* * *
Рид был проблемным ребенком. На него всегда не хватало внимания, времени, денег. Он одевался как попало, делал что вздумается и не боялся никакой ответственности. Гэвин просто был. Маленький бес с лицом ангелочка, ходячая катастрофа. Ему позволяли исполнять эту роль. Когда ему исполнилось пять, все изменилось. Они жили с мамой, но в дом внезапно пришел мужчина. Его звали Грег, он был очень грубым и сильным. Вечно небрит, недоволен, пытался наладить их жизнь. Мама говорила, что он хороший. Наверняка, он таким и был. Но Гэвин не понимал, для чего он здесь появился. Им было так хорошо вдвоем. Мама работала, он старался содержать дом в чистоте, научился готовить для нее омлет. Правда, он постоянно был подгоревшим, но она кушала и благодарила его. Гэвину нравилась похвала. Нравилось чувствовать себя полезным и нужным. Он считал, что так живут все — любая мама работает, ребенок каждый день ждет ее дома допоздна, они ужинают, делятся новостями и ложатся спать на соседних кроватях в маленькой квартирке на окраине Детройта. Когда появился тот мужчина, все резко изменилось. Мама больше не хвалила его омлет, а выкидывала его в мусорку. Грег ругался на нее, потому что «ребенок переводил продукты». Гэвин каждый день переживал ссоры, но думал, что маме действительно нравится то, что происходит в их доме. По вечерам они ругались, а по ночам он слышал ее тихий смех и спокойно засыпал. Утро начиналось привычно — мальчик просыпался, умывался, доставал старые бабушкины книги и учился читать и писать. У него получалось весьма неплохо — Гэвин даже думал рассказать маме. Но в тот момент, когда он подошел к ней с книгой, она была очень расстроена и накричала на него. Дни тянулись очень медленно. Гэв взрослел, наблюдал, как Грег постепенно утопает в пучине алкоголя. Мама не отставала — она всегда любила выпить, но в последнее время слишком уж этим увлеклась. Ребенок семи лет был слишком серьезной обузой для них, поэтому Гэвину пришлось пойти в школу, чтобы хоть кто-то за ним присматривал. Именно там он впервые узнал, что такое физическая боль. В государственных школах учился всякий сброд, который не давал покоя слишком тихим или, наоборот, слишком активным ребятам. Первый раз Гэвин подрался именно в школе — его обидел одноклассник. Сказал, что он чмо в дырявой одежде. Гэвин полез на него с кулаками и расквасил ему нос. Через несколько дней его подкараулили за школой и избили впятером, с угрозами потребовав больше не трогать других ребят. Стремление Гэвина к справедливости и постоянное желание доказать собственную правоту привели к тому, что его стали ненавидеть абсолютно все, даже те, кого он защищал по своей детской наивности. Уже в восемь лет он понял: помогать другим — себе дороже. Рид не сразу стал закрытым и агрессивным. До последнего подавляя в себе возмущение существующими порядками, он в конце концов научился забивать на то, что не касалось его лично. Дома не ладилось абсолютно все. Гэвин часто убегал от разъяренного Грега на улицу, чтобы не попасться под горячую руку. Он слонялся по улицам города, находил новых знакомых. В одну из плохих компаний он все же попал — и оставался там почти до окончания средней школы. Мама часто злилась и обижалась из-за того, что Гэв не ночевал дома. А он не хотел туда возвращаться. С возрастом каждый скандал родителей отпечатывался в его памяти все ярче. В двенадцать лет, по совету своих «друзей» он уже начал курить, в четырнадцать — перестал предупреждать о том, что сегодня он снова уйдет на несколько дней. Все это стало неважным. Ему казалось, что он был там, где его действительно ждали и любили, им интересовались. И пусть он был важен только потому, что знал, где достать пойло покрепче и подешевле. Но ведь был? Потом Гэвин нашел подругу. Она была такой… живой. Забавной. Просила его чаще ходить с ней на свидания, чтобы «совсем как у взрослых». Они скромно целовались в парке, а потом Гэвин яростно надрачивал под одеялом, вспоминая ее старшего брата. Та девчонка, Кристи, так отчаянно пыталась вытащить его из этого болота, но каждая встреча с Беном толкала Гэва туда, откуда он не мог выбраться. Он пытался убедить себя, что это неправильно, что отчим точно убьет его, когда узнает о том, сколько фотографий этого парня Гэвин хранит в своей фотогалерее. Он признался Бену в чувствах, но был поднят на смех. А потом они пересеклись на вписке. После той ночи Гэв убедился, что его любовь не нужна абсолютно никому. Что он сам никому не нужен. По школе поползли слухи. Кристи защищала его, но Бен растрепал своим дружкам, как долго, как именно и как громко Гэвин стонал под ним. Он находил это забавным. Ведь он взял его почти силой, этот маленький мальчик так отчаянно сопротивлялся… А Гэв в очередной раз вернулся домой с раскуроченным лицом, окровавленными кулаками, униженный и оскорбленный. Разочаровавшийся. Но не собиравшийся сдаваться. Он отлавливал всех, кто причинял ему боль, и наносил точные, сильные, но не оставляющие следов удары. Один из ссыкунов пожаловался директору, и в школу вызвали отчима. Грег поймал его после уроков на глазах у всего класса и отвесил смачную оплеуху. А потом еще одну. Гэвин почти вежливо попросил его отвалить, но мужчина крепко держал его за воротник и поливал оскорблениями. В итоге парень вырвался, оставив в руках отчима свою любимую кожаную куртку, остатки гордости и уважение одноклассников. С неделю он жил у приятелей, и каждый из них выгонял его, когда Гэвин слишком наскучивал или доставал разговорами. Однажды ему пришлось ночевать в парке на скамейке. Пойти было некуда, а напрашиваться во второй раз он считал унизительным. После той холодной октябрьской ночи Гэвин понял: теперь он сам за себя. Мать звонила ему ежедневно и просила вернуться. Она плакала в трубку, умоляла хотя бы прийти на разговор с Грегом. А потом Гэвин слышал звуки пощечин и ненавидел себя за это. Все ночи он проводил в злых, непрошеных слезах, сердито утирал их кулаком и молился, чтобы никто об этом не узнал. Он не мог позволить себе показать слабость даже перед самим собой. Но домой вернуться ему все равно пришлось. Гэвин часто вспоминал о раннем детстве. О бабушке, о тихой гавани ее объятий, о самых вкусных на свете пончиках с домашней глазурью. О друзьях, которых он оставил в том маленьком городке. Вспоминал, как Грег, будь он проклят, обижал старого больного человека своими подколками. А еще он винил себя в том, что в 2008 году никто не знал, как вылечить и вовремя диагностировать рак. Винил себя в том, что опоздал и даже не успел с ней попрощаться. Эти воспоминания невыносимо били где-то под ребрами, с размаха. От ударов Грега было не так больно, как от осознания, что все это — только его вина. Что вся его жизнь — просто ошибка, некачественный презерватив. Так сказал Грег, а мама в порыве злости подтвердила, что это правда. Гэвин чувствовал себя ненужным, лишним. Он знал, что мама и отчим прекрасно ладили, когда его не было в доме. Поэтому он пытался заняться всем и сразу — ходил в секции, школьные кружки, даже сколотил свою группу. Правда, долго она не просуществовала — он подрался с барабанщиком, а потом обнаружил, что чат группы в Telegram ему больше не доступен. Его отвергали все. Он вновь и вновь пытался влиться в какой-то движ, стать где-то заводилой, где-то ведомым — и все равно промахивался. Все его увлечения и тусовки привели к тому, что Грег стал запирать его дома. Каждый шаг Гэвина контролировался отчимом. Он сопровождал его до школы, а парень сгорал от стыда. Первым и последним его прозвищем в школе стало унизительное «деточка», а самым обидным оскорблением — «тебя папа дома ждет, пидрила». Потому что не ждали. Потому что гнобили и выгоняли на мороз. Потому что унижали за то, что не настолько хорош, как мог быть. И каждый день он рвал зубами свою гордость, втаптывал себя в землю, чтобы стать лучше. Чтобы соответствовать ожиданиям. Чтобы дождаться краткого «молодец, сынок». Чтобы его не били за четверки и пропущенные тренировки, которые он забросил еще год назад. Чтобы не напоминали ему, что он — ошибка этого сраного мира. Что он не должен был родиться. Что никто не ждал и не желал его появления. Он хотел доказать всем, что достоин усилий, которые вкладывали в него окружающие. Надеялся, что бабушка — где-то в раю — видит его и гордится им. Но Грег сыпал оскорблениями каждый день, не забывая упомянуть: «Ей было бы за тебя стыдно». Ему самому было за себя стыдно. И он не мог понять, почему. Гэвин прекрасно учился. У него была отменная память, он все схватывал на лету. Выпускные экзамены умудрился лучше всех, несмотря на преподавателей, которые запугивали его вечными пересдачами. И дело здесь было не только в мозгах. Гэв знал, где достать скоростей, у кого купить пару таблов. На экстрахардах он существовал полгода. Пока Грег не нашел сигареты, алкоголь и таблетки, заботливо спрятанные Гэвином в недрах шкафа с учебниками, и вновь не отхерачил его. Теперь уже наедине. Об этом не знал никто, даже мать. И когда он захотел об этом рассказать, она отмахнулась, а потом и вовсе заявила, что парень просто наплел это, чтобы унизить Грега. Он перестал уважать ее в этот самый момент. И не простил ее даже после смерти. Не мог. Вести одиночный образ жизни для него не было чем-то новым. Он привык к тому, что, находясь в толпе, все равно чувствовал себя пиздецки лишним и покинутым. Даже во вшивом колледже, стипендию на обучение в котором Гэв вымаливал у знакомого преподавателя, он все равно был один. Ему нравилось учиться. Гэвин с головой зарывался в материалы, узнавал что-то новое. Перестал так зависеть от прежнего образа жизни, почти бросил курить. Пить стал меньше, времени не хватало. А потом… Потом у Грега сорвало крышу окончательно. Отчим напился так, что отпиздил Гэвина деревяшкой по лицу. Из носа полилась кровь, забрызгала все стены. Мама в ужасе кричала, а ему было стыдно. Стыдно за то, что он родился и обрек их семью на такое. Ночью он собрал весь свой скудный гардероб и сбежал. Колледж забросил почти сразу — нужно было работать, на что-то жить. Первый заработок он спустил на наркоту, потому что по-другому не мог. Потому что устал думать и бояться каждого нового дня. Он работал на заправке, брал две, три смены подряд, а по приходу домой просто вырубался. Кофе стал его самым необходимым напитком, а перекусы в забегаловке — единственной едой. Так было дешевле, проще. Так было правильно. Так он ни от кого не зависел и никому не доставлял хлопот. В полицейскую академию он пришел не сразу и даже не по своей воле. Он вырубился на улице от усталости, просто присел на скамейку и уснул. Проснулся уже в участке. Сраный коп попытался связаться с его отчимом, но трубку взяла мать. Прибежала вся в слезах, соплях. Жалкая и побитая Грегом. Она вломила Гэвину по шее, вложив в удар всю свою ненависть и боль, потащила к ним в квартиру. Грег был в ярости. Он отпиздохал Гэвина так, что парень два дня подняться не мог. А через неделю какой-то дальний родственник по телефону сказал, что Гэва уже ждут в академии. И даже там он рвал свой зад ради того, чтобы доказать им — за него хлопотали не зря. Он стал лучшим студентом потока, отчаянно пытался выбиться в люди. Останавливал себя каждый раз, как рука тянулась к выпивке и наркоте. Вокруг него творился дикий движ — все трахались, курили шмаль, некоторые даже по вене долбили. Но Гэвин терпеливо ждал окончания учебного года, чтобы на несколько недель остаться в кампусе в одиночестве. Но даже там его доставали. Воспоминания накатывали каждую ночь. И он боялся, что кто-то заметит его слезы, его панику и страх за будущее. Страх разочаровать, опозорить, не суметь доказать что-то и кому-то. На удивление, Гэвин сдружился с одним парнем. Они часто оставались в кампусе вместе. У Дилана не было родителей, и оставалось загадкой, как он попал в академию. Каждый раз, как Гэва накрывало непрошеной истерикой, Дилан был рядом. Успокаивал, развлекал разговорами, пытался убедить в том, что Гэвин не должен так переживать. Что прошлое — это всего лишь прошлое. И Рид раскрывался перед ним все больше и больше, рассказывал то, что не мог никому доверить. Но далеко не все. Дилан признался ему в любви. Гэвин чувствовал себя настолько мерзким и недостойным этих чувств, что оттолкнул его. Парень бился в истерике, кричал, что не может быть кому-то нужным, что тот еще подлец и уебок, что сломает все надежды на нормальную жизнь. Дилан твердил ему, что они смогут все преодолеть, что Гэвин — лучший человек, которого он только мог видеть рядом с собой. Рид в ответ набил ему морду и ушел в запой до конца каникул. Они крупно поссорились, и до конца учебы Гэвин даже глаз поднять на него не мог. Но Дилан смотрел на него каждый раз, как удавалась возможность. А потом… потом он просто перевелся в другое учебное заведение. Присылал Гэвину длинные сообщения, которые тот даже не читал. Предлагал встретиться. Поговорить за жизнь. А Гэв просто кинул его в черный список, но каждый день вспоминал, как в один момент взгляд Дилана потух после его слов: «А я тебя — нет». Потому что не было ни одного человека, которому Гэвин мог бы подарить те чувства, что так тщательно зарывал в себе всю жизнь. Он не видел смысла. Доверять кому-то, делиться мыслями и пытаться сблизиться — слишком сложно. За двадцать два года жизни он научился жить просто: никого не любить, никому не верить, ничего не ждать.* * *
И вот сейчас, спустя четырнадцать лет после той ночи, Гэвин вновь пересматривал эпизоды своей жизни как фильм в ускоренной перемотке. Он сидел на полу в холодной темной комнате, не снимая верхней одежды, прислушивался к каждому шороху, нервно пил и не менее нервно курил. Квартира на окраине Детройта, та самая, давно пропахла алкоголем и сигаретами. Мама умерла девять лет назад. Грег забил ее до реанимации, а когда ее увезли — вскрылся в душевой. На плитке до сих пор оставались следы его крови. Гэвин остервенело пытался ее оттереть, но потом задал себе вопрос: а нахуя? По полу были разбросаны бутылки, пустые пачки из-под сигарет, на которые он постоянно натыкался впотьмах. Каждый день говорил себе, что соберет мусор, но сил не было. По утрам он просыпался разбитый, ехал на работу, надеясь, что по пути вмажется в какой-нибудь столб. Но такого чуда не происходило. Внутри Гэвин был пуст. Его сердце отбивало четкий ритм, гоняя загрязненную веществами и сигаретами кровь по организму. Нервные окончания работали стабильно, он все чувствовал и все понимал. Рассудок был крепче, чем тело. А вот душа… Душа потерялась где-то давно. Он был просто телом, существовал по инерции, выполнял тупые механические действия. Высказывал недовольство по любому поводу, потому что больше ничего не чувствовал. Он выл от боли по ночам, но потом убеждал себя, что это фантом, сон и игры его пьяного воображения. Гэвин не видел смысла абсолютно ни в чем. Из его жизни исчезли все чувства, засосались в тупую черную дыру, которую он почти физически ощущал где-то в районе сердца. Он так устал. Ему бы подохнуть. Да вот только смерть за ним не спешила.