Пять раз, когда Эми Холмс поцеловала Тома Реддла и один раз, когда наоборот

Декабрь Сочельник тысяча девятьсот тридцать пятого выдался холодным и снежным. Воспитанники миссис Коул, весь день носившиеся во дворе, теперь под вечер, раскрасневшиеся и уставшие, сидели по комнатам в ожидании праздничного ужина. Галатея Миллер умчалась к старшим девочкам, которые раздобыли где-то бутылку шампанского, а Эми до смерти не хотелось сидеть одной, поэтому она пошла в восточное крыло, где располагались мальчишеские комнаты. Том сидел на кровати, подтянув колени к подбородку, и прижимал к рассечённой скуле пахнущий спиртом кусок ваты. Неудачно поскользнулся на крыльце. Эми как всегда просто вошла в комнату и уселась рядом на краешек матраса. Простыня сбилась, и были видны чередующиеся блёкло-синие и грязно-белые полоски. - Сильно болит? – спросила Эми, ковырнув навеки впитавшееся в матрас пятнышко йода – она сама поставила его прошлой осенью, когда Том разбил коленку и они по очереди пытались открыть пузырёк. В ходе этого процесса у Эми выпал молочный зуб, а половина йода перекочевала на пол. Том пожал плечами. Сама по себе ссадина практически не болела, а вот из-за спирта вся левая щека испытывала неприятное жжение. Эми вздохнула и, поборов в себе желание сказать, что так сильно прижимать к ссадине такой здоровенный кусок ваты – не лучшая идея, просто отобрала его, провела несколько раз по пострадавшей скуле и, наклонившись близко-близко, стала дуть на подсыхающую ссадину. Это было настолько приятно, что Том закрыл глаза, вытянул ноги и даже не сразу понял, что произошло, когда Эми легонько коснулась губами его щеки. Он широко распахнул глаза и повернул голову, а она отстранилась и, нисколько не смущаясь, пояснила: - Моя мама так делала, когда я что-нибудь разбивала. У нас во дворе стояли качели, и я очень часто падала. Том молча кивнул и снова закрыл глаза. О том, что Эми просто не могла помнить умершую почти четыре года назад маму, он догадается ещё не скоро. Февраль Существует такая занятная штука – называется стадное чувство. Если вы полагаете, что люди ему не подвержены, то вы, скорее всего, никогда не учились в начальной школе. Там постоянно существует некая мода, захлёстывающая, как волной, практически всех. Так, зимой тридцать седьмого, когда Эми и Том учились в третьем классе, волна «бумажной войнушки», когда нельзя было, пробыв в школе целый день, не получить раз десять шариком из жёваной бумаги по затылку, достигшая своего пика перед рождественскими каникулами, сменилась более спокойной волной «коллекционирования». Собирали, по большей части то, что взрослые сочли бы мусором. Некоторые гнались за количеством и просто наваливали целые коробки хлама; другие никак не могли определиться, что же именно они коллекционируют, и метались от продуктовых этикеток к пуговицам, а от пуговиц к бутылочным пробкам; третьи подходили к делу серьёзно: у них дома скапливались альбомы и аккуратные коробочки с перегородками. В ту пору Эми, подверженная этим модным веяниям, одной из первых отложила до лучших времён плевательные трубочки и запас хорошо жующейся бумаги и бросилась по подвалам, чердакам, помойкам и блошиным рынкам. Она коллекционировала спичечные коробки. Том никогда не понимал, почему пустые картонные коробочки приводили её в такой восторг, но всё равно таскался за ней по городу. Наверное, потому что ему нравилось выражение её лица, когда она торжествующе поднимала над головой очередной замусоленный экземпляр. Идея подарка на день рождения Эми возникла сама собой. Претворить её в жизнь оказалось задачей далеко не из лёгких, но первый в жизни юбилей несомненно того стоил. Том больше никогда за всю свою жизнь не побывал в стольких подозрительных местах и не пообщался со столькими неприятными личностями, как за те неполных два месяца. В конце концов, в ночь на двадцать седьмое февраля он стал счастливым обладателем замусоленной коробочки с исчирканными боками и красно-чёрными русскими буквами на крышке в обмен на восемь пенсов, круглую жестяную коробку, учебник по химии и двух живых ужей. Когда разбуженная стуком в окно Галатея Миллер в свою очередь диким визгом разбудила Эми, счастью той не было предела. Увидев измочаленную, преодолевшую всю Европу коробочку, Эми завопила от восторга, подскочила с кровати и едва не задушила друга в объятиях, напоследок звонко чмокнув его в нос. Для Тома до сих пор остаются загадкой две вещи: как вручение кому-то мусора, пусть даже иностранного и добытого дорогой ценой (особенно жалко было ужей), может вызывать такие тёплые мурашки в районе позвоночника, и как девчонки той ночью не перебудили весь приют. Июль Двенадцатилетняя Эми крутится перед огроменным – в полтора человеческих роста зеркалом, выставленным у входа в первую в Британии магическую шляпную лавку, а Том держит на вытянутой руке её подтаивающее мороженое (своё он давно съел) и грустно думает, что они, помнится, пошли в Косой переулок за учебниками для второго курса. Но запахи из кафе-мороженого слишком привлекательны, молоденький паренёк из шляпной лавки – её владелец, единственный сотрудник и изобретатель большей части волшебных моделей – слишком вежлив и знает слишком много забавных историй, а ужасная на вид соломенная шляпа, распевающая популярные маггловские романсы, слишком хорошо сидит на рыжей макушке мисс Холмс, чтобы помнить об учебниках. Тони – так зовут продавца – готов сделать хорошую скидку, потому что Эми – первая, кому понравилась эта шляпа, и девочка мысленно прикидывает, что если она не будет покупать новую мантию, то на шляпу вполне может хватить, и плевать, что из старой руки и ноги торчат как палки. Том уже принялся за спасение чужого мороженого, когда нелёгкое решение было окончательно принято. Счастливая обладательница соломенного преступления против моды скачет по горячим камням мостовой в ей одной известном ритуальном танце, а Том облизывает палочку от её мороженого и язвительно спрашивает, можно ли им теперь наконец пойти во «Флориш и Блоттс». Они слоняются по Косому переулку до позднего вечера, гружёные стопками книг и ингридиентами для зелий. Эми так и не вспоминает про своё мороженое, которое отдала «подержать». Возле витрины «Всё для квиддича» они простояли минут сорок. Эми приклеилась бы к стеклу носом, разглядывая новенькую Комету-180, но размеры её новой огромной шляпы не позволяли стоять вплотную к чему бы то ни было, о чём Том не приминул ей сообщить. - Ничего подобного! – тут же возмутилась Эми. – Она очень удобная, это нисколечки не мешает! - Положим, рассматривать витрину можно и так, но вот если ты, к примеру, захочешь кого-нибудь поцеловать, то тебе совершенно точно придётся снимать это чудовище. - Спорим, не придётся? – не сдавалась Холмс. – На сикль. – ровно столько у неё осталось после всех покупок. - Спорим! – не подумав, брякнул, заразившийся азартом подруги Том. – А как проверять будем? – спохватился он. Эми коварно улыбнулась, сдвинула шляпу на затылок, сделала шаг вперёд, наклонилась и чмокнула Тома в щёку. Почти что в уголок губ. А потом увидела его ошарашенный взгляд, расхохоталась и вернула шляпу в привычное положение. - С тебя сикль! – радостно объявила она и, как ни в чём не бывало, развернулась к витрине. - Ты знал, что она может разгоняться до шестидесяти трёх миль в час? Апрель Ласковое весеннее солнце жёлтыми квадратами лежало на полу. Здесь, в тишине и уюте пустого больничного крыла, невозможно было поверить, что где-то в маггловской Европе уже второй год идёт самая страшная война из всех, что знало человечество. Ходили слухи, что за этим стоят могущественные тёмные волшебники, науськивающие маггловские правительства друг на друга. Эми откинулась на спинку стула и глянула на часы. До трансфигурации оставалось ещё шесть минут. Она заскочила в больничное крыло после второго урока, пожертвовав обедом и пятнадцатью минутами на повторение заклинания Даклифорс, а Том спал, и она не решилась его будить. При сотрясении мозга необходим постельный режим, а от лекарственного зелья человек отрубается едва ли не на сутки. Когда в октябре Эми из запасного состава команды по квиддичу перешла в основной, её перечень мелких травм стал больше чем у Тома впервые с тех пор, как она в третьем классе увлеклась вышиванием и поставила рекорд школы по количеству уколотых пальцев, даже несмотря на то, что загонщикам, как правило, достаётся меньше всего. Во всём были виноваты личные счёты: слизеринская загонщица Клара Меррисот – здоровенная четверокурсница, которую даже мальчишки предпочитали обходить стороной, почему-то вбила в свою бладжероустойчивую голову, что Эми – единственная причина, мешающая её личному счастью с Томом Реддлом. Эми три года безуспешно ломала голову над тем, что девчонки находят в её друге. Положим, он довольно-таки красив, решила она, прищурившись глядя на профиль спящего мальчишки. Положим, если мысленно убрать подростковые прыщи (куда ж ты их денешь в четырнадцать-то), то будет ещё красивее. Положим, с ним приятно проводить время, и он настолько неприспособлен к жизни (читай «неударостойкий»), что заботиться о нём становится забавно. Но влюбиться? Чистой воды безумие. Нет, она никогда не поймёт, как можно влюбиться в Тома Реддла. Мысли Эми плавно перетекли на безрадостные перспективы летних каникул в маггловском приюте в постоянной готовности бежать в бомбоубежище. Что ж, раз поделать с этим ничего нельзя, то остаётся только стойко переносить это испытание и попытаться сделать каникулы хотя бы сносными. Уж вдвоём-то им это удастся. И всё-таки профессор Дамблдор сегодня непременно вызовет её к доске, так что нужно попрактиковаться в превращении в утку хотя бы учебника по трансфигурации. Да и Когтевран прекрасно обойдётся без десятка штрафных очков за её опоздание. А поболтать с Томом она всегда успеет – уж к вечеру-то он проснётся. Ага, проснётся и начнёт требовать подробного отчёта обо всём, что они прошли за день. Эми поднялась, улыбаясь своим мыслям, и, поддавшись внезапному порыву, наклонилась, легонько коснувшись губами его лба. Том не проснулся, только улыбнулся, словно в ответ. Колокольный звон возвестил о начале третьего урока. Похоже, Когтеврану придётся расстаться с несколькими очками. Сентябрь Первые выходные на их шестом курсе выдались дождливыми и холодными. Все сидели по своим и чужим гостиным и изнывали от тоски, потому что даже домашнего задания после первой недели было не настолько много, чтобы занять двое суток абсолютной свободы. Небольшая компания, собравшаяся в гостиной Гриффиндора, коротала вечер воскресенья за игрой в карты. Компания эта была разношёрстной и собралась буквально после ужина: двое рыжих пуффендуйцев – брат и сестра с седьмого и четвёртого курса соответственно, шестикурсник-когтевранец, притащивший Эми, которая в свою очередь притащила Тома, смуглая девчонка с Гриффиндора, кидающая на всех хитрые взгляды, и мрачный, как погода за окном Альфард Блэк, влюблённый в смуглую гриффиндорку со второго курса и свято верящий, что об этом никто не догадывается. Когда все карманные деньги сменили своих владельцев, но финансовое положение каждого из них в отдельности не изменилось, кто-то заявил, что так играть скучно, а ещё кто-то (типун ему на язык и соплохвоста под подушку) предложил играть на желание. Учитывая, что все восприняли это с энтузиазмом, соплохвосты под подушкой обеспечены были каждому. Через полчаса энтузиазм прошёл у всех, кроме смуглой гриффиндорки, которая ни разу не проиграла. В данный момент она как раз занималась крайне важным делом – сочиняла желание для продувшейся в пух и прах Эми. Все напряжённо ждали, как правило, желания остальных игроков варьировались от «принести чего-нибудь из кухни» до «прокукарекать под столом», но в этом случае можно было рассчитывать на бурную фантазию победительницы. - Хммм, - протянула та, как всегда с прищуром всматриваясь в лица товарищей. – Хочу… Хочу, что бы ты поцеловала его! – воскликнула осенённая идеей девушка и ткнула пальцем в Тома. - А моё мнение учитывается? – жалобно спросил тот. - Нет! – хором ответили гриффиндорка и пуффендуец, которому пришлось исполнять танец маленьких лебедей перед всей гостиной. Эми, казалось, на секунду замершая, когда победительница озвучила своё желание, как ни в чём не бывало пожала плечами. - Да брось, это же не по-настоящему. Единственное, меркой чего может служить этот поцелуй – моя честность. Прости, Том, зубы я чистила часа три назад, но карточный долг – это святое. С этими словами Эми наклонилась к другу и коротко прижалась к его губам своими. Пару секунд в гостиной Гриффиндора стояла мёртвая тишина, а потом Эми резко отстранилась от Тома, встала с ковра и подхватила сумку. - За сим, господа, разрешите откланяться, - вычурно попрощалась она. – Меня что-то не прельщает перспектива пробираться через ползамка боясь нарваться на Прингла. И Эми Холмс подчёркнуто неторопливо покинула гостиную Гриффиндора, искренне недоумевая, почему вдалеке от камина всё ещё настолько жарко. - Я тоже, пожалуй, пойду, - кашлянул Том. – Прингл давно мечтает поймать меня хоть на чём-нибудь. По его глубочайшему убеждению чертей из моего омута хватило бы на обслуживание десятка преисподний. Когда парень скрылся за портретом Полной Дамы, смуглая гриффиндорка задумчиво протянула: - Знаете, что, ребят? А ведь я не уточняла, как именно целоваться. Август - А меня в институт приняли! – как всегда не обременяя себя пустяками вроде «доброго утра», с порога заявляет Эми. - Копенгагенский магический? – уточняет Том, пытаясь одновременно проснуться и сообразить, чем он думал, вручая подруге запасные ключи от своей квартиры. - Ага! – Эми мечется по комнате разноцветным вихрем (Мерлин, где она купила этот ужасный плащ?!) и, кажется, заваривает кофе. – Факультет алхимии. Портал на тридцать первое. Кофе. Том обнаруживает перед носом ужасающих размеров кружку. В таком количестве кофе можно искупать небольшого слона и ещё останется на пару бегемотов. И что за дурацкая привычка говорить, будто телеграмму диктуешь? Она всегда была или после школы появилась? Потягивая мелкими глотками чересчур крепкий кофе, Том на автопилоте задаёт какие-то вопросы про КМИ, алхимию и процесс обучения, а проснувшейся частью сознания пытается понять, почему он не может обрадоваться за подругу так же искренне, как радовалась она, когда он поступил в Лондонский Магический на артефактологию. Когда чашка пуста на две трети он вдруг с ужасом осознаёт, что тридцать первое – это через неделю. Видимо, они не увидятся в ближайшие десять месяцев. Видимо, это причина, по которой его раздражают прежде нравившиеся в Эми яркий стиль в одежде и привычка говорить то телеграммными отрывками, то едва ли не гегзаметром. Видимо, у него всего семь дней на то, чтобы понять почему. Хватает шести. Том подскакивает в одиннадцатом часу ночи, ослеплённый простотой ответа, и мчится по тёмной лестнице, рискуя свернуть шею, и повторяет вслух, как повторял заковыристые магические формулы перед экзаменом, словно боится забыть: «Я люблю Эми Холмс». И сталкивается с ней в дверях подъезда. - Я, знаешь ли, буквально сорок минут назад совершила великое открытие, - ухмыляется она, кутаясь в домашнюю кофту (неужели полгорода в таком виде пробежала?) – и решила, что ты непременно должен о нём узнать до моего отбытия. Словом, такая заковыристая штука… - Я тебя люблю, - выпаливают они одновременно. Эми почти не успевает удивиться перед их первым настоящим поцелуем. Падающей звезды не было видно за светом фонарей, но это не отменяло того факта, что она промелькнула в небе, перечеркнув Большую Медведицу.