Принятие

– Этот мир больше не принадлежит нам. Он не принадлежит больше никому. Хруст стекла под локтем. Франция подпирает щеку ладонью, не отвечая на высказывание Англии, даже не смотря на сидящую напротив страну. – Даже нашим детям. Вокруг них глухая, густая тишина. Такая редкость в последнее время. Англии кажется, что Франция иногда теряет свои очертания, идет рябью. Да, они исчезают гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Мировая война, глобальный катаклизм – все это имеет одно общее для них значение, лишь один знаменатель, к которому можно прийти. – А ведь Канада и Америка так выросли... – Франция прикрывает здоровый глаз, что не закрыт бинтами, – Стали совсем взрослыми... но совсем не успели пожить. – Мы ошиблись. Просчитались. – Ах, если бы... Если бы у нас было больше времени... – Его нет больше ни у кого – ни у нас, ни у других стран. Германии больше нет. – говорит Англия уже известное, подняв на карту взгляд потускневших глаз – не яркая зелень, лишь пожухлая осень – туда, где уже давно перечеркнуто имя названной страны, – Скандинавия. Голландия. Дальше будет только хуже. Франция молчит. Англия молчит тоже, вертит в руках грифель, пачкая темную перчатку, и так пропитанную кровью. Он перестал переводить бинты – кровь уже не остановить обычной медициной. – …Нет абсолютно никаких причин цепляться за них только потому что они наши дети, Франция. Я не собираюсь падать так низко. – Это очень на тебя похоже, любовь моя. Бороться, даже когда уже не за что. На изможденном лице Франции – усталое спокойствие. Почти покой. И на мгновение он снова словно растворяется в воздухе, заставляя Англию тяжело сглотнуть и судорожно выдохнуть, когда очертания мужчины вновь становятся явными. Им осталось немного. Они были странами так долго, столько веков, что уже не могут жить без оболочки миллионов чужих мыслей и чувств, поддерживаемые магией и верой своего народа. Народа больше нет. Англия больше не может творить, его сил уже недостаточно даже на то, чтобы поддержать жизнь своих сателлитов, жизнь своих братьев. Франция больше не видит – вместе со способностью заглядывать в будущее он потерял и само зрение. И все же Англия не понимает. Они оба лишены любых сил, им обоим осталось совсем немного, но внутри него все еще тлеет желание мести, ненависть, которая уже не придает сил, но все еще держит его на плаву. Во Франции же словно нет ничего подобного. ...Это принятие. Даже сейчас, перед Распадом. Франция всегда был лучше него в этом. – Ты не жалеешь о смерти? – интересуется Ан... Артур. Он почти ощущает, почти чувствует, как с него, как с Британии, слой за слоем сползает сознание страны. С него стекает сама история. Он смотрит на ладони, с которых вновь капает кровь его людей и в эти последние мгновения впервые вздыхает как человек, а не как страна. Франци... Франциск поднимает взгляд бесцветных глаз, и от потери лазури в этих глазах у Артура что-то сжимается от боли в груди. – А ты? Англия внутри него молчит – он уже мертв, растворился в его сознании, как и Франция во Франциске. – Я не хочу видеть, как мы умираем. – признается Артур. – Я не хочу видеть, как умирают наши дети. – признается Франциск, – Быть может, Бог был благосклонен ко мне, лишив зрения. – Мы попадем в ад, Франциск? – Артур поднимает взгляд к разбитому потолку, с которого капает дождь. Почему-то в последние мгновения он чувствует себя одновременно и испуганным ребенком, и заждавшимся смерти стариком. – Ты ведь не веришь в Бога. – Мы попадем в ад? Тишина. – Нет, Артур, ты не попадешь. Шелест одежды, скрип стула рядом. Артур не видит, но чувствует, как Франциск крепко прижимает его к себе, и не может не уткнуться в него в ответ. – Я буду рядом. Губы Франциска в последний раз находят его лоб. – Всегда.