Мышонок

— Антош, ты как? Леша неуверенно переминается с ноги на ногу, стоя рядом с кроватью брата. Придя с тренировки, он нашел его здесь. Лежащего в кровати, подрагивающего, еле дышащего. Антон гипнотизирует стену. Задумчиво произносит, с каждым словом повышая свой тон, крича: — Стена белая. Опять белая. Почему, блять, каждый раз этот чертов белый? Что в этом цвете такого? А? Леш? Почему нельзя покрасить в голубой, розовый, фиолетовый или черный, почему сразу белый? Что за хуйня? Леша молчит, испуганно глядя на брата. Не понимает, при чем здесь вообще эти стены. — Ненавижу! Антон рычит и с силой пинает стену. Его сейчас вывернет прям на этот мерзкий цвет. Это нормально, что он к своим двадцати двум годам заебался, будто целую жизнь отыгрывал чью-то чужую роль? Слишком много было белых стен и таких же кипельно-белых простыней, карт-ключей от бесконечных номеров, одинакового мыла, чей аккуратный овал умещался ровно на шершавых подушечках пястья, стандартного набора выпечки к завтраку и классических шариков пломбира по праздникам. А тут он, со своими сексуально выгибающимися бровями и строгим голосом, приторным шоколадом, лукавым взглядом и псевдозаботливыми касаниями. Взял и разбавил этот однотонный белый мир разными красками, эмоциями. У Антона пестрело в глазах, ведь все не как всегда. Он хотел жить в этом калейдоскопе, упиваться разнообразием, каждый день пробовать на вкус новые чувства, трогать каждый вздох пальцами, запоминать потайные запахи и вечерами распаковывать коробки с горячими стонами. Руки сводит от боли. Дохотелся? Теперь опять все белое, безвкусное, неосязаемое. Он там другому мир раскрашивает, потея в его душных простынях и нарочито громко постанывая, будто в нирване. «Ты мне никто!» Антон бьет по стене еще раз, еще, еще… Корчится от злости и боли. Леша перехватывает его ногу, садится на кровать, придавливая брата своим весом. — Хватит! Все игры впереди, ты ногу себе разъебать хочешь? Вообще больной? Антон отворачивается от своей более жизнерадостной копии, вперивая глаза в стену. Брат слезает с него, укладывается рядом, привставая на локте. — Антош, я боюсь за тебя. Не молчи. Парень мотает головой, одеяло опадает с худого плеча, он ежится, подтягивая его выше. «Совсем крышу сорвало?!» — Он что-то сделал с тобой? Бил? Антон! Леша сдергивает одеяло и с возмущением разглядывает отметины на коже брата. Призрачно-бордовые синяки, воспаленные царапинки, покрасневшая кожа. Он хочет дотронуться до следов, но Антон быстро прячется в белом одеяле, поджимая губы. — Что он сделал? Леша гневно чеканит каждое слово: лицо помрачнело, между бровей залегла глубокая складка. Антон уперто машет головой, изучая ненавистный цвет. «Что ты там себе навыдумывал?» — Антон! Если ты мне сейчас же не скажешь, я сразу пойду к Акинфееву, понял?! Леша толкает тяжело вздохнувшего брата, потом добавляет, понизив голос: — Я ведь сразу за тобой пошел… — тихо извиняется, положив руку на голову Антона, — меня Саламыч остановил, а ты знаешь — лучше не злить его. Блять, я чуть Дзюбе не врезал! Двуличная сука, долбоебом назвал тебя…гнида, а с виду хороший такой. Антон еле заметно, невесомо дергается, закусывая губу. Дзюба. Душа всей команды, ее талисман, который разорвет за своего капитана. Предан Игорю, как черт ведьме. Та самая недодружба, когда можно и без презерватива. Парень морщится, чувствуя, как последние остатки души трескаются. Больно. — Братик. Что? Что он сделал? Он ударил? Одно твое слово — и я его убью! Антон… — заботливо перебирает волосы, — я же вижу, что плохо все. Ты бы просто так не стал в него мяч пинать. Парень притягивает к себе колени, старается незаметно вытереть сбежавшую слезу. «Любовь, да?» — Почему ты плачешь, Антош? — брат склоняется над его головой и мягко целует в висок. — Расскажи мне всё, тебе полегчает. Антон сжимает одеяло, костяшки сливаются с белым. Тихий всхлип. «Заткнись!» Леша по-братски нежно обнимает его, утыкаясь носом в затылок. — Антон, он же не… — пытается подобрать слова, боясь сказать это вслух. — Он тебя… — глубокий вдох, — он тебя изнасиловал? Ты же знаешь, что мне все можно сказать… Убью ег… — Если только морально. «Скажи спасибо, что я не позволил тебе так опуститься!» Голос Антона звучит тускло и безжизненно тихо. Он все еще там, в ледяной душевой, оглушен криками и злыми взглядами. Весь сжимается, пытаясь исчезнуть из этого мира. Его там растоптали, расстреляли, разбили и раскурочили. Его хватило лишь на путь до кровати с ненавистно-белым постельным бельем и такой же стеной. И все, дальше он умер, смотрите время смерти в карте. Только минут пять еще вычтите, операцией занимался безответственный врач, который и не заметил совсем, что убил пациента раньше, чем вытащил из груди его сердце. — Ты его любишь? «Разлюби…тряпка!» Антон слабо кивает, заливаясь горячими слезами. Леша обнимает сильнее, пытаясь успокоить. Раньше они все делили на двоих: всю радость, боль слезы, каждый мог забрать половину чувств, а сейчас замкнулись в себе, не делясь ничем. Леша шепчет какие-то нужные слова, чтобы успокоить брата. Тот молча сотрясается от рыданий, цепляясь за его руку, будто это спасательный круг, который, увы, не поможет. А в голове тихим отголоском, на повторе: «Не нужен, понял?»