Андрей Петрович

Хлеб закончился. Андрей Петрович в порыве отчаяния обшарил всю полку в шкафчике, на которую обычно убирал буханки и булки, но рука натыкалась на пустые пакеты — надо бы выбросить — на старую, материну еще «Книгу о вкусной и здоровой пище», папку с рецептами и бог весть какую ерунду вроде формочек для льда. А хлеба не было… Даже завалящего какого кусочка или засохшей корочки — все успел подъесть, не заметив, как. Под футбол, пиво и бутерброды с колбасой хорошо пошли. Андрей Петрович вздохнул и покосился за окно — там в свете заходящего солнца колосилась некошеная трава, почти скрывая тропинку до калитки. Утром будет роса, и за хлебом идти придется с мокрыми ногами, или ждать, пока подсохнет, но к тому времени понаехавшие дачники встанут стеной у прилавков, хрен пробьешься. Летние выходные, мать их ети! — Что ж делать-то? Идти надо, — расстроенно произнес он, решив в качестве компенсации прикупить еще пива. И чипсов — в «Пятерочке» акция, хоть какое, а моральное удовлетворение за внеплановый поход в магазин. Июньский вечер встретил душным теплом. У забора напротив сосед обрезал разросшиеся кусты, поздоровался. Пришлось остановиться и минут десять точить лясы. Ни о чем, об игре наших, о погоде, о проклятых колючих кустах. Сосед вроде бы вскользь заметил: — Бабу бы тебе завести. — Завести, завести, — бурчал Андрей Петрович, шагая по свежезакатанному асфальтом переулку и сердито помахивая синей болоньевой сумкой. — Добрые все, заботливые! — Доброго здоровьичка! — чей-то звонкий голос вернул его в реальность. — И вам не хворать, Мария Ивановна! — Андрей Петрович остановился было, знакомая улыбнулась и показала глазами на машину — мол, встречают меня, некогда лясы точить и прошла мимо, покачивая могучими бедрами и колыхая цветастый подол объемистыми пакетами со стиральным порошком, рулонами туалетной бумаги и прочими милыми женскому сердцу полезными вещами. На привокзальную площадь вывернула заплутавшая фура. Водитель морщил лоб и напряженно кусал губы, пытаясь понять, куда он заехал и как теперь отсюда выбираться — припаркованные машины, снующие туда-сюда пешеходы и безбашенные велосипедисты, которым непременно надо проскочить перед бампером… Андрей Петрович демонстративно вздохнул и стал обходить морду фуры по широкой дуге — авось кому хороший пример будет. Хотя заблудившийся дальнобой в их ебенях дело настолько привычное, что уже никого не удивляет, разве что вызывают глухое раздражение доставленные неудобства: обходи да объезжай этакого неповоротливого монстра, загородившего почитай всю проезжую часть. За фурой оказалась большая лужа, до сих пор не просохшая от утренней грозы. Пришлось забирать еще больше вправо, прижиматься почти вплотную к ограждению лестницы перехода под железной дорогой. Переход Андрей Петрович не любил, как и почти все местные жители, которые упорно лазили через пути поверху, наплевав на безопасность. Народ сносил даже заборы — будь то ажурные решетки или глухие шумопоглощающие стены — лишь бы не спускаться в темное зассанное и заблеванное подземелье, прочно облюбованное маргинальной молодежью. Путь преградили ящики, на которых устроились несколько парней лет восемнадцати-двадцати. Или старше, Андрей Петрович не разбирался в таких тонкостях, он терпеливо ждал, когда или чертова фура свалит к чертовой матери, или патлатый парень соизволит заметить, что мешает, оторвет взгляд от струн видавшей виды гитары и уберет ноги, вытянутые аккурат во всю длину узкого прохода. Андрей Петрович остановился, внутренне закипая от едва сдерживаемого гнева — не то чтобы он куда-то торопился, но сама ситуация бесила. — Что, дядь, хочешь? — патлатый поднял глаза и растянул губы в усмешке. — Хочу, — процедил Андрей Петрович сквозь сжатые зубы. — Пятьсот. — Чего?! — Андрей Петрович задохнулся от злости: что за рэкет посреди почитай белого дня?! Совсем молодежь охамела, за возможность пройти требует денег! — Рублей, дядя, — патлатый уже откровенно скалился. — Пойдем, пока я в настроении. Сегодня у меня даже резинка есть, — он последний раз ущипнул струну гитары, отложил ее и легко поднялся, гибко потянувшись всем телом. Между поясом джинсов и задравшейся болотного цвета майкой на минуту показалась полоска бледной кожи с узкой дорожкой светлых коротких волосков, убегавших вниз. — Я н-не-е… Слушать блеяние Андрея Петровича никто не стал. Он затравленно оглянулся — фура раскорячилась, окончательно перекрыв пути отступления. Слышался мат водилы, чьи-то сердитые голоса и нетерпеливое бибиканье, видать уже затор образовался серьезный и так просто не рассосется. — Идем, — патлатый сделал шаг в сторону лестницы, оглянулся, не дождавшись Андрея Петровича вернулся и крепко взял за запястье. Тот как во сне, как телок на веревочке пошел следом, борясь с желанием закричать — в общем шуме никто не услышит, а и услышит… Подгибающимися ногами он отсчитывал ступеньки. Две, пять, десять… В конце второго пролета патлатый остановился. — Деньги давай, — хмуро бросил тот, от прежнего веселья не осталось и следа. Андрей Петрович, мысленно скуля от ужаса и лихорадочно вспоминая «Отче наш», дрожащей рукой протянул сотенные, по счастью отложенные в нагрудный карман. Патлатый почти вырвал деньги из его рук, прерывисто вздохнул и приспустил джинсы. Обнаженные ягодицы призывно и беззащитно белели в сумерках раннего летнего вечера. — Я не-е… — Да чтоб тебя! — патлатый обернулся, задержал на Андрее Петровиче тяжелый взгляд, дернул кадыком. И решительно опустился на корточки. «Бежать!», — в голове Андрея Петровича оформилась первая здравая мысль, но враз ослабевшие ноги отказывались сделать хотя бы шаг. Он возвел глаза к потолку, покрытому застарелыми разводами и пятнами плесени, чтобы только не смотреть вниз на растрепанную макушку и рот с влажными губами, в котором с пошлым причмокиванием исчезал его член. Возбуждение накатило внезапно, от прилива крови стало почти больно, но так остро-хорошо, что Андрей Петрович застонал и подался вперед, стараясь войти до упора. Патлатый закашлялся, дернул головой и его зубы чувствительно прошлись по набухшей головке. Отчего-то эта боль еще больше распалила Андрея Петровича. Он уже не думал ни о чем, осталось только желание засадить, трахнуть быстро и жестко… В магазине на кассе он долго тупил, совершенно забыв, за чем пришел и что собственно ему тут надо. Кассирша, улыбчивая деваха, которую он еще помнил соплей с белыми бантами и вечно сбитыми коленками, пыталась помочь: — Беленькой, дядя Андрей? — Красненькой, — пошутил он и вымученно улыбнулся, покачав головой. В крови гуляла истома, и окружающее казалось фантастическим, нереальным сном. Его взгляд упал на заботливо выложенные над лентой транспортера разноцветные пачки презервативов. Мимолетная мысль, что надо бы купить, обожгла не хуже опрокинутого на себя кипятка: то есть он как бы получается законченный пидор, раз уж думает о продолжении? — Дядь Андрей? — кассирша смотрела на него с жалостью, а он чувствовал, как полыхают уши и начинают гореть щеки. — Старый стал, склероз подкрался, видать, — он махнул рукой. — А вообще хлеба вроде надо было купить. Он сходил за буханкой и вернулся к кассе, где вместо девахи сидел незнакомый очкастый мужик неопределенного возраста. Андрей Петрович выложил буханку на ленту и, воровато оглянувшись, кинул рядом упаковку «Дюрекса». Он шел домой, загребая ногами и иногда встряхивая головой, словно пытаясь прогнать дурной сон. Проснуться никак не получалось… Против воли в памяти всплывали подробности недавнего приключения, от них становилось жарко и стыдно, а еще так остро и сладко, как не было ни разу в жизни. Осознание того, почему ни с одной бабой у него по жизни не ладилось, пришло внезапно. Накрыло так, что пришлось остановиться и присесть на низенький заборчик у почтового отделения. Андрей Петрович проторчал бы там до утра, бездумно пялясь в постепенно темнеющее небо, если бы не злющие комары, которые свирепо впивались в беззащитную кожу. Прибив очередную падлу на лбу, он все же решил вернуться домой: жизнь, как ни крути, продолжалась, и кормить мерзких кровососов не было никакого смысла. Промаявшись в постели почти до рассвета, он забылся беспокойным сном и был разбужен соседом — тот с восьми утра намывал машину под «Радио Дача». Так-то обычно Андрея Петровича мало волновало кто во сколько встает, сам он поднимался около семи — многолетняя привычка, да и с возрастом времени на сон требовалось все меньше, но вот именно сегодня было обидно. Он повалялся еще немного, пытаясь настроить себя на минорный лад, ведь нужно же как-то переосмыслить жизнь, примириться с собой, но… В памяти все время всплывали округлые белые ягодицы и острое удовольствие, которым накрыло после. Организм и сознание пришли к согласию и отказывались считать ситуацию неправильной. Из ряда вон выходящей — пожалуй, но не более. Через пару дней Андрей Петрович решил повторить опыт. Было любопытно, как все будет восприниматься без ощущения новизны. Патлатый сидел на том же месте, оседлав перевернутый ящик, в этот раз даже не терзал многострадальные гитарные струны. Он заулыбался Андрею Петровичу как старому знакомому и выразительно скосил глаза на переход. Андрей Петрович чинно наклонил голову, что можно было принять со стороны за приветствие, но на самом деле являлось согласием, и первым неспешно спустился на пару пролетов вниз. В нос шибануло знакомой вонью и затхлостью. Сверху раздались быстрые шаги, и патлатый остановился в метре от Андрея Петровича. Ждал. Получив деньги, расслабился, благожелательно улыбнулся, увидев квадратик презерватива, и привычно оперся ладонями на расписанную матерными словами стену. Во второй раз все прошло еще лучше, чем в первый. Андрей Петрович не отказался бы и от минета, но член стоял бодро, и в нем как бы не было необходимости. Просить не хотелось — вдруг за это полагалась доплата, спрашивать тоже — вполне можно спровоцировать развод на деньги, поэтому, отложив разговоры на потом, Андрей Петрович выкинул все мысли из головы и отдался процессу. В этот раз ощущения были иными: само проникновение хоть и приносило жгучее удовольствие, но адреналин от того, что где-то рядом снуют по своим делам ничего не подозревающие люди, что кто-то может рискнуть и спуститься в переход, придавали особую остроту происходящему. Андрей Петрович как будто скинул десяток-другой лет и ловил себя на том, что давно уж забытый азарт будоражил кровь не хуже поллитры беленькой. Походы на плешку стали чем-то вроде наркотика, когда без того чтобы присунуть в хорошо разработанное дупло начиналась ломка. Не помогала ни правая рука, ни мысли о возрасте и деньгах. Денег было жалко. Патлатый хоть и встречал его как родного, но скидок не делал. Умом Андрей Петрович понимал, что долго так продолжаться не может, что зарплата не резиновая и что траты на презервативы становятся в один ряд с расходами на самое необходимое… Он стоически терпел целых две недели и даже не смотрел в сторону привокзальной площади, благо на работу ходил пешком и в другую сторону. Экономии не вышло — чтобы забыться каждый вечер покупал водку, пил, не чувствуя вкуса, и падал в кровать, проваливаясь в мутный тяжелый сон. С правой рукой тоже не складывалось. Порой он дрочил минут по сорок, всерьез опасаясь набить мозоли где можно и где нельзя, но кончить получалось не всегда. Да и оргазм бывал смазанный, какой-то блеклый, не приносящий радости, разве что позволяющий вырубиться до утра с пустыми яйцами. Андрей Петрович сдался. Решил, что раз уж вышла такая лебединая песня, то и хрен с ним со всем. Он сунул в карман деньги, презерватив и, совсем забыв про сумку, которую хотел взять для убедительности, пошел на плешку. Приходилось уговаривать себя не торопиться — ноги то и дело норовили перейти чуть ли не на бег. Компания сидела на прежнем месте. Патлатого Андрей Петрович узнал не сразу, тот скукожился у стены, подтянув колени к подбородку и обхватил голову руками. Худые пальцы, как паучьи лапы, лихорадочно зарывались в немытые волосы и заметно подрагивали. «Заболел, что ли?» — недовольно подумал Андрей Петрович и нервно огляделся: привлекать внимание не входило в его планы. Молодежь по инерции продолжала обсуждать какие-то свои дела, поминая всуе Марию Ивановну и почему-то крокодила. — Слышь, твой нарисовался. Андрей Петрович вздрогнул, втянул голову в плечи и подумал, что делать ноги нужно было сразу. Патлатый поднял на него мутные глаза, выдавил улыбку и с трудом поднялся. — Может, не надо? — произнес Андрей Петрович с сомнением. Вымученная улыбка завяла на губах патлатого, он зло дернул кадыком и за руку буквально потащил Андрея Петровича в переход. Хотя как потащил… Вцепился в рукав и скорее держался, чтобы не упасть, еле перебирая ногами и бормоча: «Надо, надо». За два десятка шагов до привычного уже места Андрей Петрович понадумал всякого. И что парня выгнали из дома, и что есть ему скорее всего нечего — вон как исхудал, бедняга. И даже закралась ему в голову мысль, а не пригласить ли к себе? Места в доме хватит… но в последний момент прикусил язык — да кто его знает, обворует еще! Да и соседям что сказать? Начнутся суды-пересуды… Нет уж, пусть все идет как идет. — Ну? Андрей Петрович очнулся от дум и понял, что патлатый стоит перед ним с голым задом и недовольно смотрит через плечо. — Да-да, сейчас, — квадратик презерватива зацепился за подкладку и никак не хотел вытаскиваться из кармана. Андрей Петрович дернул резче и опустил взгляд преувеличенно тщательно натягивая тонкую резинку, чтобы не встречаться с холодно-пустыми глазами патлатого. Закончилось все непозволительно быстро. Андрей Петрович не продержался и пары минут, кончил, срываясь в протяжный стон, и хотел было предложить повторить чуть погодя, но не успел. Патлатый, сжимая в кулаке мятую бумажку, придерживаясь за перила, заторопился наверх. Джинсы так и норовили сползти с отощавшей задницы. Андрей Петрович пожал плечами, хмыкнул и бросил использованный гондон на пол, где уже лежал затоптанный и припорошенный пылью с песком его собрат. На следующий день прийти не получилось. Смена выдалась суетная, нервная из-за начальства, решившего устроить проверку по технике безопасности. Потом Андрей Петрович отдыхал и поправлял здоровье в компании свата соседа, который отчаянно скучал в огороде, пока бабы крутили огурцы на зиму. — Нервы, Павлик, нужно беречь смолоду, — наставлял его Андрей Петрович. — Все болезни от них, проклятых. «Павлик», которому самому было хорошо за тридцать, горячо поддерживал, лихо опрокидывал чистую как слеза беленькую из запотевшей рюмки, но на всякий случай косился через кусты смородины на соседний дом. Умиротворение и благость все больше разливалось по телу Андрея Петровича, и он ничуть не расстроился, когда собутыльника позвали ужинать. Самому ему ничего не хотелось. Отличное настроение продержалось до среды. В обед он решил сходить за пельменями: готовить было откровенно лень, а желудок требовал еды. На привокзальной площади царило оживление — скорая и пара ментовских машин стояли, сияя мигалками что твоей цветомузыкой, а вокруг уже собралась небольшая толпа… Что поделать, развлечений в их городишке было немного и любое происшествие вспоминали потом долго, приукрашивая и добавляя деталей от себя. — Чего случилось-то? — Андрей Петрович подошел поближе. — Да убили кого-то, — вездесущая Мария Ивановна изо всех сил тянула шею. — В переходе. Андрей Петрович тоже вытянул шею, потом плюнул и протиснулся поближе. У перехода кучковались знакомые парни, но патлатого среди них не было. — Расходимся, граждане! — Рявкнул мент из машины. Из толпы зароптали, кто-то стал возмущаться разгулом преступности и бездействием властей. — О, Володька, привет! Не признал сразу, — Андрей Петрович подошел ближе. — Как сам, как детишки? — Да нормально все, Андрюх, — бывший одноклассник тряхнул протянутую руку. — Сам-то как? — Все пучком! Чего стряслось-то? — Очередной наркоман ласты склеил, — мент сплюнул на землю и отвернулся. Он говорил еще что-то, но Андрей Петрович уже заметил на носилках прикрытое простыней тело, из-под нее свисала худая рука со знакомыми кожаными фенечками на запястьях. Плохо соображая, что делает, он протиснулся вперед. Порыв невесть откуда взявшегося ветра завернул угол простыни, и Андрей Петрович отшатнулся — искаженное смертью желтоватое лицо было почти неузнаваемым, а на уголке рта подсыхала струйка крови. — Как же так, а? — спросил он, ни к кому не обращаясь, скорее осуждая жестокость мироздания. — Все там будем, — грубовато ответил кто-то рядом. Андрей Петрович повернул голову и пропустил момент, когда носилки погрузили в машину. — Данила знал, на что шел, — пожал плечами парень с раскосыми глазами. — Да ты не боись, дядь. Приходи вечером, приголублю, чай, не хуже Данилки буду. Андрея Петровича передернуло от панибратского тона и пошлого подмигивания. Он беспомощно махнул рукой, развернулся и побрел к дому, с каждым шагом чувствуя, как все сильнее наваливается на него непонятная тяжесть…