wires

Когда Ацуши впервые видит Дазая, что-то внутри переворачивается, и дикое желание убежать накрывает с головой. Они встречаются внезапно: брюнет ураганом врывается в тесную кофейню, длинный незастегнутый осенний плащ, накинутый на его плечи, развевается из-за дуновений холодного ветра и скорости ходьбы владельца. Высокий парень, обмотанный бинтами от кадыка до костяшек пальцев, словно мумия, кажется, чем-то приятно взволнован и невероятно взбудоражен, и выразительные карие глаза будто пронзают баристу насквозь, когда он почти что садится на столик для заказов. — Большой латте, пожалуйста, — произносит посетитель, голос которого юному баристе кажется слишком мягким и успокаивающим, сравнимым с теплым пледом в дождливые вечера. Ацуши лишь молча кивает, подходит к кофейному аппарату, чтобы выполнить заказ. Он не понимает, почему так дрожат его руки, когда пытается поправить светлую прядь волос, так невовремя спавшую на глаза. Сквозь эту стойку уже прошли тысячи клиентов, и Накаджима, конечно же, не помнит каждого из них — лишь с некоторыми постоянными посетителями может поздороваться, замечая их на улице. Это, зачастую, не доставляет ему дискомфорт, но он чувствует пристальный взгляд карих глаз, который словно иголками пронзает спину и затылок, не давая возможности сосредоточиться на работе, и испытывает тягу наконец снять рабочий фартух, убегая домой. Все буквально валится из рук, дыхание учащается, а в глазах то и дело темнеет, и бариста делает поспешный, частично неправильный вывод, что его посетитель — энергетический вампир высшего класса, который может довести до состояния выжатого лимона одними лишь действиями, взглядами. — Ваш кофе готов, — тихо произносит Ацуши, поворачиваясь к гостю. Тот стоит в той же позе, но теперь уже мило улыбается, и эта улыбка вызывает у Накаджимы смешанные чувства. Он все еще ощущает мурашки на своей коже, сбитый ритм ударов сердца, но этот изгиб губ незнакомца слишком манит к себе. — Меня зовут Дазай. Осаму Дазай, — брюнет подмигивает баристе, замечая у того бейджик, прикрепленный к фартуку. — Еще увидимся, Ацуши. Но блондин надеется больше никогда не встретить загадочного Дазая. Накаджима продолжает жить своей жизнью: поливает любимые примулы* и недавно купленые желтые крокусы**, ужинает в небольшом ресторанчике на углу соседнего дома, гуляет каждый вечер четверга в парке, который летом полнится пением птиц, а осенью устилает асфальтированные дорожки ковром из опавших листьев. Встречается со старыми знакомыми, которые заставляют его смеяться, а после вновь чувствовать себя самым одиноким человеком в этом мире; пробует курить и напиваться в шумном клубе под ежесекундно меняющийся свет прожекторов, но ни сизый дым, мучительно разьедающий легкие изнутри, ни противный вкус алкоголя, который возвращается рвотой вместе с остатками закуски в три часа ночи, не могут залатать ту дыру внутри, образовавшуюся за года унижений, оскорблений и полного изолирования от внешнего мира. Во второй раз все происходит гораздо быстрее. Ацуши лишь внезапно ощущает своей головой что-то мягкое, а через мгновение пятой точкой испытывает на прочность асфальт, все еще мокрый после вчерашнего дождя. Он берет с себя обещание в дальнейшем ходить, смотря вперед, а не под ноги, прежде чем поднимает голову и застывает в полном недоумении. Перед ним стоит тот самый брюнет, посетитель кофейни, которая, между прочим, закрывается на следующей неделе, и из-за этого Накаджиме приходится в срочном порядке искать себе новую работу. Парень протягивает руку, помогая Ацуши подняться, и он внезапно вспоминает, что того зовут Дазай. — Ты не ушибся? — взволновано спрашивает Осаму, осматривая ничего не понимающего блондина со всех сторон. — Мне следует ходить аккуратнее, извини, пожалуйста, я такой неуклюжий. Ацуши, почему-то, понимает, что даже немного рад видеть Дазая вновь, и его забота пробуждает в нем те чувства, которые он не может описать словами, которые он никогда ранее не испытывал. Он улыбается, чувствуя невесомое, неуловимое тепло внутри себя; будто желтые крокусы распускаются внутри, тонкими лепестками реагируя на каждый, даже самый легкий порыв ветра. Несмотря на глубокую осень на улице, в его мире начинается весна. В качестве извинения, Дазай — все еще взволнованно — предлагает выпить кофе, а Ацуши не видит повода отказать. Они идут по улице, мимо на высокой скорости проезжают машины, на балконах над ними колышется от ветра только что постиранное белье; напитки в любимой кофейне Осаму оказываются великолепными, и Накаджима сходит с ума лишь от одного приторно-сладкого запаха горячего шоколада с маршмэллоу, который на вкус оказывается в тысячи раз лучше всего того, что он пробовал до этого. Оказывается, брюнет работает в детективном агенстве, и из-за этого у него совсем мало времени, чтобы устраивать личную жизнь, учиться готовить или же играть на каком-либо музыкальном инструменте. Он старше, но не настолько, чтобы испытывать неловкость в общении. Дазай рассказывает нелепые и смешные истории, произошедшие на работе, шутит глупые шутки и так и норовит прикоснуться к руке Ацуши, которую тот то убирает в карман зимней парки, то держит ею стаканчик с горячим шоколадом, совсем не подозревая о намерениях нового знакомого. Спустя несколько десятков рассказанных историй, они доходят до дома Накаджимы; он все еще улыбается, уже не чувствуя того волнения, как при их первой встрече. Осаму отказывается пройти внутрь, но запоминает, что пятая квартира на третьем этаже всегда ждет его; он провожает взглядом блондина, а затем и сам уходит дальше решать свои дела. Все происходит слишком быстро как для Ацуши, привыкшего к постоянному одиночеству, так и для Дазая, полностью занятого работой и ненавистью ко всем людям мира. Просто однажды, испытывая отвращение ко всему окружающему, съедающее его изнутри, Осаму стучится в старую дверь цвета вишневого дерева — и его впускают внутрь уютной однокомнатной квартиры, наливают горячий малиновый чай, выслушивают все то накопившееся, что под чувством разливающегося алкоголя в крови выходит наружу криво построенными предложениями. Брюнет остается спать на неразложенном мягком диване спальни-гостиной, а Накаджима не рискует лечь рядом, хотя места для его небольшого тела вполне достаточно. Он подстилает себе плед и накрывается вторым, и просыпается уже на диване в своей пустой квартире, совсем не помня, как переместился с пола. О Дазае напоминают лишь открытые им на проветривание окна и небольшая записка с нелепым смайликом и благодарностями на кухонном столе. Ацуши неистово радуется, когда узнает, что в любимой кофейне его нового друга открылась вакансия баристы. Ни секунды не раздумывая, заполняет анкету, и уже на следующий день получает положительный ответ. Какая-то часть его разума твердит, что эта работа — лишний повод чаще видеться с Дазаем, о чем тот однажды вскользь упоминает, но парень настойчиво убеждает сам себя, что все только ради денег. А им и не нужно искать поводы видеться чаще — Накаджима делит с ним вечерний малиновый чай, желтые крокусы и примулы, которые Осаму добровольно соглашается поливать перед уходом на работу, и даже кровать, но не в романтическом смысле. Они спят под разными пледами, и блондина приводит в неловкое положение то, что старший может неосознано обнять его во сне. Он все еще не отвык от того колющего одиночества, которое остается после ухода из твоей жизни важных тебе людей. Ацуши постепенно привыкает к тому, что Дазай может приходить с работы слишком поздно, когда он уже спит, а уходить слишком рано, оставляя после себя на столе что-то вкусное, чтобы владелец квартиры знал о его ночном присутствии. Но днем они всегда видятся в той самой кофейне, перекидываясь парой слов, и от этого общения блондин чувствует, как его внутренности будто обрастают прекрасными цветами, которые не приносят боли, лишь приятно щекочут, вызывая тепло. Накаджиме безумно нравится это чувство, такое новое для него, и он готов отдаться ему полностью. В первых числах декабря они вновь проводят вечер вместе — Осаму приходит с работы в пять вечера и безуспешно пытается приготовить что-то более-менее съедобное для младшего; Ацуши застает его, нелепо танцующего под новогодние песни, с, кажется, двадцатым по счету сгоревшим блинчиком и горой грязной посуды в раковине. Они вместе смеются, убираясь на кухне, и блондин даже не злится за беспорядок и один разбитый стакан, потому что на Дазая злиться просто невозможно: у него будто какая-то суперспособность — одним прикосновением успокаивать человека. В эту ночь младший — неосознанно — придвигается и крепко обнимает старшего, пытаясь с помощью этого защитить себя во сне; от этого Осаму сразу же просыпается, размышляет всего несколько мгновений, после чего укрывает мальчишку своим пледом и крепко прижимает к себе. Утром они открывают глаза одновременно, и щеки Ацуши мгновенно наливаются румянцем от осознания, что он обнимал Дазая всю ночь; быстро отодвигается, бормоча какие-то извинения, но старший резко придвигает его к себе, захватывая в объятия, от которых Накаджиме становится так легко и спокойно, и он осознает, что провел бы так вечность. В то утро они вместе готовят завтрак; Дазай отключает звук на телефоне, чтобы не слышать звонков с надоедливой работы и подарить больше времени близкому человеку. Они кормят друг друга кусочками яблок, оставшихся после приготовления оладушек, пьют все тот же горячий фруктовый чай, и Ацуши улыбается, как никогда ранее не улыбался, ощущая по-семейному теплую атмосферу. Он ощущает себя самым счастливым человеком на планете, когда чувствует, как длинные пальцы Осаму аккуратно завязывают вокруг его шеи теплый шарф; он ощущает себя самым счастливым, когда эти же пальцы переплетаются с его пальцами во время прогулки до работы старшего — впервые за все это время они держатся за руки. В агенстве Дазай представляет Ацуши как своего близкого человека, и рослый длинноволосый коллега — Куникида — только усмехается, даже не упрекая за тридцать три пропущенных вызова и четырехчасовое опоздание. Последний угощает новоприбывшего крепким чаем, что-то рассказывает о их работе, а Накаджима думает лишь о том, что Осаму назвал его своим близким человеком, и не может перестать глупо улыбаться; цветы внутри него уже распустились полностью, будто заполняли каждую клеточку тела, даря лишь спокойствие. Они касаются друг друга иначе лишь за десять дней до католического Рождества. Дазай наконец решается рассказать свою главную историю: снимает с себя бинты, оголяя бледную кожу, не видавшую света уже несколько лет, усыпанную тысячами шрамов. И Ацуши целует каждый из них — его слезы не раздражают уже затянувшиеся раны, только скатываются по щекам, и он не знает, почему внутри все переворачивается только от одной мысли о страданиях старшего. Брюнет прижимает младшего к себе и впервые целует, пробуя на вкус его слезы, длительное одиночество, желтые крокусы и необъяснимую тягу попробовать что-то новое. И они пробуют на том же диване, на котором еще месяц назад спали под разными пледами и с разными надеждами на завтрашний день; Ацуши позволяет Дазаю быть сверху, не испытывая ни капли сомнений в правильности своих действий. Он чувствует, что будто растворяется под нежными касаниями партнера, и нити, связывающие их, с каждым движением, поцелуем, стоном скрепляются еще сильнее. А на следующее утро Ацуши вновь просыпается один, заботливо замотанный в плед, который сохранил события ночи; на кухонном столе лежит шоколадка, оставленная Дазаем, и младший улыбается. Они повторяют все снова и снова еще несколько ночей подряд, перед тем, как Осаму однажды не заходит, как прежде, на работу к младшему, и странное ощущение надвигающейся бури не поселяется внутри Накаджимы. Не находя себе места, юный бариста закрывает кофейню на полчаса раньше положенного и уходит домой; проходит мимо малолюдного парка и издалека видит такую знакомую фигуру, совсем не замечающую его. Дазай не один — какой-то чертовски странный парень в шляпе, из-под которой аккуратным хвостиком торчат рыжие пряди, и в длинном черном плаще идет рядом с ним, явно рассказывая что-то увлекательное, а у Ацуши внутри будто все обрывается. Он чувствует, как буря захватывает его с головой. Он дожидается своего партнера в полной тишине, выпивая одну чашку чая за другой, предварительно добавив туда кое-что покрепче. — И кто это был? — с порога спрашивает, но Осаму все понимает без лишних слов. — Чуя, — он пожимает плечами, снимая обувь и вешая пальто на крючок в шкафу. — Старый коллега по работе, ничего такого. Дазай захватывает Ацуши в свои объятия, — слишком успокаивающие — и для младшего в одно мгновение все кажется таким неважным; он обвивает свои руки вокруг худощавого торса старшего и молится, чтобы этот момент никогда не заканчивался. А на следующий день он видит Дазая в том же парке, целующегося с рыжеволосым парнем, и тысячи раз понимает, что первое впечатление не было ложным. Ацуши не приходит на работу: покупает себе самые крепкие сигареты, которые, знает, никогда не решали его проблемы, поднимается на двадцать пятый этаж, вылезает на крышу и, свесив ноги вниз, курит-курит-курит, задыхаясь от дыма, слез, цветов, поглотивших все внутренности. Он мечтает вырвать их все вместе с сердцем и кинуть в лицо Дазаю; боль, съедающая его изнутри, ничуть не делает его сильнее и решительнее, а высота кажется слишком манящей; понимает, что этот мудак даже не заметит его отсутствия. Внезапно на улице начинает идти снег. Весь вечер Ацуши прокручивает у себя в голове события прошедшего дня; он не засыпает, как всегда делал — дожидается Дазая, и когда тот приходит, лишь отвешивает ему звонкую пощечину. А засыпают они все равно, обнимаясь, и Осаму время от времени лишь замечает беззвучные рыдания, после чего обхватывает своего парня еще крепче, пытаясь заставить его забыть увиденное. А следующей ночью не появляется, и после следующей тоже, и Куникида только сочувственно пожимает плечами, когда блондин заявляется к нему на работу, а в его глазах читается ответ, который так боится услышать Накаджима. Ацуши сбивает костяшки о гипсокартонные стены, оставляя на любимых обоях кровавые следы, но его это волнует в последнюю очередь. Через несколько дней он срывает бинты с наконец-то появившегося на пороге его квартиры Дазая и видит, черт возьми, на шее отметины, оставленные тем самым блядским Накахарой Чуей, которого ненавидит всеми остатками разорванной неоправданным доверием души. Блондинистые пряди спадают на лицо, так вовремя впитывая слезы, и Накаджима не видит ни капли сожаления в глазах предателя; он отталкивает его от себя, зная, что обязательно снова простит, поддавшись объятиям. И, все же, поддается, крича в плечо старшего несвязные предложения, и Осаму целует шею-плечи-ключицы в надежде на разрешение остаться на ночь, которое, конечно же, получает. Желтые крокусы вянут внутри, оставляя после себя запах гнили и неимоверную тяжесть. В канун Нового Года у Ацуши больше не остается сил на истерики — Дазай вновь не появляется дома, особенно в такой важный вечер — он понимает, что Осаму всегда будет возвращаться к Чуе. Когда часы бьют двенадцать, своим новогодним желанием он выбирает быструю смерть, понимая, что не сможет вновь жить без эмоций, особенно после всего произошедшего. Квартира больше не кажется такой уютной, как раньше, и Накаджима неспешно скидывает вещи в большой чемодан, купленный когда-то на всякий случай; не замечает того взгляда, который когда-то заставлял его краснеть и нервничать. Дазай стоит, оперевшись на стенку, и Ацуши не придумывает ничего лучше, как кинуть в него почти засохшей примулой; тот остается невозмутимым, даже когда небольшой горшочек попадает ему в ногу и, отбившись, разбивается, забрасывая весь ковер землей. — Не прикасайся ко мне больше, — шипит младший, закидывая сумку себе на плечо. — Выметайся отсюда. Осаму невесомо кивает головой и разворачивается, не говоря напоследок ни слова. Вместо чувств остается лишь пустота, и любимые когда-то цветы теперь вызывают лишь рвотные позывы; Ацуши снимает номер в гостинице неподалеку, принимая решение продать эту квартиру и переехать куда подальше, если не умрет раньше. Окна его номера выходят на тот самый парк, но ему, если честно, откровенно наплевать. Не остается больше ничего. *Примулы — на языке цветов буквально обозначают «я не могу без тебя жить». **Желтые крокусы — символизируют неувереность во взаимных чувствах другого человека.