Почему ты не можешь быть моим?

Норт поднималась по полуразрушенной лестнице. Ступеньки угрожающе скрежетали, но это ее не пугало: она так часто пробиралась в это ветхое здание, что уже и не замечала скрипы и шорохи. Она не так давно нашла это место — после того разговора с Маркусом. Норт доверилась ему… но это ничего не дало. Она показала ему всю себя, но это его не впечатлило. «Ну вот, опять — подумала Норт с досадой. — Надо прекращать». Но она не могла перестать думать о Маркусе. Каждый день видела его и, как одна из его приближенных, часто говорила с ним. Они говорили много, в основном о делах… Сдались ей эти слова, если они ничего не значат! Моменты, когда она была свободна, Норт предпочитала проводить вне Иерихона — чтобы лишний раз Маркус не мозолил ей глаза. Она пыталась найти похожее место, как и его святилище: уединенное, открытое и светлое. Ей пришлось долго искать, но труды оправдали себя сполна: в одном из заброшенных кварталов недалеко от Иерихона она нашла трехэтажный магазин; на первых двух, видимо, раньше продавалась какая-то электроника, а на последнем был музыкальный бутик. Здесь было много всего: диски, пластинки, плееры, кассеты и даже бумбокс — весь ненужный раритет раньше продавался тут. Особо ее очаровал патефон — маленький чемоданчик, на котором она, собственно, и слушала музыку. Он чудом уцелел под обломками, но без повреждений не обошлось — он иногда шумел, когда Норт проигрывала очередную пластинку. Из музыки же уцелели Led Zeppelin, Metallica, The Rolling Stones, но ее покорили группы девяностых годов прошлого века: Red Hot Chili Peppers, Nirvana, The Offspring, а ее фаворитами стали Pearl Jam. Энергия и бойкость их музыки, чередующиеся с лирикой и тревожностью, завораживали Норт. Поэтому она выудила из своего тайничка пластинку «Black», вставила в патефон и села на тумбу. Ей казалось, что вокалист поет лишь ради нее, ожидая, когда Норт присоединится. И она, следуя зову, тихо подвывала в ответ. Музыка текла через нее, наполняя каждую клеточку тела невыносимой тоской и ревом, которые пробирались наружу, и она не смела препятствовать этому течению. Норт была одна, одна в этом мире, лишь наедине с собой и музыкой. Мироздание сузилось до этой полуразваленной комнаты, которую продувал ветер, порой трепавший ее волосы. Норт это нисколько не волновало: ее волновала лишь она сама и песня, в которой она машинально меняла «она» на «он». О, я научила его всему, О, я знаю, он тоже отдал все, что у него было. «О да», — соглашалась Норт. Маркус отдал ей все, что у него было. Всю его жизнь с Карлом, муки и горечь, Иерихон… Маркус показал ей и Саймона, робко смотрящего на него, его прикосновения и поцелуи, пламенные слова. О да, он показал ей… Норт не могла поверить, когда, придя к Маркусу в его святилище, прочла его память; из нее будто вырвали что-то ценное, а внутри все упало. Она чудом сдержала слезы при нем, но понимала, что долго не продержится, посему вылетела оттуда пулей на Иерихон. Но вскоре и корабль перестал быть для нее спасением: Саймон хоть и старался скрывать свои чувства к Маркусу, но не мог сдержаться: касался его руки, говорил что-то робкое и запретное. Норт видела все это и скрипела зубами. Она встала с тумбы и стала немного покачиваться в ритм музыки. Голос вел ее, говорил с ней наедине — да, это казалось диалогом, сопровождаемым музыкой. О, и непонятные мысли кружатся у меня в голове, и я сама начинаю кружиться, Я кружусь так быстро, что солнце куда-то пропадает. И она закружилась. Норт вскидывала руки, потрясывала головой, кричала, повторяя за голосом; она полностью отдалась песне и своим мыслям. Именно в эти моменты Норт чувствовала себя свободной, опустошенной и потому счастливой. Музыка прочищала мысли, отрезвляла и в своем роде излечивала. Любовь закончилась плохо, сделав мой мир черным… Да, мир почернел. Почернел, помрачнел и угас, но Норт пытается найти выход, ищет свет. Она находит его каждый раз, когда приходит сюда, но все же еще не придумала, как удержать эти блики радости навсегда, а не на пару минут, сколько длится песня. Возвращаясь на Иерихон, она вновь погружается во тьму и бездну уныния, уничижающей печали и даже скорби по своей любви. Голос пел, и Норт выла в ответ. Выла от счастья, от горя, что пребывали и еще будут пребывать в ее сердце. Она выла, вспоминая прошлое и представляя будущее, и надеялась, что они не станут схожими. «Меня использовали раньше, но я не позволю сделать подобное с собой ни сейчас, ни потом. Но Маркус… он играет, да, точно играет. Или нет?..» Я знаю, когда-нибудь ты будешь жить красиво, Я знаю, ты станешь звездой на чьем-то небе. Но почему, почему, почему это не может, не может быть моим?.. Норт кричала, дополняя песню. Кричала во все горло, пытаясь пропеть слова, и в итоге выходил околомелодичный рев, рев ее души. Он разрывал ее грудь, но она не чувствовала боли — лишь облегчение и радость. Норт выла вместе с вокалистом, выла безудержно. «Он стал звездой на небе Саймона, но почему он не может стать звездой на моем небе? Неужели я этого не достойна?» — Норт? — послышался тихий голос, который смог заглушить ревущий патефон. Она узнала голос — и это был не Эдди Веддер из Pearl Jam. Внутри все заскребло, и Норт обдало жаром — стыд охватил ее всю; опустив руки, она медленно развернулась и увидела в проходе Маркуса. Она метнулась к патефону и, сняв с него пластинку — музыка резко умолкла, — проскрежетала: — Что ты здесь делаешь? Как ты нашел меня?! — У кого хватит смелости уйти с Иерихона так далеко и слушать музыку так громко, чтобы слышал весь Детройт? — он мягко улыбнулся. — Нетрудно догадаться.  — Что ты здесь делаешь? — повторила она и почувствовала, как дрожит ее охрипший голос, а внутри нее все горит от стыда. — Я беспокоюсь за тебя, Норт, — Маркус подошел ближе, и она отступила. — Ты часто уходишь с Иерихона. Ты стала нервная, угрюмая… Что произошло? — Тебя это не касается! — рявкнула она, желая всем своим существом, чтобы он оставил ее в покое. «Не уходи», — претило ее подсознание, и она глубоко вздохнула. — Норт, мы все за тебя беспокоимся. Я, Джош, Саймон… Ее глаза гневно вспыхнули, а зубы скрежетнули. Она сдерживалась от того, чтобы не закричать на него, накинуться и надавать по его бестолковой башке. «Почему же ты не можешь стать звездой на моем небе?» Норт скрестила руки на груди и, глядя на Маркуса исподлобья, присела на тумбу возле патефона. — Ладно, если не хочешь — не говори, — он повел плечами. — Только отдам тебе кое-что и сразу уйду. — О чем ты? — грозно спросила она. — Я пошарил в окрестностях, и смотри, что нашел, — он вытащил из рюкзака два картонных квадрата, и Норт поняла, что это пластинки. — Вроде Pearl Jam — тут стерто, так что не уверен. Но, прослушав, я сразу вспомнил про тебя — тебе же вроде нравится такое, да? — С чего ты взял? — Норт не смягчилась, но внутри все млело от осознания того, что Маркус думает о ней. — Думаешь, я не слышу? — он хмыкнул. — Когда я ухожу… подумать, то прекрасно внимаю твой патефон. Кстати, эту песню я слышу впервые. Разрешишь послушать? — Валяй, — Норт махнула рукой и отошла от патефона к окну. Она встала к Маркусу спиной и слышала, как он возится с аппаратурой. Грудь щемило от переполнявших ее эмоций. «Наверняка он слышал, как я тут вою! — подумала Норт смущенно. — И что я тут бубню… Черт!» Музыка вновь прорезала пространство. Голос запел, и Норт была готова провалиться сквозь землю. «Вдруг ему не понравится? Он же бывший раб художника, тонкая душа… — саркастично подумала она. — Куда уж мне до его тонких материй». Она с опаской повернулась к Маркусу и увидела, как он качает головой в такт музыки. — Неплохо, — кивнул он. — Интересная манера пения. Гранж, да? — Да, — хлестко сказала Норт. — Больше предпочитаю классику. — «Кто бы сомневался», — подумала Норт. — Но это… звучит интересно. Много энергии и много боли в этой песне… Я пошел прогуляться, и меня окружили играющие дети. Я слышу их смех, но почему я так злюсь? «Потому что мне не до смеха, — ответила Норт голосу. — Я готова загнуться от тоски и печали, и смех режет по мне раскаленным ножом». Она была готова петь, вторя музыке, но ее сдерживал Маркус. Единственное, что ей оставалось делать — гневно притаптывать ногой. — Представляю себе: девяностые, расцвет гранжа, заурядный клуб. Играет эта песня, и люди танцуют. Танцуют медленно, размеренно, словно в трансе, наедине со своими собственными мыслями. Они сливаются телами, но обособленны. Они танцуют друг с другом, но внимание сконцентрировано лишь на музыке. — Он призывно выставил руку и поманил Норт к себе. В ней схлестнулись две силы. Гордость кричала о том, чтобы оттолкнуть мерзавца и послать прочь, но печаль, перемежающаяся с радостью, безудержно пела и, подобно сирене, звала Норт в его объятья. И она, очарованная внутренним голосом и голосом Эдди Веддера, скованно подошла к Маркусу. Он мягко взял ее ладонь и приблизил к себе. Сейчас эта песня казалась Норт спокойной, плавно текущей, хотя прежде она безудержно танцевала под нее, выплескивая всю энергию. Вот почему она так влюблена в Маркуса: он всегда открывает ей другой взгляд на вещи. Он умен, спокоен, рассудителен… но такой мерзавец! Я знаю, ты станешь звездой на чьем-то небе. Но почему, почему, почему это не может, не может быть моим?.. Норт заглянула Маркусу в глаза. Разномастные глаза смотрели в ответ ласково, но она почувствовала какую-то еле уловимую грусть в них. Она раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но ничего не смогла выдавить из себя. Норт вздрогнула, когда Маркус оголил пластик своей руки. На нее накатили все чувства, мысли и эмоции, которые он в себе хранил, и вновь кинолентой проносились поцелуи Саймона, его прикосновения и нежные слова. Грудь засаднило, а к горлу подступил ядовитый, палящий ком. Она попыталась вырваться, но Маркус крепко держал ее, прижав к себе. Норт уже не сдерживала слез и, уткнувшись в его плечо, зарыдала, содрогаясь всем телом. — Нет… нет, — бормотала она. — Зачем ты это делаешь? Отпусти! Отпусти меня, Маркус! Я не хочу это видеть, не хочу это знать!.. Он тут же прекратил контакт и обнял Норт еще крепче. Маркус поглаживал спину, плечи, уткнувшись в ее макушку. — Извини, — приглушенно сказал он. — Не это я хотел тебе показать… Немного успокоившись, Норт сумела вырваться и одним прыжком достигла стены, в которую вжалась. Стоило ей посмотреть на Маркуса, как она снова зарыдала. Норт, осмыслив полученные воспоминания, увидела, как он порой шепчет ее имя во тьму и не слышит ответа, как он думает о ней с нежностью и чувствует невыразимую тоску и вину. Вину перед Саймоном. — Зачем?.. — ее голос надломился. — Зачем, Маркус? Зачем ты мучаешь меня? — Я не хотел этого, — он показался Норт ошарашенным и одновременно невероятно печальным. — Не хочу этого всего… — Так зачем ты пришел? — Норт сорвалась на крик, и крик этот терялся в плаче и был жалок. — Чего ты хотел добиться? — Я… — он помялся; взгляд его метался по комнате, но он нашел в себе силы и посмотрел на Норт, и взгляд был наполнен нежностью и сожалением. — Прости. Я хотел объясниться… — Нет! — рявкнула она. — Хватит! Довольно с меня твоих метаний! Ты уже давно решил, с кем быть, и выбор не в мою пользу. Эта… фальшь, которую я сейчас увидела, — она не убедительна! Ты и вправду думал, что что-то изменится? Ты, видимо, не учел, что я увижу и Саймона, ваши с ним поцелуи и… — она еле сдержала подступивший к горлу ком. — Ты станешь звездой на чьем-то небе… — Маркус начал медленно подходить. — Но почему это не может быть моим?.. — Нет! — Норт увернулась от него и выбежала на лестничную площадку. Ноги пролетали над ветхими лестницами. Когда она в очередной раз коснулась ногой ступени, то почувствовала, как проседает. Через мгновение Норт провалилась вниз, упав на захламленный пол первого этажа. Системы не повредились, но она все же была не в силах подняться. Она услышала торопливые шаги сверху. «Любовь закончилась плохо, сделав мой мир черным», — пронеслось нараспев у нее в голове.