Старатель пытался

Шото все свое детство провел в беззвучном крике о помощи. В вопле о пощаде своим тоненьким противным голоском, как говорил отец. В душераздирающей молчаливой истерике, как говорил отец. Шото младые годы так и описывает — крик. Истошный, со злостным рыком в придачу, заглушающийся одеялом в зубах. В хороших снах он видит себя немым. А лучше — глухонемым. Предел мечтаний — не слышать приказного тона, постоянные упреки и словесное втаптывание самооценки в грязь. И если Шото когда-то воспользуется огнем, он кремирует собственную тело, ненавистную половину. Если поджарит не до смерти, так до уродливых шрамов. Так раздражает, что одна мать видит его истинную уродливость. Слепцы. Все слепцы. Энджи — мразь. Нисколько не отрицающий этакое прозвище в кругу семьи, он в очередной раз доказывает мерзостность и доказывает. Лозунг с прописными буковками витал вокруг дома, на теле у Старателя так и написано, конченная мразота. Плакат с призывом к ненависти, он сам так хочет, он сам, чтоб все знали. Чтоб граффити на стенах, чтоб огнем по телу — п а п а м р а з ь. А мама — посредник, но это глупости, бессовестное искажение правды. Мамину личность будто скомкали и сожгли в камине, ее мнение взяли и покалечили, не обнародуя детям с их самого рождения. Ведь у них есть п а п а м р а з ь, а он знает лучше м а м ы н и к т о. Единственный, кто познакомился с матерью и обнаружил ее присутствие в доме, это Шото, и понял он многое за один разговор с ней: они оба принесли ей очень много боли. И Шото на порядок хуже Старателя, ибо он нанес физическую боль одним своим появлением на свет, и даже до него. Не нарочно. Неосознанно. Роды были сложными, Рей без шуток чуть не померла на операционном столе, но увидела двухцветную макушку сына и воскресла. Мама теперь стала для Шото не н и к т о, она стала в с ё. Плакаться к ней приходил. И еду ел только приготовленную ей, наотрез отказываясь от стряпни отца. Он даже нередко красовался перед ней своим прессом, в пять-то лет, и приседал по сто раз под ее смех. «Шото, да перестань, я знаю, что ты можешь!» Я для тебя, мама, сотню раз и отжаться могу, только будь рядом. Но однажды Шото вспылил. Дело было как раз после изнуряющей тренировки, не предполагающей еще и ссоры родителей плюсом к моральной неустойчивости. Разборки Энджи и Рей устроили прямо за столом, при детях, и инициатором была мама. Шото крикнул на нее. В кой-то век подал голос, да так отвратно. Рей до слез довел. От Энджи должно было передаться хоть что-то, и Рей ухватилась за зачаток становления полноценной личности и возвела в Абсолют. Потом был мамин разговор с бабушкой. Несдерживаемый крик стоил ребенку обожженного глаза и потери в с е г о. Остался лишь отец, и Шото все, готов умереть, мама, за что ты меня родила. Мальчик иногда спрашивал у Фуюми, старшей сестры, что она думает о папе. О той самой м р а з и к о н ч е н н о й, самим Богом посланным в г и е н у о г н е н н у ю. Та отвечала, что, может, временами он и грубоват, но ему простительно, он ведь герой. Номер два. Надо же как. Э т о в с е о б ъ я с н я е т. Еще сестра с братом говорили, что с отцом они, бывает, смотрят вместе телевизор. Какие-то развлекательные программы, а иногда и мультики. Озадачили вопросом, почему он не составляет им компанию. Почему такой затворник, не выходит с ними на улицу, погонять мяч. А Шото тренировался просто. До выблеванных внутренностей. Самостоятельно и без лишнего надзора. Как будто бы можно как-то по-иному проводить выходные. Фуюми в конце позавидовала брату, ну, вот, мол, с тобой папа возится поминутно, не отходит, все свободное от работы время посвящает тебе. Вы бы издохли от такого внезапного внимания, думал Шото. Изрыдались бы так, что глаза повысыхали, что не получится боле реветь. И останется пустота. Образуется дырка такая, пустая, в том месте, где сердце должно разрываться от непрекращающейся тахикардии. У Шото вот так и произошло. Правда, не полностью. Р о в н о п о л о в и н а. Мальчик никогда бы не подумал, что сможет обыденно проводить с отцом время. Не посмел бы даже представить. Что там обычно делают? Гуляют, играют вместе? Или что там практикует Старатель? Телевизор? Шото лучше об стенку убьется, чем по собственной воле воспользуется свободными от него минутками, когда спокойно дышится, слышится, да и в целом живется. Что ж, оказывается, и в его жизни бывают исключения. *** «Как там Шото?» Очередное письмо от жены, и один единственный вопрос. Показывать такое детям — кощунство, это разве что с плевком в лицо и прямолинейном признании в холодности матери к ним сравнится. И Энджи такие тонкости различает, говорит, что Рей недостаточно восстановилась, чтобы писать письма. Шото не показывал чисто из принципа, дабы не зазнавался, не чувствовал себя любимчиком в семье. Как будто бы он и так не знает, что из всех небеспричинно выделяется. Энджи ясно видел связь между женой и сыном, которую они самостоятельно выстроили буквально из ничего. На первых парах — вытирание соплей и успокоение без лишних прикосновений, потом регенерировали в объятия. Мамочка то, мамочка сё. Смотри, каков папка беспросветный мудила. Смотри, как мучает. Эй, сынок, смотри, что это с твоим глазом? А моих ли рук это дело? Да ты не отворачивайся, погляди получше. У Шото на теле ни одного шрама лично от Энджи не имеется, ни одного синяка, ни одной царапины. Старатель, конечно, мразота еще та, н о н е д о т а к о й ж е б л я т ь с т е п е н и. А теперь он упек мать Шото в психушку. Собственноручно. Но по совести ему ничего не надо было предпринимать, ребенок всего-то чуть не лишился зрения на один глаз. Поебать. Н е п о е б а т ь. Но теперь так сложилось, роль у него такая, демонюки безнравственной. И он же, увидев скромно выглядывающего из угла сына, послал созданные семейные традиции, в которых Шото не участвует, далеко и надолго. Хотя бы сегодня. Ведь у него день рождения… Которое праздновали. Братья-сестры его, разве что без Старателя, у того работа и на тортики со свечами он не распыляется. Но ведь помнил. Как тот чертов день забыть. «Тодороки-сан, у вас мальчик. Смею предположить… дааа, вам удалось.» Принимал у Рей роды один и тот же хирург, прекрасно осведомленный, для чего женщина выносит это, и в тот момент, когда он промолвил эту фразу, все стало понятно. И жена, другие дети, все ушло на второй план. Только наконец удавшееся творение перед ним искрило перед глазами. «Как назовете?» «Шото.» Лед и пламя. Шото весь покрылся пятнами, услышав просьбу отца подойти. Причем именно просьбу, не приказ. Но возражать и постыдно убегать не стал, сжал ладони в кулаки и подошел. Он может поклясться, что повседневные нормы, к котором приноровиться сложнее некуда, честно выполнил. Стекающий ручьем пот и раскрасневшееся лицо утверждение доказывало, и Энджи спрашивать не пришлось. — Можем найти те дурацкие мультики, которые вы так обожаете. Лишь бы не новости со Всемогущим, а то я скоро экран проломлю. Кресло чуть скрипит, Энджи сгибает спину, чуть наклоняясь, и смотрит на сына. И, кажется, думает, что поторопился. Не опоздал, но слишком уж резко потребовал от него чего-то обыденно-семейного. Сам виноват. Сам виноват. — Эм, Шото? Так и будешь глазенки на меня таращить? Старатель хмурится. А кто бы не хмурился, когда все вроде как потеряно. Шото усаживается на пол у его ног, и в тот момент Энджи нервный тик ударяет в глаз. Старшие дети, стоит смягчиться, вешаются на шею. А этот, словно напуганный звереныш, взирающий на мир разномастными глазенками, молча стонет от отчаяния. Душой, да хер знает, Шото пять и Шото рожден для роли. Актер, очаровательное творение, просто находка, отыгрывающая сцену за сценой, чтоб польстить отцу. Угодить. «Привет, я твой сын, Тодороки Шото, и я здесь.» И он здесь. — Ты так и будешь сидеть там? Молчание. Энджи действительно пытался, но все старания привели к знакомому краху, и теперь он только смотрит сыну в глаза, заявляя, что тот его лучшее творение, выращенное ради отцовских взлелеянных стремлений, коих он не смог добиться самостоятельно. Исправляться? Сука. Он пытается, но жизнь в очередной раз подкладывает минное поле под ноги. Слишком много нанесенной боли. Собственной боли. Хоть с каждой росинки каплю собери, богохульствуй в церкви, сбирая святую воду — не спасет. Клеймен уродом. Скотиной. Мразью. Он не отказывается. — Ты можешь сесть рядом. И все же пытается измениться.