Прозрачный, как стекло

      Ночь всегда подбирается незаметно. Он поднимает уставшие глаза от бумаг, на секунду откидывается назад, на мягкую спинку кресла, устремляет взгляд на только что зажегшийся фонарь за окном. В офисе тёмно; пустуют вокруг аккуратно прибранные столы, не шумит многочисленная, современная техника, нет ни единой души, и только круглые черно-белые часы без циферблата мерно тикают где-то над головой.       Накахаре и без того известно, сколько сейчас времени. Безбожно задерживаться на работе стало уже пожизненным кредо. Как никак, начальник творческого отдела, центр всего воображения фирмы, и бла-бла в том же духе, вот только велся за ним один странный изъян - уж больно ему хотелось быть среди своих подчиненных, среди своих излюбленных овечек, как он с нежностью называл собственных работников, оттого и рабочее место располагалось тут же, не в отдельном помещении, а в самом начале кабинета, повернутое лицом ко всем, чтобы лицезреть кипящее творение мысли в самый разгар смены.       Он проворачивается на кресле, оттолкнувшись носком туфли от паркета, крутится, затерявшись в собственных мыслях. Хорошо, когда мозги уже сами кладут хуй на хозяина и отключаются - в голове пусто, свищет ветер, пиная перекати-поле по черепной коробке изнутри, а на сердце отрадно от выполненного долга перед правительством и, прежде всего, перед самим собой. Ему нравится занимаемое место, нравится отдел, нравятся люди, которые каждый день окружают его, помогают делать что-то стоящее - они, как единый сильный организм, производят основную массу топлива для организации и считаются ее сердцем. Горячим, пылающим, эмоциональным и действующим, активным его началом. Но и ответственность несли огромную, оттого начальник практически сычевал за своим столом и не знал покоя.       Но так лучше. А сегодня он ещё рано освободился и может, на самом деле, заодно успеть пропустить стаканчик в любимом баре неподалёку.       С такими мыслями и силы появляются. Чуя-сан хлопает в ладоши, бодро поднимается на ноги, в последний раз просматривает документы под ярким светом настольной лампы. От нее-то у него так часто слезятся глаза, но общий свет он терпеть не мог - сбивал с напряженных дум и вообще портил общий настрой. А так вокруг таинственный полумрак, тишина и своё, умиротворенное состояние души, отчего и работалось легче, и время летело быстрее.       В документах все чисто и по делу, нет ни единых недочетов или опечатков, все заполнено аккуратным, каллиграфическим почерком; стопка быстро расфасовывается по папкам, те, в свою очередь, - в ящики стола и под ключ. Со столешницы прихвачены перчатки и неизменная шляпа, с кресла на плечи перемещается пиджак, все необходимое спрятано в карманах, щелкает выключателем на лампе, последний беглый взгляд по кабинету, и можно выходить.       Уже в лифте не удерживается и обессиленно прислоняется к стенке, руки сложены на ремне, большими пальцами цепляется за пряжку. Вздыхает, шляпа немного съехала на глаза, видно только часть пола и нижнюю часть разъезжающихся дверей. Он даже чуть дремлет, с 50-того этажа долговато спускаться, но на 30-том лифт мягко останавливается и пропускает ещё одного полуночника. - Какие люди, - раздается знакомый голосок от дверей, и Накахара встряхивает головой, вынужденно отходя от дрёмы. Этот противный тембр он узнает где угодно. - А я-то думал, что у меня так виски ломит - так вот же моя головная боль, собственной персоной!       Приходится поднять полы шляпы и устремить на этого умника просто уничтожающий взор, чтобы отстал сразу и надолго. Но Дазай лишь смеётся, уже давно привыкнув к закидонам бывшего сокурсника - его не остановит какой-то там супер-мега-экстра-ульта злой взгляд, не того берет. На нем идеальный бежевый костюм, приталенный пиджак застегнут на одну пуговку, на ногах белые кожаные ботинки, такого же цвета рубашка, а за место галстука небрежно повязана крупная зелёная брошь на золотой ленте подстать дорогим наручным часам на правом запястье. Он гадко лыбится, придвигаясь ближе, пока не оказывается запредельно рядом и не цепляет пальцами снизу пряжку, притягивая и вовсе вплотную.       Госпаде, альфа-самец снова в деле.       Осаму был в их компании начальником логического центра, а точнее, заправлял штабом экономистов и неплохо так, между прочим, заправлял. Все его сотрудники, да и не его тоже, ходили как по струнке, выполняли работу быстро, оперативно и без всяких осечек, а перед Дазаем покорно пищали мышами и вообще боялись его до чертиков. Какие он там применял методы, оставалось загадкой, но высшее начальство было довольно и поэтому не трогало заигравшегося в куклы ребёнка. За глаза его звали треклятым манипулятором, перед которым расступались все и не смели перечить очень и очень многие. Кроме Чуи, конечно. Тот этого ублюдка не боялся ни на грамм и даже не делал вида, что якобы страшится, и это чудовище, видимо, решило проникнуться к нему симпатией. Или просто не с кем было поиграть. - Убери руки, - говорит Накахара, отпихивая наглые конечности, которые уже поползли под рубашку. Что за мерзость, они же не в Европе, чтобы устраивать гей-парады и пропагандировать однополую любовь, а эту скотину, видимо, совсем не волновало, к кому он пристает. Не единожды, между прочим. - Ты достал меня ломаться, - говорит Дазай, перехватывая его пальцы и поднимая их кверху, вжимая тонкие запястья в стенку за спиной. Зубами стягивает мешающую шляпу, отбрасывая ее на пол, и туда же летит сползший с плеч пиджак Накахары. Почему он не сопротивляется - слишком устал, да и Осаму обычно поиздевается немного, пораспускает руки, получит по своей безстыжей морде и уползет в излюбленную нору на 30-том этаже зализывать раны.       Они все ещё спускаются вниз, и поэтому Чуя лишь вяло зевает, с удовольствием давя каблуком по белоснежным туфлям, представляя, как начищенная кожа пачкается грязью и разводами, когда проводит уже всей подошвой по поверхности. Дазай скалится, отнимая прижатые руки конкурента от стены и с силой вдалбливая их обратно, но Накахара на это и бровью не повёл. Собственно, зачем - ему итак поебать на поползновения Осаму, избитая тема, проходили. Этот человеческий выродок вообще не стеснялся в идеях: мог спокойно при людях заехать по заднице со смачным "У-ух какая!", а это больно, мать твою, и мотивирующе на ответный пинок уже чужого зада, мог вырвать честного трудягу с совещания и засосать где-нибудь под дверью, прекрасно зная, что потом получит по своей костлявой челюсти, мог ввалиться в кабинет, залезть на стол Накахары и проорать о своей огромной любви каким-нибудь высокопарным сонетом. Затем, правда, он устремлялся на первой звуковой к поцелую с полом.       Каждый раз одно и то же. Даже как-то скучно.       Чуе особо и стараться не приходится, чтобы освободиться из хватки экономиста - одно резкое движение, шаг в сторону, и Накахара уходит ближе к дверям и кнопочной панели на противоположной стороне лифта. Не забыл поднять упавший пиджак и шляпу, про себя делая заметку в голове о скором посещении химчистки. 15-тый этаж. Слишком медленно. - Послушай, Накахара, - странно говорит Осаму за спиной, шагая к нему через всю клетку. Чужая рука выныривает из-за уха, проплывая справа от лица, и впечавается в панель, давя на кнопку "Стоп" всей своей неебической мощью. - Я же не просто так задержался в этот день. Хоть выслушай.       Чуя, кажется, рычит с негодования - он так устал, что даже не пытается затылком расквасить врагу нос, так как этот треклятый бумажный червь стоит ровно сзади и ровно вплотную, чёрт его дери. Вместо этого потирает глаза большим и указательным, чуть сдавливая яблоки, чтобы унять раздражение, лифт больше не скользит вниз, и кабина окутана безмолвием, вынуждая слушать тихое дыхание за спиной. Долбанное самомнение, блин. - Очень интересно услышать твои оправдания, мудачьё, - мычит художник, чувствуя, как его мягко обхватывают поперёк талии и тянут за собой назад. - Да ты успокойся и повернись. Посмотри на это, - Дазай кажется чересчур расслабленным, подводя оппонента к стеклянной стене напротив створок и щелкая пальцами, чтобы этот раздражающий белый свет наконец-то издох.       Чуя и забыл, что каждый день катается туда-сюда в коробке, через прозрачное стекло которой открывается вид на всю Йокогаму. А сейчас, когда потухла лампочка над головой, и в помещении воцарился мрак, по ту сторону бытия замер яркими огнями ночной мегаполис с такого ракурса, от которого определённо захватывало дух. Накахара на секунду и вовсе выпал из реальности, застыв соляным столбом возле стены; он уже не чувствовал рук, обвивших его кольцом с боков, не видел, как экономист склонил голову к его плечу и прижался к телу, чуть горбившись из-за разницы в росте. Хотя, почему не чувствовал. - Я же сказал: отъебись, - ворчит мелкий, не без труда отцепляя от себя назойливую медузу. - Ты типо для этого караулил меня весь вечер, чтобы в романтику сыграть? Может, уже сразу к делу, чего тянуть-то? - А я и не про-отив, - протяжно мурлычит Осаму ему на ухо, и Чуя ежится от этого мерзкого горячего дыхания по коже, скрежет зубами, пытается пяткой заехать надоевшему паразиту по коленной чашечке, чтоб уж наверняка, чувствуя себя крайне неуютно. Но мягкий, почти невесомый поцелуй за ушком вмиг выбивает у него почву из-под ног. Экономист жмется, кончиком носа ласкает ямку, языком скользит по раковине, дразнясь и испытывая его. Художник судорожно вздыхает, наклоняя голову в сторону этих прекрасных пыток, тут же захлопывая рот ладонью и только силой воли не прикрывая глаза в нежнейшем удовольствии, что разлилось где-то на уровне сердца. И ниже, гораздо ниже. Слишком чувствительное место.       Дазай лишь тихо ухмыляется, замечая все это и ещё теснее вжимая свою жертву в стекло, чувствуя, как сам заводится от одного сбитого дыхания уже практически _партнера_. Продолжает свои действия, носом ероша рыжие завитушки вокруг уха, небрежно разбрасывая их по сторонам, торопливо касается влажными губами, целуя, ласкаясь и зубами хватаясь за мочку, вызывая целый табун мурашек у остолбеневшего сотрудника. Тот с силой давит руками в толстую, прозрачную стену, освещенную далеким светом дорожных вывесок и уличных фонарей. Стоит такая тишина, что любое изменение в чужом дыхании, любой ох или полустон бьется в пространстве тысячами осколков. Громко и шумно, Осаму уже не стесняется действовать более раскрепощенно. - Чертовы нервы - как же ты хорошо реагируешь на мои ласки, - шепчет он между поцелуями и распусканием своих грязных рук, с хриплым стоном притягивая Чую совсем близко, непозволительно, блин, Накахара бедром чувствует кое-чье возбуждение, чёрт тебя дери! Завелся волчек - какой чувствительный. Коллега фыркает, пытаясь унять предательскую дрожь в пальцах и привести мозги в порядок. - У тебя уже глюки, дятел недоделанный, - он до боли прикусывает губу, ощущая, как Дазай заползает горячей ладошкой ему за ремень, чуть ослабив его. Длительное воздержание и одна работа сутками напролет ещё не такое творят. Осаму стонет вместе с ним, губами изучая открытую шею, когда Накахара все-таки не выдерживает от его уверенных манипуляций. - Я просто терплю твои поползновения, и только, не зазвездись, петушок. А то... я... чёрт, прекрати!... о-ох, стоп, не н-надо ус...коряться... блять, что же ты творишь... - выдыхает он, утыкаясь лбом в изгиб локтя на вертикальной поверхности. Другой рукой крепко хватает Осаму за запястье, шипит, когда наглые конечности сжимают возбужденную плоть, царапается. Экономист низко смеётся ему на ухо, и это звучит очень плохо, очень пошло. Засранец с чертовски красивым голосом, он даже так способен возбуж~       Дазай настойчиво поворачивает его к себе лицом, крепко удерживая того возле себя. В свете ночных огней его глаза дьявольски тёмные, почти чёрные, такие глубокие, что Чуя на мгновение теряется, отрезвляется, но Осаму тут же порывисто бросается к его губам, пальцами обхватывает под скулами, касаясь выступающего кадыка основаниями ладоней, словно пытаясь задушить горе-любовника. - Мне надоело прятаться, - прерывисто выдыхает он, оторвавшись на мгновение и давая перевести дыхание. - Достало постоянно раздевать тебя глазами и надрачивать по ночам. Хочу...сейчас... - рычит экономист в нетерпении, руками оглаживая бока и ногтями вгрызаясь в мешающую одежду. - О Боги, какие откровения, - бурчит Накахара, извиваясь из-под этого чудовища. - Я теперь спать спокойно не смогу, зная, какие непотребства ты творишь на мой чудесный образ. - Ох, не язви, мелкий, - Дазай упирается лбом в его лоб и покачивает бедрами, словно желая вовлечь партнёра в медленный танец, но на самом деле просто хочется потереться причинным местом. - Я итак уже хочу засадить тебе по самые гланды... - Не дождешься, мерзавец, - скалится Чуя, не прекращая попыток вырваться, но его опять грубо засасывают, перехватывая руки и заставляя отвечать. Нет, ну наглость - второе счастье, блять. Осаму толкает его к перпендикулярной к стеклу стене лифта, обитой кофейного оттенка деревянными панелями и с широким поручнем где-то на уровне поясницы Накахары. Как раз ей-то он и врезается, больно прикусывая язык Дазая, хозяйничающего в его рту. Так-то, губа не дура - нечего раскатывать. Вдобавок он изворачивается и ощутимо сокрушает коленкой диафрагму приставучего. Сдавленный ах и болезненные стоны поверженного противника приятно ласкают слух.       Художник хитро улыбается и выюливает из ослабевшего захвата дазаевский лап. - Я же сказал - не дождешься. Сама судьба тебе это доказала, - он в назидании покачивает пальчиком, наблюдая, как сотрудник медленно разгибается и поворачивается на голос улизнувшего лакомого кусочка. - Фу-фу, Осаму, плохой мальчик, не угощу тебя сладеньким, и даже не проси.       Дазай усмехается, выпрямившись окончательно и чуть запрокинув голову, смотрит сверху вниз, уперев руки в боки. - Какой бесстрашный малый, - тянет он насмешливо, хрустя шеей и утирая с губ выступившую кровь. Чуе даже малость неловко - основательно он приложился к железяке, чтобы так укусить. Хотя, с другой стороны - по заслугам, ублюдок. - Я погляжу, ты любишь эти пошлые игры с переодеваниями, да? Все эти собачки, кошечки, ушки, хвостики? - экономист шагает к тут же отходящему коллеге, поигрывая пальцами в воздухе, словно пытаясь запугать. Не хватало этого извечного "Уууу", как будто призрак ожил. - Может, сыграем тогда в альфу и омегу, как из того мультика? Я потом даже закажу тебе ошейничек, озорной ты мой, если понравится. Будешь ходить у меня на коротком поводке, малыш. - Господи, Дазай, ты зоофил что ли? - Накахара морщится, пятясь от этого сранного извращенца и жалея, что под рукой нет биты. - В тебе столько скрытых глубин, что я уже тону в таком загадочном дерьме, - беглый взгляд за спину, и он кидается к панели лифта и жмет на кнопку первого этажа. Загорается свет, бьет по глазам, вынуждая обоих зажмурится на секунду, механизм приходит в движение, еле слышно начиная шуметь где-то над головой, и кабина трогается с места. - Увы, только я не разделяю твои предпочтения. Уж извини, - довольно усмехается и пожимает плечами.       Теперь осталось доехать, наконец, до первого уровня и постараться забыть путь на 30-ый. Чтоб еще раз он наткнулся на этого любителя чужих задниц, хоспаде исусе, спасите! Лучше сразу повеситься на ручке. - Ну и куда ты денешься? - смеётся Дазай, настигая Чую у дверей, рьянно защищающего кнопочную панель своим телом. - Боюсь, ты давно у меня на крючке, - он нависает сверху и на последнем слове цепляет колечко рыжих прядей. - И мне, собственно, чихать на все это.       К удивлению художника, Осаму не торопясь опускается перед ним на колени и поднимает безсовестные полуприкрытые глаза, кивком убирая мешающую челку и с чувством облизывая губы. Не сводит томного взгляда с голубых омутов сверху, провоцируя и дразня гордость сотрудника. Носом тычится в ремень, не прекращая скалиться. - Неужели не хочешь? - шепчет он, зубами оттягивая черную кожу и показательно убрав руки за спину, вмиг превращаясь в послушную жертву, что так и хочется схватить за волосы и насадить ртом на... Чуя с шумом переводит дыхание, какое-то время слушая движение лифта.       На мигнувшей цифре пять над дверями кабины он локтем пихает по кнопке стоп и сам растегивает ширинку, чуть сдвинувшись в бок, чтобы не задевать панель. - Приступайте, моя леди, - не удерживается Накахара и щелчком отправляет надоедливый свет в нокаут.       Рот Дазая горячий и мокрый, а рвотный рефлекс отсутствует напрочь, ибо многое повидал. Он заглатывает полностью, по самое основание, не забывая на выходе ласкать языком уздечку и обводить им по контуру головки, снова вбирая в себя и заставляя художника стонать. Пальцами он зачесал передние пряди экономиста назад и иногда надавливал на затылок, чтобы брал быстрее. Уже блаженно изливаясь внутрь, он затуманенными глазами поймал взгляд Осаму, гадко ухмыльнулся и произнёс на выдохе: - Умница, девочка, хорошо сосешь.       Дазай шутку не оценил, чувствительно укусив тонкую кожу и заставив юмориста вскрикнуть и дернуться. - Теперь твоя очередь затыкать себе ротик, - как ни в чем не бывало отвечает экономист, поднимаясь на ноги и наваливаясь на тело расслабленного сотрудника. К сожалению, Накахара слишком поздно понял, что сам себя завел в угол - в буквальном смысле - и теперь оказался полностью зажат высоченным шкафом по имени Осаму Дазай, который уже лез целоваться, попутно слизывая капли спермы с припухших губ и втихую посмеиваясь над пленником и этой идиотской ситуацией. Ладонью он оглаживал ребра вырывающегося, пока тот пытался увернуться от поцелуев, а другой рукой мёртвой хваткой держал запястья сотрудника у него над головой. Все тот же жёсткий поручень больно давил на нижнюю часть спины - он, к тому же, с этой стороны был гораздо шире и дальше отходил от стены, и, кажется, это тоже входило в планы Осаму. Отпустив художника на мгновение, он подхватил того под задницу и усадил практически вровень своим глазам, раздвигая ему ноги и устраиваясь между. - Удобно ли тебе, красавица, иль мне распластать вас на полу? - интересуется заботливый папаша, усмехаясь и растегивая единственную пуговицу, скидывая дорогущий пиджак к своим ногам. Чуть ослабляет ленты боло. Чуя вынужден для сохранения равновесия и хоть какого-то подобия удобства обхватить коллегу за шею, а ногами обвить партнёра с боков, чувствуя его похотливую пятерню на своём бедре. - Кончай сарказничать, ушлепок, и молись, чтобы я вообще заговорил с тобой завтра. После сегодняшнего. - На счёт кончай мы поговорим позже, аквамариновый ты мой. - С каких пор бумагомаратели цвета различать научились? - Ох, забей.       Дазай накрывает его губы на редкость нежным поцелуем, ладонями обхватывает лицо, мягко оглаживая гладкие щеки подушечками. Накахара устал сопротивляться и позволяет углубить порыв, отвечая все более чувственно, промежностью ощущая, насколько Осаму возбуждён, и только сильнее притягивая его к себе.       Как говорится, один раз - ещё не пидорас. Да и плевать уже, задрался. - Тебе повезло, что я - мужчина, умеющий за собой ухаживать, в отличие от некоторых, - бормочет экономист, оторвавшись и принявшись раздевать партнёра. - А то кто-то бы сейчас страдал, - хмыкает, попутно доставая что-то из кармана и кидая это нечто Чуе. Тот по привычке ловит на ощупь холодный металлический кругляж и подносит ближе, чтобы разглядеть, пока Осаму оставляет влажные дорожки на шее. Теперь заднице не только неудобно, но ещё, блять, и холодно. - Это потому, что ты - прирожденный пидор, Дазай, - прилетевшая штука оказалась кремом с тёмной крышкой и белыми буквами Nivea на ней. Накахара фырчит, слыша, как сотрудник расправляется с ремнем, нетерпеливо дыша куда-то под скулу. - Но этот ты, наверняка, стащил у своей секретарши, больной ублюдок.       Осаму цыкает, оскорбленный до глубины души, выпрямляется, щелкает по носу, отчего Чуя смешно морщится, и одной рукой отвинчивает крышку, когда как другой сгибает ногу художника в колене, вновь вовлекая того в жадный поцелуй.       Крем очень жирный, тёплый и приятный - так заключает пассив, чувствуя, как аккуратно проталкиваются внутрь вымазанные в нем фаланги. Движения Дазая медленные, ласковые, такие, чтоб привык и постанывал от удовольствия - собственно говоря, так и происходит, когда длинные пальцы задевают простату. Экономист добивается, когда взгляд партнёра становится затуманенным и темным от желания большего, и только тогда осторожно входит, постепенно растягивая тугие стенки. Накахара кривится, ногтями впиваясь в плечи и рыча сквозь зубы ругательства похлеще нецензурного сборника для зэков. - Чтоб я ещё раз согласился на такое, - шипит он, когда Осаму, наконец, соизволил вставить на всю длину. - Но я же итак нежно! - А я сказал: ещё нежнее!       Дазаю только и остается, что охать в недовольстве и закатывать глаза, но уже не видит смысла сдерживатся и двигается грубее, громко шлепаясь бедрами и ухмыляясь, вызывая розовый румянец у рыжего чуда снизу и радуясь этому, как ребенок. Тот хмурится, недобро скалится, больно царапая шею и изнывая в столь некомфортной позе. Но терпит, ведь от одного касания простаты хочется выгнуться в позвоночнике и просить ещё. Хрипло стонет, кусая губы и намертво вцепившись в Осаму. - Ну же, начни умолять меня, - наклонившись, говорит Дазай ему на ухо. - Хочу запомнить этот момент на всю жизнь и потом рассказывать детям. - Катись в ад! - почти вскрикивает Чуя, так как экономист именно в этот момент решил зайти по самое нехочу одним жёстким толчком. - И если ты сейчас же не ускоришься, я сделаю из тебя личного евнуха, не сомневайся! - Ох-ох-ох, мой котёнок умеет выпускать коготки, какая досада.       Но ускориться он все же ускорился. Потому что сам изнывал от скопившегося напряжения, что вскоре закончилось обоюдным, почти одновременным оргазмом. Первым излился художник, только навострившись себе помочь, а второму хватило пары заключительных толчков, чтобы рванно выдохнуть, уткнуться лбом в стену чуть выше головы сотрудника и бурно излиться, теряя себя в ощущениях. - Гребанный скорострел, - бурчит Накахара, часто дыша и прикрыв глаза от удовольствия, разлившегося по всему телу. - Хватило на каких-то 15 минут, и то с натяжкой, негодное ты ни на что существо. - У меня больше года никого не было, так что уймись, - еле слышно выдаёт Дазай и вдруг начинает лыбиться в темноте, сверкая зубами. - Кстати, посмотри вон в тот угол и помаши рукой - нас снимает скрытая камера!       Под жуткий хохот Осаму Чуя понимает, что репу~ ориентация окончательно проебана и можно смело писать увольнительную по собственному желанию. И все из-за этого несчастного лифта.