Etwas anderes

Доводящий до изнеможения июльский зной ненадолго закончился, и на лазурном небе появились первые длинные кучевые облака. Ветер покачивал спрятавшиеся в высокой траве головки цветов, роняя на тёплую бледноватую кожу крошечные капельки утренней росы. Он шёл вдоль берега, стараясь ступать как можно тише, прислушиваясь к хрусту сухих травинок под ногами. Среди прозрачных вод Богензе послышался всплеск - то ли лягушка спрыгнула с широкого листа кувшинки, то ли рыба вильнула хвостом. Рейхсканцлер потянул носом воздух, ища в бесконечной веренице запахов единственный нужный ему аромат. Запах кровавого мака, клевера, притаившегося в растительной гуще, очаровывающей своей простотой ромашки, запах воды и... горячего шоколада. Густого и тёплого, напоминающего дом и уют. Аромат, совершенно не вписывающийся в собрание природных благовоний, и при этом прекрасно дополняющий всю ту живую свежесть и душистость. «А знаешь, чем пахнешь ты, Йозеф? От тебя несёт той грязью, о которой ты говоришь! Ты насквозь пропитан этой вонью! С тобой рядом неприятно находиться...» «Боже, дай мне возможность ощутить этот аромат снова!» постоянно умоляет он спустя три месяца после того разговора, и каждый день сходит с ума от переполняющих его чувств и эмоций, разрывающих его на части. Каждый день перед его глазами стоит маленькая ссутулившаяся фигурка с дрожащими плечами и склоненной вниз головой. Каждый день он видит своё побагровевшее, перекошенное от злости лицо, отразившееся тогда в зеркале. И каждый день он чувствует горячий шоколад буквально на каждом шагу, мысленно желая ощутить его снова и одновременно яростно проклиная себя и тот злополучный день, когда узнал, что министр пропаганды является его родственной душой... Он лежал в самой гуще леса из цветов и трав, вытянув вперёд босые ноги и зажав указательный и средний пальцы левой руки меж книжных страниц, осязая подушечками приятную шероховатость белоснежной бумаги. Создавалось ощущение, будто он спал, тихо и безмятежно, и совершенно не видел и не слышал фюрера. Или же просто не желал. Лишь когда на его медленно вздымающуюся и опадающую грудь опустился, порхая и кружась, свежий дубовый листок, он приоткрыл один глаз. «Он наконец может спокойно отдохнуть», - думает Адольф, не видя на правой ноге Геббельса ни металлической скобы, ни повязки, ни обуви, которая стояла далеко в стороне. «С каких пор тебя волнует состояние его здоровья?» «Оно всегда волновало меня». Гитлер садится рядом и, осторожно приподняв больную ногу министра и положив себе на колено, касается, все увереннее с каждым новым движением. Мягко. Так нежно и мягко, что он буквально начинает входить в некий транс, наслаждаясь ощущением спокойствия, умиротворения и особой интимности между ними. Он проводит рукой вдоль стопы, легко надавливает на подушечки у основания пальцев, массирует ахиллово сухожилие. «Это не похоже на похождения Рёма. Это нечто отличное от этого. Намного чище и благороднее». «Что ты делаешь? Ты идиот! Что ты...» - «Так обстоит с желаньями. Недели Мы день за днём горим от нетерпенья». Адольф вздрогнул. Все это время молчавший, не проронивший ни слова, не воспротивившийся ласкам, которые дарил ему фюрер, Йозеф приподнялся на локтях, терпеливо ожидая ответа, но даже не смотря на своего собеседника. Гитлер взглянул на книгу и улыбнулся - на грязновато-зелёной обложке большими позолоченными буквами было выведено одно слово «Faust». Та самая. - «И вдруг стоим, опешивши, у цели Несоразмерной с нашими мечтами», - отвечает он. Рейхсминистр, наблюдавший за тем, как пушистый шмель деловито копошился в небольшом розоватом цветке, собирая пыльцу, оторвался от своего занятия и, наконец повернув голову к канцлеру, посмотрел ему прямо в глаза. «Вот они, такие темные, глубокие и выразительные, заглядывающие прямо в душу, словно спрашивающие: «Ну, что ты скажешь теперь? Что сделаешь на этот раз?». Ничего уж я не смогу сделать. Я проиграл. И это очевидно нам обоим». - «Любовью, счастьем, божеством. Нет подходящих соответствий, И нет достаточных имён, Всё дело в чувстве, а названье Лишь дым, которым блеск сиянья Без надобности затемнён.»Ты хранишь её? - спрашивает Гитлер, беря в руки книгу. - Я не выбрасываю подарки. Фюрер, напоследок погладив пятку, ставит чужую ногу на место и придвигается поближе. Он, будто заворожённый, смотрит, как на шее министра бьется голубоватая венка, и через мгновение прикладывается к ней губами, полной грудью вдыхая аромат горячего шоколада, утопая в нём. Он скользит вдоль молочной кожи, открывая все новые оттенки запаха. Где-то слаще, а где-то наоборот горше, ярче или приглушённее. Руки его, забравшись под тонкую рубашку, блуждают по груди. Он слышит, как теперь Геббельс медленно, но верно проигрывает ему - дыхание его становится прерывистым. «Да, я желаю, желаю обладать им. Но не сейчас, ещё так рано, ему ещё больно. Мне хочется просто доставить ему удовольствие, подразнить, помочь довериться мне окончательно и бесповоротно». Он зажимает между зубами участок кожи, оставляя яркий аловатый след. - Ммм... Можжевельник, - с явным усилием произносит Йозеф, соблазнительно закусывая тонкие губы, пропуская через пальцы пряди чужих волос. - Что? - Можжевельник, - Пропаганда мягко отталкивает его. - Таков твой запах. Ты родился в конце апреля, но пахнешь зимой. Морозом и свежестью. «Как непохожи, но как нужны друг другу. Горячий шоколад и можжевельник. Что за сочетание.» Адольф садится по-турецки и протягивает Геббельсу руки. Тот присаживается ему на колени и обнимает шею. Канцлера поражает то, насколько красив он сейчас в его объятиях. В такой простой одежде - обычной домашней рубашке и каких-то старых потрёпанных брюках, без галстука он выглядит необыкновенно по-домашнему, без лишней вычурности. Минут пять Гитлер просто смотрит на него, вглядываясь в родные черты лица. Поджатые губы, по-детски хлопающие ресницы, похожий на птичий клювик нос. Но он не похож на птицу. С этими длинными тонкими пальцами, которые так легко держат ручку или почти невесомо скользят по клавишам фортепьяно, вызывая различные звуки, которые соединяются в знакомые мелодии Моцарта или Бетховена, с этими шустрыми, почти что чёрными глазами он напоминает ему хорька, ловкого и хитрого. «Хорька у меня ещё не было», - смеётся он в душе. Он проводит пальцами по скулам, острым, словно листья дикой осоки, ещё чуть - чуть и порежешься. Адольф кладёт руку Йозефу на затылок и тянется к нему. «Нет! Хватит! Прекрати немедленно! Это неправильно, грязно, противно!» Они соприкасаются губами. Пробуют друг друга на вкус, смакуют, растягивают это мгновенье. «Возможно, но не с ним. С ним все по-другому». Ему хочется еще. Он осознаёт, что делает сейчас то, что три месяца назад казалось ему диким и отчуждённым, портящим человеческий род. Но он открывает нечто новое, нечто особенное, приятное, но столь запретное. Он просит ещё, желает чувствовать эту сладость снова. И получает это сполна. Он опускает ладони на талию министра, целует, с радостью осознавая, что он не один. Ему отвечают с тем же теплом. Льнут, обнимают крепче, словно боясь потерять. Слышно, как шумят листья старого дуба над ними. Небо все больше заполняют серые тучи. Первым отстраняется Геббельс. - Дурак, - шепчет он, кладя голову на чужое плечо. - Язва. Шоколадная язва, - отвечает ему Гитлер, зарываясь носом в гущу темных волос. Шах и мат: Йозеф удивленно смотрит вдаль, но вскоре на его щеках появляется лёгкий румянец, и он улыбается искренно и безмятежно, прикрыв глаза и слушая свист набирающего силу ветра.