Надломленная

Ирке холодно. Ирка сидит на кухне с настежь открытым окном и мерзнет. Но окно не закрывает, только закуривает, борясь с желанием завыть от до чертиков, до тошноты надоевшего одиночества. Ирка вспоминает, как, лет в двенадцать, она узнала от Таньки о том, что в их мире своего соулмейта можно узнать по взаимной боли. Тогда Хортица только пожала плечами, не особо веря во все это, и заявила, что лишняя боль ей ни к чему, что своих проблем по горло, если честно. Позже, правда, пришлось поверить, когда собственными глазами увидела, что Танька, до охрипшего голоса огрызаясь на Богдана, сжимает кулаки, чуть не до крови впиваясь ногтями себе в ладонь, а тот, в свою очередь, стискивает зубы так, что желваки играют на скулах. Осененная «прекрасной» идеей, Ирка тотчас же ее озвучила. В своей манере, конечно. Насмешливо, с такой порцией ехидства, что аж скулы сводило (но на то они и лучшие друзья, верно?), мол, не родственные ли они часом, души? За что ее наградили возмущенными взглядами (хорошо еще подзатыльники не отвесили, а то ведь могут) и хором заявили, что это бред. Ирка, сидящая на кухне, иронично хмыкнула. Сейчас-то, конечно, у них все хорошо. Выросли все-таки. Хотя цапаться меньше не перестали. Хортица улыбается одним уголком губ и, стиснув зубы, тушит сигарету о собственную кожу. Хоть какая-то боль, вместо обещанной. Ей противно думать, что она зациклилась на этих родственных душах сейчас, когда у всех остальных девчонок этот период был классе в девятом. Когда они все носились с восхищенными вздохами, кривили болезненные гримасы и заговорщицким шепотом рассказывали о своем соулмейте всем подружкам. Тогда Ирка всегда делала вид, будто ее вот-вот стошнит. А сейчас? Сейчас ей, в принципе, все равно, хотя ощущение, что она какая-то неправильная, не покидает. Ирка пытается убедить себя в своем безразличии и, кажется, разрушает себя. Ирка резко встает, отгоняя от себя непрошеные мысли, выключает свет и уходит спать. *** Они встретились в один из будних дней, когда Ирка, безбожно опаздывая в универ, не глядя, выскочила на дорогу и, услышав визг тормозов, отпрянула обратно и только потом подняла глаза, встретившись взглядом с его, пылавшими холодной яростью. - Куда несешься, дура? Жить надоело? – первые слова, которые Ирка услышала от разъяренного /симпатичного/ незнакомца на хромированном байке. Она хотела ответить какой-нибудь привычной колкостью, но, пригвожденная к месту внезапной болью, не могла вымолвить и слова. Ирке кажется, что в груди у нее разгорается невыносимое пламя. Оно методично сжигает легкие, сердце, отзывается жаром в гортани и плавит все по порядку кости. Ей кажется, что у нее внутри развели священный костер инквизиции или же что меж ребрами распустился нестерпимо яркий и горячий огненный цветок. Ирка не знает, что незнакомца напротив сковало холодом (почти как ее саму несколько дней назад), заморозило все внутренности и изнутри пронзает как будто ледяными кинжалами тело. Правда, не на того нарвались. Они оба оказались теми еще гордецами (и язвами). Тогда они славно поругались. Хортица еще напоследок фыркнула и, аргументируя это тем, что на пары сегодня ей все-таки хотелось бы успеть, независимо ушла, оставляя байкера задыхаться от злости в одиночестве (наплевав на то, что буквально все инстинкты умоляли ее этого не делать). Кто же знал, что после последней пары, на выходе из универа ее будут ждать. Небрежно прислонясь к своему мотоциклу, практически у крыльца, нарушая все установленные и неустановленные правила парковки, стоял утренний незнакомец. Ирка могла бы списать все на совпадение, мало ли, девушку свою ждет или еще кого, если бы не взгляд, устремленный прямо на нее. Ирка подумала, что, если бы взглядом можно было убить, она бы давно уже свалилась замертво. Но все же ситуация ее заинтриговала. И, под завистливые взгляды девчонок, скрестив на груди руки, Ирка спустилась с крыльца. - Ну и что нужно? - Тебя, - скривив в насмешливой улыбке губы, байкер ждал, как она выкрутится на этот раз. Каков нахал, а? Ирка буквально задохнулась от возмущения, подыскивая достойный ответ. На ум, как назло, ничего достойного не приходило, еще и тупая пульсирующая боль в груди, напоминание об утреннем инциденте, порядком мешала. - Хочешь продолжить начатое утром? Я к твоим услугам. Только учти, у меня не так много времени, - наконец процедила Ирка. - Да-а, «продолжить начатое утром» - именно то, чего мне в жизни не хватало, - также сквозь зубы ответил незнакомец. - Ну так, еще раз повторюсь, чего тебе от меня-то нужно? Чего привязался, если терпеть меня не можешь, вон какие полные ненависти взгляды я на себе ловлю. Боюсь, такого количества яда мой организм не выдержит, - Ирка усмехнулась. – А ведь еще столько усилий наверняка пришлось приложить, чтобы разыскать меня, и все для того, чтобы выплеснуть все накопившееся раздражение? - Ведьма, - трудноопределимым тоном выругался байкер. - Гад, - не осталась в долгу Ирка. Кто же знал, что спустя несколько дней Ирка удобно расположится на заднем сидении мотоцикла этого незнакомца с вычурным именем Айтварас, обнимая и прижимаясь щекой к спине, облаченной в кожаную косуху. Естественно, Хортица из природной своей вредности сократила его имя до Айта. Естественно, она понимает, что такое безграничное счастье не может длиться вечно. Ирка знает, что сейчас поутихшее, прихваченное морозом пламя в ее груди готово вспыхнуть с новой силой при малейшем их с Айтом разногласии. И все же перебарывать себя, свою гордость и язвительность не хочет. Потому что эта боль гонит кровь по венам, заставляет их чувствовать себя живыми. Ирка готова и к тому, что все это может внезапно закончиться, готова и к мучительной боли, оставшись в одиночестве насовсем. Ирке доводилось видеть такие случаи, когда и соулмейты расставались. Айт был невыносимо, чудовищно свой, и Хортица боялась этого чувства. Но позволяла эмоциям владеть собой, из последних сил цепляясь за широкие плечи, кусая мужские губы и чужую бледную кожу, так контрастирующую с ее собственной смуглой. Ирка знает, что нельзя быть такой – сумасшедше, до одури счастливой, знает, что за такое кощунственное счастье придется дорого расплачиваться, но лишь крепче стискивает руки у Айта на поясе, заслужив ворчливое: - Надеюсь, мне все же позволено будет дышать. Ирке плевать на то, что нельзя быть такой собственницей, она пытается впитать в себя каждое мгновение, она оттискивает в глубине своей памяти каждую черточку этого высокомерного красавца, потому что знает – у таких как они, обычно совместного будущего нет. Ирка чувствует небрежную властность, с которой Айт обхватывает ее плечи, когда они смотрят старенький телевизор на диване в обнимку, властность, с которой Айт будто присваивает Ирку себе. Хортица решает хоть раз не артачиться, потому что прекрасно его понимает, потому что единственная сейчас мысль – это «моёмоёмоё». Ирка запрокидывает голову, открывая доступ к беззащитной тонкой шее, ощущая на нежной коже прохладное дыхание и легкие укусы. Она оставляет на спине Айта красные росчерки от ногтей и свои метки – на ключицах. Она тонет в светлых переменчивых глазах и плавится воском под умелыми прикосновениями изящных пальцев. После нескольких месяцев счастливого забытья (или, точнее, безумия?), Ирка чувствует, как догорает её фитиль, как они приближаются к краю пропасти. Стоя у окна в предрассветных сумерках, в одной только Айтовой футболке, Ирка чувствует, что все должно закончиться сегодня, потому что она не могла не уловить тщательно скрываемые изменения в поведении Айта: и долгий задумчивый взгляд, и поцелуи, еще более жадные, чем обычно. Она чувствует привычный аромат его одеколона за секунду до того, как почувствовать его ладони на своих плечах. - Мне нужно уехать, Ир. За границу. Надолго. - Я понимаю. Их голоса тихие и бесцветные. Ирка понимает, что тяжело им обоим, но не чувствует набухающих кровью бутонов алого огненного цветка в своей груди. При расставании боль должна быть еще сильнее, чем при первой встрече, но ее нет. Вообще ничего нет. Что-то не так. Она не знает, что Айт не собирается ее отпускать. Он не собирается отпускать ту, что вытерпела его отвратительный характер, ту, что не сломалась под его напором. В конце концов они подпустили друг друга слишком близко, чтобы не уловить шероховатости и надломленности их внутренних стержней. В конце концов он умеет не только разрушать. Айт на своей шкуре знает, как ломает одиночество. Айт не допустит того, чтобы Ирка снова погрузилась в отчаяние. Ирка тянется за сигаретой. Айт забирает всю пачку и вышвыривает в мусорное ведро. - Чтобы в мое отсутствие не курила, ясно? Приеду, все равно узнаю ведь, - ворчливо предупреждает он и переплетает их пальцы в замок, чувствуя, как дрожат ее руки. - Приедешь? После таких слов уже не возвращаются, - Ирке не хочется его утешений, он ведь все уже сам для себя решил, так пусть катится на все четыре стороны, не нужен он ей, и без него прекрасно обойдется, жила же как-то до этого. - Надолго – это не навсегда, - Айт наклоняется и больновато прикусывает ее за мочку уха. – А ты там чего себе уже навыдумывала? Айт и правда уже – все решил. Только все совсем не так, как Ирка себе это представляет. Даже если она сейчас себя уже накрутила, рано или поздно он вернется, чтобы забрать ее с собой или остаться самому. Ведь Ирка не учла еще одно свойство Айтовой гадской натуры – дьявольское упрямство. Уж что-что, а эту грубоватую, нахальную, гордую, е г о Хортицу Айт терять не намерен.