невыносимый

      Ренджи кидает ключи на тумбочку в прихожей и, сняв облепленные апрельской грязью ботинки, осторожно проходит в гостиную. Через стену, в спальне, что-то шуршит настойчиво, и от этого гаденькое предчувствие, ставшее таким привычным за год совместной жизни с Утой, усиливается.       — Ута? — зовёт Йомо и недовольно смотрит на пепельницу, гордо стоящую в центре круглого журнального столика. Вообще-то из-за курения прямо в квартире они давно ведут партизанскую войну — Ренджи выбрасывает сигареты пачками, время от времени оставляет гневные записки на дверце холодильника, а Ута, игнорируя все запреты, продолжает дымить, нагло извлекая сомнительную пользу из чужого рабочего графика.       Ренджи сейчас даже не возмущается. Знает, что разговор предстоит неприятный, но без особой задоринки. Так, для профилактики. Не в пример тем скандалам, которые они с Утой устраивают раз в пару недель, кажется, лишь затем, чтобы потом мириться совершенно прекрасным способом. В последний раз ссора закончилась крышесносным сексом прямо на кухонном столе, когда Ута кричал, скрёб накрашенными ногтями по белой скатерти и как будто бы первоначальной причины конфликта уже не помнил. Ложь, конечно. Потом-то он сказал, что всё-таки не станет возвращать в магазин какое-то дорогущее и бесполезное дерьмо, но Ренджи было уже откровенно наплевать — Ута, завалив его на кровать, тесно сжимал его член в себе и медленно двигался вверх и вниз.       Да, их отношения не были простыми, тем более — идеальными, но они пестрили чертовски приятными моментами, так что думать о разрыве Ренджи никогда не приходится. Уту он, в конце концов, любит, хоть тот порой и ведёт себя как редкостная дрянь.       Именно поэтому, ещё раз посмотрев на пепельницу, Ренджи испытывает неприятное удивление. Удивление не из-за чужой наглости, но из-за того, что уродливая стеклянная посудина пуста. Слабо верится в то, что у Уты вдруг появилась привычка ликвидировать за собой срач.       — Ута? — зовёт он ещё раз и, опять не получив ответа, отправляется в спальню. Первое, что видит, — тень, копошащуюся у шкафа, и кучу пустых коробок.       — Ты чего делаешь? — спрашивает Йомо, едва не запнувшись о какую-то безделицу, валяющуюся на полу. — Уборка?       Ута оборачивается через плечо, утомлённо закатывает глаза и, цыкнув, принимается дальше копаться в вещах. Ренджи это откровенно не нравится. Чёрта с два Ута промолчал бы при упоминании ненавистной ему уборки.       — Ну? — Ренджи подходит ближе, обвивает руками талию Уты и утыкается носом в его затылок, вдыхая запах шампуня. Ситуация опасная — у Йомо очень мало времени в запасе, чтобы вспомнить всё и найти причину чужого недовольства. Ута ведь никогда открыто не высказывает свои претензии — долго копит в себе, переваривает до последнего, накручивает, а потом… потом у Ренджи нет ни единого шанса оправдаться.       Ренджи целует Уту в шею, скользит ладонями по животу, цепляет кончиками пальцев линию ремня, и, к своему удивлению, получает локтем под дых. Слабо совсем, но от этого ещё обиднее — Ута, выходит, решил вообще никаких сил не тратить на это.       — Да в чём дело-то? — Ренджи строго хмурится, видя неутешительно безразличное лицо Уты в зеркальной панели шкафа. — Опять машину разбил? Разбил — признайся сразу. Чтобы успеть позвонить страховщикам, пока у них не закончился рабочий день.       Ута вздрагивает и наконец-то оборачивается к Йомо. Раздражённо шипит:       — Как же ты меня заебал.       — А?       — Заебал, говорю, — цедит Ута. — Вот если разбил машину, то дальше что?       — То… ничего хорошего. Надо устранить последствия. Поговорить с владельцем другой машины, если в аварии виноват ты, — Йомо на автомате выдаёт простой и понятный план действий, не замечая, что прищуренные глаза Уты от этого только злее становятся.       — Вот, Рен. Вот это меня бесит. Всё у тебя правильно и по расписанию. Даже разозлиться не можешь нормально, чёрствый ты…       Ута замолкает, не дав таких необходимых сейчас пояснений к сказанному, и бросает чёрные джинсы в одну из раскрытых коробок. Йомо хмыкает, оценивая масштаб катастрофы, а потом, подождав немного, решается задать очередной вопрос:       — Так ты разбил или нет?       Ута издаёт протяжный стон и, оттолкнув Йомо, протискивается к кровати, по которой разбросана одежда. Вроде бы дело обычное. Вроде бы похоже на то, как Ута обычно, устав от своего гардероба, выбрасывает лишнее и идёт по магазинам. Но среди чёрного почему-то мелькает синий пиджак Ренджи, и этот самый пиджак несколькими мгновениями позже оказывается в одной из коробок.       — Это мой, — аккуратно напоминает Рен, и в лицо ему летит скомканная футболка Уты.       — Я знаю, — Ута, откуда-то достав скотч, принимается заклеивать им коробку. — На память возьму. Чтобы сжечь, когда оправлюсь от расставания.       — Что?       — Как-нибудь напьюсь, — Ута поднимает на Ренджи тяжёлый взгляд, — и сожгу.       Ренджи смотрит на Уту с недоумением. Если он раньше считал, что творческих людей понять сложно, то это было серьёзное заблуждение — не просто сложно, а охренеть-как сложно-почти-невозможно.       — Причём тут расставание?       Ута выпрямляется резко, пинает коробку к выходу из комнаты и, остановившись перед Йомо, выдыхает:       — Я ухожу, Рен. У-хо-жу.       Не то чтобы Ренджи медленно соображал. Напротив, на ясность ума прежде жаловаться не приходилось. А теперь приходится. Уйти. Зачем-то пиджак его сжечь. Всё это отказывается выстраиваться в одну цепочку.       — Обсудим? — интонация, скорее, утвердительная, и она, судя по сжатым в нить губам Уты, лишь усугубляет неудобное положение.       — Чего тут обсуждать? — Ута по привычке кладёт ладонь на крепкое плечо Йомо. — Ты постоянно на работе. А если ты не на работе, то твоя работа приходит к нам сама. Напомни, когда в последний раз мы трахались?       — Позавчера, — Рен отвечает быстро и уверенно.       — Верно. Хорошо. А как это было?       — Ну, если честно, ниже среднего, но…       — А ты не подумал, что «ниже среднего» связано с тем, что прямо в… разгаре процесса тебе позвонил твой босс. А ты, сукин сын, ответил ему. И говорил десять минут. Я считал. Ну, знаешь, пока отсасывал тебе.       Ренджи тяжело вздыхает. Есть ли какой-то смысл в том, чтобы объяснять Уте, что возникшая у босса проблема была важной? Она требовала срочного решения.       Что-то настойчиво подсказывает Йомо, что лучше опустить подробности этого дела.       — В прошлом месяце ты смотался в командировку, и я узнал об этом только тогда, когда ты позвонил из аэропорта. Из аэропорта другой страны, Рен.       Ута кипятится, что ему совсем не свойственно, и Йомо понятия не имеет, что с этим делать. Да, он много работал в последнее время, но…       — А две недели назад я сделал новую татуировку, — Ута демонстрирует запястье левой руки. — Но ты заметил бы только в том случае, если бы я набил её себе на заднице.       Ута трёт переносицу, поправляет растрепавшийся хвост, затягивая резинку потуже, и Ренджи, не давая ему опомниться и перейти к новой стадии гнева, осторожно увлекает его за собой на кровать. Мысленно он проклинает весь хлам, что там лежит. С неожиданной податливостью Ута опускается на чужие бёдра и даже своих рук из рук Йомо не вырывает. Наоборот, гладит кончиками пальцев едва-едва ощутимо и смотрит так грустно, что Рену не по себе становится.       — Посиди так, успокойся, — медленно проговаривает Ренджи, искренне надеясь не спровоцировать новый залп негодования. — Подумай ещё немного.       — А зачем мне оставаться с тобой? Назови хоть одну причину.       Вопрос простой, ответ на него очевидный, а Ренджи чувствует, как в горле пересыхает, и почему-то не может выдавить из себя несколько самых обыкновенных слов. Тяжесть тела Уты приятная, а вот тяжесть чего-то, что давит на сердце, совсем не такая.       — Ну, переезжать муторно. Пока всё соберёшь, пока грузчиков наймёшь, а потом привыкать к новому месту… — Ренджи смотрит в потолок, избегая взгляда Уты. В поясницу больно впивается металлическая пряжка валяющихся под Йомо брюк. Или не брюк. Хрен разберёшь. У Уты ведь все вещи такие, что через металлорамки в них не пройти, не сыграв длинную мелодию на нервах охранников.       Ута прижимает ладонь к губам Ренджи и, склонившись ниже, вкрадчиво шепчет:       — Опять скажешь что-то подобное, и я тебя придушу. Давай по-честному.       Ренджи понимает — малой кровью сегодня не отделаться. Он кивает, и Ута отнимает ладонь, перемещая её вниз, на плечо. Последняя попытка.       — По-честному. Переезд отнимает кучу времени и сил, — Ренджи спешит договорить и, приложив немалое усилие, удерживает на месте порывающегося встать Уту, — а ещё я так привык к тебе, что без тебя будет хреново. Или вообще никак.       Ута моргает часто-часто, приоткрывает рот, чтобы сказать что-то, но тут же закрывает его и улыбается одними уголками губ. Затем он опускается грудью на грудь Ренджи и трётся носом о его щёку.       — Вот видишь, как всё просто, Рен, — довольно мурлыкает он на ухо Йомо и слабо прикусывает мочку. — Сказал бы раньше, и мне не пришлось бы…       У Уты под рёбрами вздымается тёплая волна, смывающая и стремительно уносящая с собой всё плохое. Ренджи горячий, дышит ровно, и сердце у него бьётся так размеренно. Ута вечно бы слушал. А ещё вечно наслаждался бы мыслью о том, что он Йомо всё-таки нужен, и что всё у них обоюдоостро-взаимно.       — Тебе не пришлось бы громить тут всё? — спокойно спрашивает Ренджи. — Ничего страшного. Приберёшь.       — Ты хотел сказать «приберём»? — нараспев тянет Ута.       — Нет. Приберёшь.       Ута приподнимается и растерянным взглядом скользит по лицу Ренджи.       — И пепельницу спрячешь куда-нибудь, чтобы я этой гадости больше не видел в гостиной, — невозмутимо продолжает Ренджи. — И страховому агенту позвонишь, если машина пострадала. И ужин сегодня твоя очередь готовить. И, кстати, ты уже сходил за продуктами?       Ута страдальчески закатывает глаза. Его мужчина невыносим. Но ключевое слово — «его», и всё остальное не имеет никакого значения.