Чашки

Тихий августовский вечер, полчашки кофе на старом деревянном столе. Прожигающий кожу закат. Все трепещет одиночеством, апатией, возможно даже ленью. Мин сидит на стуле, подобрав с холодного пола ноги и приобняв коленки. Он вымотался, пропитан буднями и душевной болью. Каждую пятницу с бутылкой мартини. Максимально сладкого и крепкого. Мысль о том, что от этого легче ситуацию не улучшает. Он так же зол, так же вымотан и так же любит. Давно и надолго, бессмысленно и убийственно. Любит. Готов кричать об этом, да только его не услышат, не улыбнутся мягко, лучезарно, не проведут такой родной ладошкой по скуле, не утопят в теплых объятиях. Слишком далеко, слишком тихо. Юнги смирился с тем, что не может начать говорить после долгого молчания, что встает по утрам с надеждой на новое смс. Только окно диалога так же пустует, мелькая при открытии надоевшей и режущей по ребрам строчкой: «Напишу позже». Мин медленно опускает уже пустую чашку на стол. Рука дрогнула. Его последняя любимая чашка, которую они покупали вместе, больше ничего нет. На ноге останется шрам. Осколки разлетелись по дешевой плитке, по давно немытому полу. Воспоминания неожиданно вскрыли сознание вместе с кусочками любимой чашки. Он помнит его, каждый изгиб тела своего маленького, но такого властного чуда, помнит, как звучит их смех вместе, как тепло с ним зимой без шапки, как сладко пить американо. Очередная истерика. Мин ненавидит себя за это. Не может остановиться. Прошло всего три месяца, или целых девяносто два дня. Понедельник начался как всегда. Душ, кофе, телефон, метро, телефон, работа, телефон, дом, телефон, душ, слезы, сон, и так до пятницы. Девяносто восьмой день. Напиться до потери памяти прошло на ура, организму настолько не понравилось, что пришлось вызывать скорую. Суббота день тяжелый. Мин опять заебался. Не хочется меняться, ничего не хочется, только сидеть и сидеть на когда-то Их кухне и вспоминать, любить, вечно ждать, заведомо зная, что уже давно некого. Мин Юнги. Это вроде только его имя, а из уст мальчишки, что так внезапно вырос для него, это звучало так красиво, так чисто. Ему опять снится хороший сон, они гуляют вместе, больше похоже на воспоминания, дополненные больным воображением. Держаться за руки и бродить по Канаде, пить кленовый сироп, кутаться в шарфах. Мин просыпается в холодном поту и с влажными ресницами. Пять, воскресное утро, осталось только помолиться. Прошло девяносто девять дней. Да, Мин считает. Ему это жизненно необходимо , иначе свихнется, он так цепляется за реальность, пытаясь не утонуть, ему страшно. Вдруг его разум подведет? Оставит без самого сокровенного, без того, что вдыхает в него жизнь каждое блядское утро. Любовь и лечит и калечит. Он чувствует. Утро сотого дня. Мысль о молитве рассеивается со скоростью звонящего домофона. Юнги знает, что это просто курьер, которому опять не хочет открывать соседка. Не спрашивая нажимает на кнопку, трубка глухо ударяется о пластмассовый держатель. Пора варить кофе и сортировать мысли. Следует, наверно, убрать осколки с пола, ногу уже в третий раз придётся бинтовать. Звонок теперь уже в дверь, Мин не уверен в целостности своего рассудка. Голова начала резко кружиться, плевать уже на осколки, на руки, он бежит к двери, спотыкается, не чувствует ничего кроме бешено вырывающегося наружу сердца. Ощущает только, как расходятся ребра, ломаются, выворачивают его наизнанку. Не думает, резко дергает ручку и тут же падает в чужие руки, его ловят, прижимают к себе, что-то шепчут на ухо, поглаживают по высветленным волосам, делятся нежностью и болью. Его черноглазая любовь, его сильный и независимый ребенок, которому он позволяет все, его двадцатипятилетний мальчик, способный сломать человека взглядом. Он наконец онлайн и зовет покупать новые чашки.