ля, какого черта, коробка с болтами? Тебя не было почти неделю, — выворачиваясь, сонно ворчит Рид, не обижаясь на самом деле, просто желая, чтобы ласка и объятия не кончались. Он по этому тосковал — хоть и никогда не признает этого вслух. — Без тебя не работается, а работы тем временем только прибавляется, — отшучивается Ричард, не давая двинуться, обхватив под грудью и зафиксировав детектива так, чтобы он, в первую очередь, не потревожил больную ногу. Всё же события ночи дают о себе знать, и девиант прихватывает аккуратными зубами мочку чужого уха, требовательно потянув на себя, и сладко пообещав: — Как только ты выздоровеешь — мы поговорим с тобой в участке. На ночном дежурстве. Несколько иначе, нежели привыкли. Видеть отвисшую челюсть Рида — высшее из удовольствий для Ричарда.