Красная нить порхающей бабочки

      Сердце трепетало, словно бабочка, проживающая лишь один день. Да и она сама была похожа на эту самую бабочку. Маленькая и беспомощная, она пыталась взлететь выше, оставляя кусочки своих крыльев далеко позади.       Вся ее жизнь была окутана шелковой красной нитью. Она оплетала ее тонкие ручки, поднимаясь выше, затягивая узел на ее нежной шейке, и она задыхалась, утопая в ворохе боли и отчаянья. Ее слезы нельзя было остановить, они скатывались по избитым щекам и капали на тощие лодыжки, обжигая хрупкую кожу, оставляя уродливые шрамы в ее груди.       Она пыталась понять сущность людей, но каждый раз осознавала что она другая, особенная. Не из их числа, что ее мир чересчур мал для них. Ее действия были ничтожны, а слова были пропитаны жалостью к самой себе. Почему-то никто ей не сказал в тот момент, что она не одна, что, возможно, ее ждут и надеются увидеть как можно скорее в этом забытом дрянном мире, пропитанном одной лишь болью. Страх, окутывавший ее вдоль и поперек, не исчез даже после ее побега из рассыпающегося на глазах приюта. Она каждый раз залезала в холодную воду реки, пытаясь отмыть его запах, преследовавший ее повсюду. Скитаясь, усталая и обреченная, она не знала, что делать завтра. Ее маленькое, изморенное голодом тело уже не было способно вынести столь сильные морозы. Она мечтала о теплом месте, называемом домом, куда она могла бы возвращаться, где ее бы ждали и любили.       Ей представлялись яркие образы: крепкие руки, рыжие волосы, шутливая улыбка и удивительные глаза. Человек, появляющийся перед ней во снах, не был ей знаком, но остатки ее сердца трепетали от этих видений, и в эти мгновения красная нить сильнее сжималась, давя на горло, перекрывая путь кислороду. И как бы Ацуши не было больно, она не могла не улыбаться в этот момент.       Она не знала чувств, кроме боли и страха, но ощутила что-то новое, когда перед ее глазами показался необычайно огромный город. Йокогама. Слово, значащее для нее слишком много. Место, в котором она могла спрятаться от наваждений прошлого, пусть в грязных переулках, пусть больная и разбитая, пусть изморенная до смерти, но в этих местах она может жить, не страшась отголосков прошлого, борясь за лучшее будущее.       Его мир состоял из черно-белых красок с оттенками красного. Запах крови, пролитой его руками, не смывался, не исчезал и не пропадал даже спустя долгое время. И становилось тошно от мысли, что он будет трогать столь грязными руками свою любимую половинку. Еще не встреченную, еще не найденную, еще не увиденную, но уже настолько родную.       Он любил этот город. Он был для него родным и многозначащим. Он был предан ему и легко доверился потоку, несущему его в далекие и темные подворотни, где все трепетало от осознания своей беспомощности. Серые мышки, голодные коты, побитые жизнью псы — вот кем были все эти люди, прячущиеся здесь от ярых хищников, готовых сожрать их в одно мгновение. Что-то несло, не успокаиваясь, уговаривая спешить, не останавливаться. И он не смел перечить. Он задыхался, старался вдохнуть хоть капельку живительного кислорода. Красная нить трепетала, извивалась, душила и словно тревожилась перед своей смертью, словно это была последняя возможность, последний миг выжить. И она старалась, боролась, пытаясь убить своего хозяина, но не смогла, не в ее это правилах.        И он смог найти ее из тысячи разбитых лун. Необъяснимые глаза, загадочная нежная улыбка и слезы, полные счастья. Исхудавшая, растоптанная и перебитая, еле стоящая на своих ногах, она казалась самым хрупким созданием в его объятьях. И было так тепло рядом с ней, что казалось, словно весь мир вспорхнул вместе с ними. Ему впервые в жизни захотелось вскрикнуть что-то необычайно глупое и совершить какой-нибудь по-детски сумасшедший поступок.       Он не стал церемониться в ночи, схватил за талию, повалил на плечо и понес подальше от пропахшего гнилью места. К нему домой, теперь уже в их маленькую и уютную квартирку, откармливать его маленького котенка и залечивать ссадины от удушья на шее.        По-моему, их жизнь начала налаживаться, ведь кроме нее ему никто не нужен.       Ему не нужны больше красотки с красных улиц, чтоб успокоить его встревоженное сердце. Ему больше не нужны бешеные, безрассудные драки, в которых он будет выплескивать всю свою агрессию и одиночество. Ему больше не нужны бессмысленные слова, ему нужен лишь голос. Бархатистый, чуть хрипловатый от долгого пребывания в холоде, успокаивающий и терпкий, он согревал, давая частичку домашнего, никем не тронутого тепла. Его тяжелая и мрачная жизнь превратилась в кружку горячего вкусного чая с корицей. Это был запах его самой любимой женщины. Той, что он мог, не стесняясь, признаваться в любви, той, что посвящал поэмы и дарил букеты роз. Он мечтал укутать ее в плед и присесть вместе с ней в нагретое до этого кресло напротив камина. Это были естественные желания в их зимнем домике в горах.       Как далеко отсюда находилась их болезненно кровавая жизнь? Насколько далеко они оставили гниющее прошлое? Он не знал, но верил, что они очень далеко, ведь ласкающие пальчики уже давно отпустили чувство боли, сокрытое далеко в душе.       Чуя мечтал позабыть совершённые им ошибки, ведь иллюзия тех отчаянных глаз до сих пор приходила в редких сны, заставляя просыпаться в холодном поту и вздрагивать лежавшее около него тело, свернутое в клубочек.       Он любил поглаживать ее шелковистые волосы, ведь в такие моменты его любимая Ацуши была поистине похожа на мурлычущего тигренка. В ней просыпалась вторая ненасытная сущность, жаждущая любви и ласки. И он готов был ее удовлетворять вечно, даря нежные поцелуи, вдыхая одурманивающий аромат и ловя ее тихие стоны. Она шептала о страхе, что он — это самая лучшая в мире иллюзия, что в одно мгновение он пропадет, что оставит ее одну догнивать в тех страшных переулках. А он лишь говорил, усмехаясь, что иллюзия — это то, что живет у нас в сердце, и стоит ей лишь пожелать, и это видение продлится вечно.       И она улыбалась, так по-детски наивно, и шептала, шептала, шептала, что желает этого всей душой.