- что будет, если напугать тебя до полусмерти… …дважды.
***
Ты просматривал старые фотографии, когда это случилось. Долбанулось на твою голову, упало, рухнуло, низверглось, отвалилось, ударило. И ты этого, конечно, не ожидал. Ты перебирал эти фотографии и думал о том, что до смерти задолбался сидеть на этом месте и разглядывать, да, незнакомые лица. Да и дома ты был один, делать нечего было. Почти август же, лето, ни учебы, ни работы, ничего. Вот и сидел. И это вдруг рухнуло. Плюхнулось на твою голову. И нет, в этот раз это не неожиданные или ожидаемые проблемы, это даже не пресловутый шкаф, который был в опасной близости и не стол, да что там, даже не горячий чай, который ты пил, потому что на улице-то, оказывается, похолодало. Странно, ведь лето же, ну, а ты сидишь в легкой толстовке и пьешь кипяток, потому что за окном частного дома стоит десять градусов, если верить прогнозу. Так вот, ты сидишь, а оно, то самое неожиданное, вдруг влетает из открытого окна, шмякается на твою голову и только через секунду ты начинаешь пугаться, кричать и пытаться стряхнуть с головы нечто большое, мягкое и тяжелое. А оно почему-то мяукает, царапает лоб, и у тебя проносится мысль, что сейчас ты будешь похож на мальчика-который-выжил-гарри-поттера, тоже шрамированный же. Кот неожиданно скатывается с тебя, на миг как-то остервенело заглядывает в твои – еще с испугом – глаза и сразу уносится на подоконник, а потом в окно. А ты же не злой даже, жалко стало кота. Он дворовый, вечно голодный, вот ты и, пытаясь стряхнуть напряжение, шлепаешь по паркету, спускаешься в кухню, достаешь маленький начатый пакет молока и идешь через прихожую, выходишь, огляжываешься и замечаешь кота. Он сидит на другой стороне дороги и смотрит своими темно-зелеными глазами, как гипнотизирует. И ты делаешь шаг вперед. Слышишь скрип. Ветер такой сильный поднимается. А скрип от дерева, которое летит или от фонаря, большого и резного, который тоже накреняется, а может это и машина вовсе, потому что фары очень ярко бьют в лицо. И вот, ты пугаешься до смерти во второй раз. А потом ты и не помнишь ничего. Тихо просто. И спокойно так, как на уроке алгебры в школе, потому что учительница с бородавкой постоянно орет, чтобы было тихо. И, кстати, ощущение – как на контрольной – тихо и непонятно, что делать, хотя, вроде ты и предмет-то знаешь. С трудом разлепляешь глаза, а какое-то пластмассовое солнце почти закатившееся, но еще видное, смотрит на тебя. Как будто лично на тебя. - Чего разлеглись? – кто-то спрашивает откуда-то сбоку, и ты переводишь взгляд. - А – где разлегся? – спрашиваешь, отмечая, что ни руки, ни ноги вовсе и не болят, а должны бы, наверное? - Чистилище, новичок, привет, - бессвязно говорит нечто, запахивая длинный черный плащ и скаля прогнившие зубы. – Повезло тебе, тоже серый, значит. Вот он говорит, а ты не понимаешь. Оглядываешься, изучаешь серые стены, серые картины, серый мрамор пола, от которого до сих пор не оторвался. Но, вот, встаешь, смотришь и… замираешь. - Это что, Шекспир? – ты так глубоко поражен, что забываешь, как дышать, следя за париком. - Нет, это Геге, - отмахивается человек-плащ. - Геге? - Да. Ему рак поставили три года назад в его времени, а он гумманитарием был, захотел мужик приняться за химию, вот и ставили ему химию пять раз в день, а напоследок и семь даже, а тут все отлепиться от ограники не может, ходит про углерод рассказывает. Ты важно киваешь. Не потому, что понял, а потому, что жалко тебе недохимика. - Он тут сколько? - Да кто знает, - отмахивается Плащ, - главное не в Аду, там знаешь, как черти смеются? Они давно распоясались, шутки шутят – распятие каждый вторник, а вторник у них каждый день уж, все бы проклинать Есуса, - извратил Плащ имя Бога и, когда ты скептически дернул бровью, он пояснил, - мы тут не используем имен правдивых, ну, знаешь, зачем человека гневать? Вот, придумали номенклатуру. – ты киваешь, - а черти распоясались с тех пор, как сюда попали кузнецы – они им винты, да гвозди делают, вот и вторники… всегда. Ты снова важно киваешь и замираешь, сбиваясь с шага. - Это в Аду такое? То ли дрожишь, то ли что, непонятно. - Ну, это в преддверье такое. В Аду не так, там воняет жутко – сера, котлы плавятся, не выдерживая температуры, медные реки текут, ну, всякое. Ты сглатываешь и, как-то комично спрашиваешь. - А Рай – что? Плащ смеется, приобнимает тебя за плечи и куда-то ведет, а ты и идешь. - - А в Раю беспорядки, Есус берет и не справляется. Что смотришь? Какие беспорядки? Хм… - - Плащ куда-то свернул и они вынырнули в более светлый коридор недо-больницы, - туда случайно самоубийцы попали, а знаешь, как? Вроде грех совершили – веревку с мылом покупали трое, пошли повесились, а деньги – пять рублей за купленную веревку и не принесли на следующий день, вот продавец пошел и спрыгнул с моста, ну, его в Рай, а он орет – грех – виновен, мол, деньгу не успел с них взять, вот четверо и тусят там, архангелов развлекают, уж семьдесят судов было, а решения нет все и нет, а еще там знаешь, что? Проститутка, в общем, клиента убила, а он сам уродом был, триста жертв! Чикатикло… чистикло… - Плащ усердно думал. - Чикатило? - Да! Верно-верно! - Так он иначе же умер… - А это – так умер! – настоял на своем Плащ, - вот, в общем, там за столько лет в преддверье тоже столько людишек накопилось, всем бы в Рай, в Аду, мал условия не те, а кто их без суда пустит? Вот там и очередь на сто тысяч лет в суды то, а очередь растет и растет, вы же каждый день дохнете, тьфу, - Плащ сплюнул с досады. Лестница, по которой вы шли почему-то повела вниз. Ты удивленно озирался, проклинал Стругацких, которым, бывало, зачитывался, за свое воображение, но, все еще пораженный, шел. - Так вот, в Раю этом по спецбилетам только бабушки за девяносто, мол у них квоты, вот и сидят там… вяжут. А молодежь суда ждет, эх, - он вздохнул, - то ли дело у нас – кто знает, сколько ты тут пробродишь, но хоть точно вернешься на землю на свою, уже очередь не продлевать и котлы в Ад новые не катить. - А, ну да, но… - изогнув нелепо брови, ты останавливаешься. – Тут – это где вообще? - Я говорил же, Чистилище! – щербатый рот растягивает улыбка, - радуйся, что при жизни овощем был, поэтому же тут оказался! Радуйся, говорю! Ты выжимаешь улыбку. - Что здесь делать нужно? Ходить что ли? - Да хоть сидеть, - Плащ незаметно махнул рукой в сторону… - Э, Пушкин? - …а она говорила… «я вам пишу…», но она не вам, милый, писала, не вам, она – Онегину!... -А… - тянешь ты, - ага, - и стараешься отойти от шока и уйти в сторону и запинаешься за… - Авада, же, Кедавра! – торчащая кость смотрит на тебя, ты сглатываешь и отшатываешься, а Плащ лениво говорит не буянить некоторым. Ты тупо моргаешь. И слышишь какие-то звуки. Это кто-то петарды взрывать пытается, выбраться, мол, хочет. Ты качаешь головой, что за бред тут творится? Парики старые кругом, шаровары, джинсы по последней моде, все в стразах девицы, парни с брелками от кабриолета в руке. И ты, в покоцанной котом футболке. Плащ куда-то уходит, а ты тупо смотришь ему вслед. На самом деле, как там, ах, да, Есус знает, сколько времени прошло, а ты все прижался к прохладной стене коридора и сидишь. Сидишь и думаешь, почему-то о коте и о фонарном столбе, машине и дереве. И кота проклинаешь, конечно. А потом еще и отмечаешь, что тут,в Чистилище, в общем-то даже чисто. А ты в грязных кедах. Вот мама бы за нарушение порядка и оставленные грязные следы – сухожилия в бантики бы свернула, как раз другую сторону жизни бы показала, а тут ты сидишь и смотришь на Пушкина, а он думает о Татьяне. А еще тут Шекспир все же был и думал о котлете. А ты думаешь о коте. А еще рядом вдруг протаскивается гильотина, а рядом голова проезжает и догоняет все это тело. Ты морщишься. М-да, чистое Чистилище. - Это! – рядом, из ниоткуда, появляется Плащ. Дергается и продолжает, - тебе пора! Там это, ты родился уже почти! - Кто родился? - Ну, ты рожаешься то есть, в процессе! Душа нужна, выручай! – Плащ тащит тебя по коридору, и свет становися все ярче и ярче, - ты только запомни – за котом пока не бегай больше, и в школе не садись с кучерявой, она тебя испортит и да, это, ты врачом стань, понял? – - Плащ достает какую-то бумажонку, а из-под плаща что-то выскальзывает и рухает, сотрясая чуть ли не весь коридор. Ты не мигая смотришь на огромную упавшую косу. - От, Есус! Подними быстренько, я тут путаюсь вечно, - Плащ продолжает копаться в списках, а ты дрожащими руками подбираешь инструмент… Смерти, наверное, - спасибо! – сияет человек-черный-плащ-смерть-с-косой, - ах, вот! Да, верно, в этой жизни ты – врач, ого, - он хмыкает, - патологоанатом! А вот дальше… о, дальше ты уборщик, а потом астрофизик, все, ясно! – он хлопает себя по лбу. – Так, быстро-быстро, что ты, как в первый раз, давай, вперед. – И он толкает тебя со всей силы в открытую дверь, а ты рухаешь вниз, как когда-то на тебя рухнул кот. Ты летишь вниз, а, нет, вверх, и думаешь, что тебе кажется, но, нет, не кажется. Ты слышишь, что не должен сидеть с какой-то кучерявой, и должен стать патологоанатомом. Летишь ты, летишь, и так свободно и легко, а потом бамц.***
Ты ласково гладишь того самого кота, которого, да, не помнишь, достаешь ему пакет молока, а рядом кучерявая девочка смотрит на тебя черными глазами, и быть ты хочешь президентом, а не врачом вовсе. А где-то Плащ хлопает себя по лбу, поминает Есуса и снова роняет косу, путаясь в списках.