ugliness.

Баки не любил себя. Еще больше — левую руку. Противное прохладное железо, с которым он, конечно, свыкся, но терпеть не мог, по возможности закрывая «уродство» длинными рукавами одежды. Баки ненавидел то, как на него смотрят. Даже спустя столько времени — страх и ему подобные. Он был почти уверен, что железная рука тоже играла определенную роль в отношении, во взглядах людей, адресованных ему. Но больше страха его бесила жалость. Абсолютно неуместная и слепая жалость, которой время от времени его одаривал Стив. Это лишь еще больше подавляло желание Барнса относиться к куску железа с левой стороны более мягко. Но как бы сильно Джеймс ни ненавидел этот железный «отросток», он был весьма полезен во многих ситуациях. Лишь этот плюс все вывозил. *** Джеймс в одиночестве сидел на балконе Башни Старка, вглядываясь в ночное небо. Оно его никак не привлекало и не завораживало, Бак, кажется, просто задумался о своем, устремив взгляд в уродливые темно-серые облака, которых, по сути, почти не было видно. Все давно спят. И Баки, наверное, думал бы так же, если бы его слух не уловил еле слышимый несмелый шаг неподалеку. — Кто? — Я, — тихо проговорил Питер. Барнсу от этого легче не стало, поэтому пришлось повернуть голову. — Но уже ухожу. Извини, что потревожил. — Ты почему не спишь, паук? — игнорируя последние слова Паркера, начал Барнс. Тот, кому был адресован вопрос, сдержанно пожал плечами. Баки не хотелось, чтобы его вновь оставляли одного, но сказать он об этом не может. Не в его стиле. Поэтому он надеется, что Питер решит остаться сам. — А вы? — задает очевидный вопрос Паучок. — Не привык так рано ложиться, — пренебрежительно фыркнул Джеймс. Питер знал, что он врет. За все время пребывания в Башне Старка тяжело было не заметить, кто, во сколько и когда ложится спать. Хотя, может, до Паркера просто не доходит. Либо Баки принимает его за идиота, а что хуже — за ребенка. Питер с тоской оглядывает мужчину и разворачивается, чтобы уйти, но неожиданно для самого себя произносит: — И все же, мне кажется, что вам… — Питер тут же себя одернул. — тебе здесь очень одиноко. — Бред, — Баки вновь не может сказать ничего другого, но голос предательски выдает его ложь. Он на момент задумывается о том, что Паук не с проста взял это «одиноко» и торчал здесь уже минут десять точно. И не только сегодня. Паркер просто усаживается рядом с Солдатом, больше не бросая на него взглядов. Мужчина чувствовал напряженность подростка. И снова списал все на свой внешний вид. Отвратно. — Почему ты скрываешь ее? — Барнс сразу понимает, о чем идет речь и слышит, как мальчишка нервно сглатывает, а затем судорожно вздыхает. Так, будто этот вопрос вертелся у него на языке очень давно. И как давно у него такой интерес к мужчине? — Она только портит общую картину, которая и так не маслом писана. — просто отвечает Баки, чувствуя, как скованность и гордость отступают на второй план. — Разве? — голос Питера разрывает полуминутное молчание. Барнс удивленно приподнял брови, но на подростка, который уже пялился на него во все глаза, не взглянул. Боится? — А что, нет? — Баку казалось, что он начинает ныть и жаловаться, поэтому ему уже хотелось прекратить этот толком не начавшийся диалог. — Нет. — теперь голос Паркера режет не только тишину, но и слух Джеймса. В голове мужчины всплывает их первая с Паркером встреча, слова с неприкрытым восхищением: «У тебя железная рука?! Это так круто, чувак!» и невольно, но слабо улыбается. Питеру же подобное действие кажется оскалом. Ладонь Человека-Паука несмело ложится на металлическую руку. Баки ежится лишь от звука их соприкосновения. Джеймс осмелился посмотреть на мальчишку, цепляясь взглядом за, кажется, восхищение в его глазах. — Это вовсе не уродство, — опровергая слова, что Барнс еще не сказал, Питер и вовсе закатал рукав рубашки. Все та же ладонь касается уже не просто руки, а пальцев солдата, сплетая их со своими. Вопрос «Что ты творишь?» так же не слетает с губ Барнса, слишком заинтересованного происходящим. Он открыто недоумевал. Действительно, что пацан творит? — Посмотри, почти одинаковые… — шепчет Питер, указывая взглядом на прижавшиеся друг к другу руки. На душе становится как-то чересчур легко.