руины

Мир уничтожен, мир испепелён, и Зереф сквозь полузабытьё чувствует прикосновение к своей щеке. Прикосновение почти нежно (с недавних пор всё, что не причиняет боль — нежность), когтистые пальцы не раздирают кожу, не выдирают куски плоти, и Зереф позволяет себе забыться на миг. На краткий миг, что оборачивается болью: Акнология нечеловечески сильной рукой по капле начинает выдавливать из Зерефа бессмертную жизнь. Длинные сильные пальцы на тонкой шее Зерефа сцепляются, Зерефа, как безвольную куклу, к себе притягивают; в данный момент времени Зереф ничего не может сделать. Акнология без малейшей жалости выдавливает из него жизнь. Всю не выдавит (бессмертие, что плещется у Зерефа в венах, его возбуждает), знает это и лишь сильнее сжимает пальцы на шее Зерефа. Раз за разом убивать Зерефа — почти единственное развлечение, что осталось в выжженном мире. Зереф хрипит, его магия рвётся, вьётся вокруг, и Акнология пьёт её, приникая к губам, волос касаясь, запястий, вены прослеживает — не ослабляя пальцев; воздух в лёгких — горит, и стираются остатки мира, в ы ж и г а ю т с я до основания и небытия. В оставшихся руинах мироздания существуют: Акнология и Зереф, и больше никого. Любовь Мавис так и оказалась бравадой, которой было недостаточно, чтобы убить Зерефа, что и привело его в эту точку, где достоверно существует он, огонь и пальцы Акнологии на его шее. Зереф видит в глазах Акнологии едва заметный интерес, его губы растянуты в усмешке. Это то, чего Зереф боялся больше всего раньше — теперь уже бояться нечего, всё уже случилось и произошло. Акнология уничтожил мир, но не смог уничтожить Зерефа. Пропасть между ними растёт с каждым днём; силы Акнологии растут с каждым днём, в то время как Зереф — всё тот же статичный момент времени. Иногда, когда Акнология чувствует прилив милосердия, он укутывает Зерефа в обрывки чёрного плаща. Чужие руки аккуратно касаются плеч, спины, без нажима проводят по шее, Акнология спокоен и благостен, он уничтожил всё, что мог уничтожить, испепелил всё, что может гореть, и больше не беспокоится ни о чём. И не счесть, сколько раз Зереф пытается его убить. Заканчивается всё всегда одинаково: кровь — своя, боль — своя, проклятие острыми зубами терзает. Акнология огнём горит, его руки — ожоги оставляют, укусы — жалят. Боль, боль, боль. Он выпивает всю силу, купается в ней, оставляя Зерефа переломанной куклой на земле (не оставляет — никогда, на руках переносит, Зерефу кажется, что он парит в те краткие мгновения, когда граница неощущения близка и осязаема). Он слишком близко, он не отпускает от себя ни на шаг. Однажды Акнология пронзает Зерефа почти насквозь; он гладит сердце Зерефа — сквозь грудную клетку пробившись, клетку рёбер разломив. Зереф помнит: Акнология весь в крови — кровь, кровь, кровь — он медленно облизывает свои пальцы, проводит ими по щеке, кусает губы — боль, боль, боль, — а он сам не может вдохнуть, когда мир сливается в одно полотно. Страха больше нет, лишь ненависть полнит, когда Акнология, закрыв глаза, безотчётно зарывается в волосы Зерефа. Акнология повторяет: «Не убежишь, ты никуда не денешься». Теоретически, Зерефу некуда бежать. Весь мир сейчас — раскалённая пустошь. Зереф говорит: «Я ненавижу тебя». Ненавижу — как что-то личное, единственное настоящее чувство. Зереф считает, что Акнологию стоило бы любить: может быть, тогда его бы забрало проклятие Анкселама. Зереф не может любить того, кто абсолютно неметафорически держит его сердце в своих руках. Акнология отвечает: «Я знаю». Мир давно размыт, растёрт и перекручен. Зереф — из последних сил — открывает портал (в никуда — оно везде, оно повсюду в необъятном раньше мире), Зереф выскальзывает из рук Акнологии. Правила этого карикатурного мира просты: Зереф — убегает, Акнология — догоняет.