Змеёныш-приёмыш.

Улицы столицы Аместриса небо увлечённым садовником поливало из шланга крупными каплями дождя. И пусть природа любила лишний раз посмеяться над бесполезностью огненного полковника, а ныне генерал-лейтенанта, сейчас тому было вовсе ни к чему беспокоиться о своей невозможности высечь под дождём искру. Ему это было ни к чему. Что ему, взрослому мужчине, мог сделать сидящий на мокрой лавочке у телефонной будки не менее промокший ребёнок, наверняка услышавший шаги Роя ещё до того, как Мустанг завернул за угол и вышел прямо к нему. Эбонитовые глаза с хмурой жалостью взирают на тощего ребёнка, чьё лицо было скрыто за занавесом длинных чёрно-зелёных волос, с которых стекают капли небесной воды. И надо было отдать должное небу – вода уложила эту непослушную копну лучше, чем любая расчёска или лак. – Долго тут сидеть собрался? – спокойно спрашивает Рой после короткого, но показавшегося вечностью, молчания. Не получив ответа, Мустанг добавил: – Энви. Мальчик зябко передёрнул плечами, сжимая перебинтованные ладони в кулаки, выжимая из намокших повязок влагу. – Ну? Энви не смелился поднять на Мустанга взгляд, боясь увидеть холодное презрение в чёрных глазах, а больше – получить пощёчину. Однако поднимает глаза. В больших детских очах плещется не столько леденящего душу страха, сколько обиды и злобы. Тонкие, опухшие от укусов губы ярко горели красным цветом, а по впалым щекам катились не то небесные слёзы, не то слёзы самого Энви. Скорее всего последнее. – Простудиться хочешь? – сухо бросает Рой, разворачиваясь. – Идём. На что огненный алхимик получает всхлип и глухое рычание. – Иди ты... Энви уже заранее подготовился схлопотать по губам, но, вопреки его ожиданию – вопреки ожиданию обоих – ладонь Мустанга не прилетела ему по рту за такое выражение в адрес опекуна. – Твои бинты развязались, – говорит Огненный, не оборачиваясь. – Мало тебе ожогов - ещё и инфекцию занести хочешь? Алхимик не оборачивается. Терпеливо ждёт, когда худая ладонь в мокрых бинтах ляжет ему на руку. Энви упрямится долго. Но сдаётся легко. Рой не смотрит на него, когда в привычной крепкой хватке сжимает его руку и слышит приглушенные всхлипы сквозь стиснутые, заскрежетащие зубы. Майор Хоукай встречает их с запоздалым зонтом, но зато с машиной. Хладнокровная снайперша и слова не сказала про мокрые сиденья или что-то ещё. Спокойно везла начальника к дому. – Чтобы больше такого не было, – сурово чеканит мужчина, всё так же не поворачиваясь на Энви, осиновым листом от холодного дождя дрожащего в углу сиденья, чтобы опекун не увидел его убогое отражение в зеркале машины. Всё. Теперь нужно было посидеть тихо. Сдержать рвущийся на волю кашель из груди и прогнать зуд с носа – вообще не подавать никаких признаков своего присутствия, чтобы не напоминать Мустангу о... – И перед Элисией ты извинишься, – шебуршание и жгущее ощущение на мокрой макушке говорило об одном - Огненный повернулся к нему. – Понял? Судорожного кивка было достаточно. А Энви было достаточно тошно, чтобы подавить инстинкт желания жить. Чтобы не видеть ненавистного опекуна, чтобы не видеть этой надоедливой женщины, что вечно вьюжила возле него. И не видеть эту гадкую девчонку. Элисию Хьюз. Кипящая ненависть, вызванная ни чем иным, как завистью, когтями зарезала сердце Энви, вызывая сочащиеся солью раны. «Противная ябеда... – проклинал про себя мальчик, пряча злобный оскал за свисающими лозами чёрно-зеленоватых волос. – Ненавижу...» По правде сказать, Энви думал, что опекун убьёт его, когда тот узрел через окно плачущую девочку и приёмного отпрыска вместе. Чего он не сделал в их первую встречу, как тогда казалось Энви, когда вместо ожидаемого, пусть и приёмного, отца-военного он встретил злого мужчину, поприветствовашего его низким: «Ну привет, Энви» и тяжёлой пощёчиной за "папа" в его адрес. Вряд ли бы обиженного ребёнка, чьё сердце разбилось от этой самой пощёчины, утешило то, что его "папа" в адрес Роя – вызвало мучащие по сей день алхимика воспоминания, бешеным вихрем забившему по мозгам, кроша их, как белка орехи. Гниющие обгорелые трупы товарищей, которых грузовиками увозили в пластиковых пакетах с Ишварского поля боя. Мало кто успевал закрыть их переполненные ужасом, а иногда и вовсе отсутствующие, глаза. Не было иногда вообще возможности, чтобы достать раздавленные обрушенными зданиями тела из руин. Или хотя бы какую-нибудь конечность. И всё из-за одной выпущенной пули в случайного ребёнка. Пули, выпущенной Энви. Вряд ли бы Энви успокоило и то, что Элисия рассказывала о мёртвом отце – что его так взбесило от зависти и, собственно, стало причиной конфликта – так же по его вине. Он не слышал рёв девочки, отчаяно пытавшейся спасти папу из земли. Он не успокаивал Грейсию, скрывающую мучительную боль за улыбкой. Он не смотрел, как простреленное окровавленное тело друга скрывает чёрный пластиковый пакет, а потом и вовсе - гроб. И всё из-за одной пули. Пули, выпущенной чёртовым гомункулом. Да, Рой знал, что ничего не помнящий гомункул – каким-то чудесным образом вернувшийся к жизни в облике шестилетнего ребёнка – страдает от зависти. От неосуществимости своих желаний. И Рой считал это мерзким чувством. Мерзким и ничтожным. Он бы ни за что не принял во внимание тот факт, что Энви так разозлили не только речи Элисии о покойном отце, которого у него нет и не было, но и сама эта ненавистная солнечная девчушка, своим звонким заливистым смехом, карамельными хвостиками и изумрудными глазами заставляющая улыбаться всех, кто бросит на неё хотя бы взгляд. Даже опекуна, в первый день после усыновления подарившего ему пощёчину, в то время как девочке, приходившуюся ему никем – тёплые объятия. Причём каждый раз, стоило ей и Грейсии пройти возле их дома, когда за возращающимся с работы Мустангом из окна наблюдал Энви. Почему? Каждый раз спрашивал Энви. Ответ напрашивался сам собой – из-за ожогов, уродливыми красными бороздами покрывающие его тело и пятном – щёку. А может быть из-за того, что в его портфолио из сиротского приюта – где он прожил год, после того, как его нашли на улице, ничего не помнящим, кроме своего "имени" – написано об его ужасном поведении. Как он порезал бедного Джорджа ножницами, или как облил несчастного Криса супом. Вот только Джордж этими самыми ножничками хотел обрезать ему волосы, потому как принял Энви за девочку и его сердце трагически разбилось, когда выяснилось, что это не так. Ну а Крис пролил половину своего супа ему на ноги. За что оказался весь в этом супе. А может Рой не оказывал ему должного внимания, как пасынку, потому, что Энви не соответствовал его стандартам красоты? Если судить по окружающим алхимика людям, то можно подумать и так. Ни солнечных волос – только противные патлы, не послушно торчащие в разные стороны, даже затянутые резинкой и режущие, в прямом смысле, леской. Ни ярких глаз – только змеиные аметисты, стреляющие ненавидящим взглядом. Ни даже тёплого оттенка кожи, или хотя бы россыпи милейших веснушек, что появились у Элисии даже в это дождливое лето, когда солнца почти и не было. Нет. Только мертвецки-белая кожа с красной шершавой корой ожогов, "неизвестного происхождения", которые Энви вынужден скрывать под бинтами. – Благодарю, майор. Энви кожей чувствует теплоту в голосе опекуна, когда тот обращается к Ризе. – Пошли. Они вовремя доехали – дождь уже стал настоящим ливнем, не званным гостем с не добрыми намерениями стучащего в закрытые окна. В квартире одинокого холостяка прохладно, но не холодно – и Рой поначалу искренне недоумевает, почему после горячей ванны и ужина Энви всё ещё дрожит. «Забыл совсем, – размышляет алхимик. – Змеям же нужно больше тепла.» Только вот от былого змея-искусителя, отравляющего людей ядом страха и боли, упаивающегося хаосом и раздором – осталась только тень прежнего себя. Тень в виде мелкого, безобидного змеёныша, у которого только-только прорезались зубки. А вот яд должен появиться со временем. Вернуться из прошлого, как позабытый кошмар. Вернуться с чудовищем, не раз сожжёном в пламени мести. Хотя нет. Сначала вернётся память и способности. А потом всё остальное. Рой откидывается на спинку стула, отставляя кружку с выпитым горячим кофе, прокручивая в голове разговор с Груманом. – Почему нельзя просто наложить ему печать, как Гордыне? – Селим ещё слишком мал. И по-опасней будет. Он ещё недостаточно времени провёл с людьми. Подрастёт, тогда может и снимим печать. А вот с Завистью вопрос другой. Он вернулся с того света бомбой замедленного действия. Его уроборос и красные круги на теле на месте. Когда к нему вернётся память и способности – вопрос времени. В твоих же интересах, Рой, сделать его безопасным для окружающих и полезным для страны. Только твоя алхимия может его усмирить. А в сиротском приюте его оставлять, сам знаешь, слишком опасно. Из воспоминаний Мустанга вытягивает кашель Энви, допившего уже кажется третью кружку тёплого молока, так ненавидимого старшим Элриком. «Змеям нравится молоко.» – усмехается про себя Рой, спрашивая: – Отогрелся? Звонкий чих был не лучшим ответом. – Надеюсь, ты не заболел, – мужчина поднялся из-за стола, обходя его и подходя к Энви. – Ты выбрал не лучшую погоду для обид, знаешь ли. – Звучит так, словно вы предлагаете мне пригреть змею на груди. Протянувшаяся к лбу рука алхимика вызвала смесь шока и какого-то непонятного страха – Энви насупился, как пёс, не принимающий ласку. – Не предлагаю, Рой, а приказываю. – Не притворяйся, – самодовольно фыркает внезапно доселе молчаливый Энви, – тебе это не идёт. Не хочешь со мной возиться – так и скажи. – Язычок прорезался? – выразительно выгибает бровь Рой. – Знаешь, тебе больше идёт, когда ты молчишь. – Тебе тоже. Энви не отстаёт в споре, порождая в разуме Мустанга мысль, что он нарочно нарывается. – Брось капризничать, – Рой надеется, что ему показалось и его голос не перешёл на рык. – Иди к себе в комнату. – Ну и уйду. Мальчишка быстро соскакивает со стула и вихрем скрылся за косяком под звонкий хлопок двери. Рой несколько по-другому воспринял "пригреть". Дать тёплое жильё, еду, кровать. Дело вовсе не в том, что у генерал-лейтенанта чёрствое сердце – он просто не мог "полюбить" Энви, как с этим, например, без труда справилась мадам Бредли, в теплоте и заботе растящая приёмного сынишку, не взирая на то, кем – чем – он был в прошлом. А Рой, увы, не смог. Пытался – это однозначно. Давал похвалу, пытался о чём-то поговорить с Энви. Но голос не осознанно, каждый раз, понижался, приобретая холод в разговоре. Конечно, у первого гомункула – Гордыни – грешков может побольше будет, чем у Энви. Вот только Селима спокойно приняли, в отличие от нового, вернувшегося гомункула. Но каждый раз видеть перед собой в живую лицо убийцы лучшего друга было невыносимо, хоть на луну вой. Вспоминать, как это детское личико искажалось в мерзкой, язвительно-кровожадной гримасе, под гордое: «Я убил Маэса Хьюза» – было всё равно что самому себе бить молотком по голове. И это осознание того, что Огненный алхимик должен "пригреть" эту бомбу с часовым механизмом. Бомбу, к которой в любой момент вернутся воспоминания. Возможно даже сейчас, прячась в комнате, к Энви давно вернулись события прошлого и он дожидается ночи, чтобы сожрать Мустанга. Пригретая на груди змея рано или поздно укусит. Но самую страшную опасность представляет сам себе Рой. Что если он всё-таки привяжется к Энви? Что если действительно полюбит его? На вряд ли уж так, как Маэс свою Элисию, но всё равно. Для Мустанга дорог каждый член его команды. Даже сам Энви ему по-своему дорог. Но не любим. В роде – не любим, как ребёнок родителем. И Рой осознаёт это. И ему было тошно от того, что в глазах этого ребёнка, пусть и гомункула, он мерзкий гад, который усыновил его, чтобы поиздеваться. И некоторым его знакомым, которые даже знали об истинной сущности Энви, тоже, порой, так казалось. Хотя, они скорее переживали не столько за гомункула, сколько за психическую уравновешенность Огненного алхимика. Но всё имеет обратную сторону. Не факт, что если Рой привяжется к Энви, тот по возвращению памяти не воспользуется этим. Мустанг и сам не мог точно сказать – привяжись он к этому гомункулу, сможет ли произвести щелчок и отправить его в адское пекло? – Что мне делать? – со стороны казалось, что алхимик обращается в пустоту, сидя на кухне совершенно один. Но буквально через пару мгновений он поворачивается в сторону холодильника, на котором, прикреплённое магнитиком, висит фото, запечатлевшее всеми любимую улыбку лучшего друга, прекрасного семьянина и просто хорошего человека. – Хьюз? Маэс был профессионалом в общении с детьми. Что со своей обожаемой дочуркой, что с Элриками, что со всеми. Он бы помог. Будь не застрелен в той треклятой будке. Застрелен Энви. Но будь он жив... Будь Энви гомункулом или нет, Хьюз бы не одобрил подобное отношение к ребёнку. – Энви, – Рой стоит перед дверью, не силясь постучать. – Ты спишь? Ответом было шебуршание за дверью, однако дверь не открылась и Мустанг зашёл так. Маленькое воплощение зависти лежало на кровати, свернувшись калачиком, дрожа в коконе из пледа. Почему-то именно сейчас он напоминал Огненному алхимику свою ужасную червеобразную форму, от чего тому с трудом удалось подавить отвращение и возгаревшую внутри пожаром ненависть. – Чего тебе? – надо же, не спит. – Оставь меня. Я хочу спать. – Хотел бы спать – давно бы уже видел сны, – словил на слове Рой. – Я хотел с тобой поговорить. Энви накрыл голову пледом, словно давая отказ опекуну, но тот, однако, получил ответ: – Я же согласился извиниться перед этой твоей Элисией. Чего тебе ещё? Из под мягкой берлоги сверкнули два фиолетовых змеиных глаза. «Спокойно... – говорил себе Рой. – Будь спокоен и терпелив.» – Энви, ты сейчас сам нарываешься на ссору. Надеюсь, сейчас ты не собираешься сбегать? Погода действительно разыгралась не на шутку – за окном гроза вовсю напоминала о себе раскатами грома и редкими вспышками молний, не давая отвлечься от своих буйств. Шмыгнув носом, гомункул завернулся ещё теснее, не унимая дрожь по всему телу. Дрожь от холода этого человека. – Тебе заняться больше нечем? – рычит он из кокона пледа. – Я же сказал тебе, оста... Уаааа! Не успел Энви договорить, как Рой подхватил гомункула под подмышку, лишая возможности выпутаться из своего же собственного кокона. – Т-ты...! – ему всё же удалось снять плед с головы и поднять полный непонимания и бешенства взгляд на Мустанга. – Ты что твор...! Осёкшись на полуслове, Энви испуганно затих, столкнувшись холодными обсидианами глаз Огненного алхимика, не несущих в себе и капли жалости. Сглотнув образовавшийся в горле комок, гомункул почувствовал, как паутина ужаса окутала всё его тело, парализовав. – Раз по хорошему ты не понимаешь, – каждое слово казалось Энви нарочно медленно растянутым, – придётся так. Звенящую тишину, прерываемую барабанной дробью дождя, разрезал щелчок и глаза Энви на секунду ослепли от вспышки, но когда морок прояснился – панический ужас охватил весь его разум от представшего, жадно пожирающего хворост огня в камине. – Отпусти меня! Но Мустанг крепко держал барахтающегося под подмышкой мальчишку и не думал отпускать его. – Отпусти! Отпусти! Поставь! Поставь на место! Отстань! – Да угомонись ты, – спокойно произнёс Рой, почти вплотную приблизившись к камину, присаживаясь на пол, что дало Энви хорошую возможность выбраться, которая, к несчастью для него, провалилась. Перепуганный гомункул смотрел на огонь так, словно опекун собирался кинуть его туда, и от того завозился ещё сильнее, уже не сдерживая подступившие слёзы. – Нет! Нет!! Убери его! Прошу, нет!!! НЕТ!!! – Энви! – Рой с силой дёрнул маленького гомункула себе на ноги, обхватя уже блестящее от слёз лицо ладонями. – Успокойся. Перестань реветь. – Пусти... – мальчик упёрся ручками в грудь мужчины. – Пожалуйста, пусти... Несмотря на обжигающие слёзы, покрывшие бледные щёки, Энви был как сосулька – Мустанг телом ощущал, как он похолодел. – Энви, – уже более спокойно поизнёс он. – Хватит. Успокойся. Ты весь ледяной. Тебе нужно отогреться. – За что ты меня ненавидишь? Энви произнёс это ровным голосом, хоть образовавшийся солёный ком в горле мешал говорить. – Энви... – Я знаю... – всхлипнул гомункул. – Я знаю, что я тебе не родной... Н-но... Но зачем нужно было тогда меня брать... Тебе делать больше нечего было?! Хотел показать, какой ты весь из себя хороший?! Сколько обиды и злости плескалось в этих огромных детских глазах, ещё пару лет назад так же заполненные горькой водой, когда гомункул вырывал лапками свой философский камень. – А вот ни черта ты не хороший! Я тебя ненавижу! Энви уже готов был ко всему: что Рой швырнёт его, даст пощёчину, схватит за волосы, выпорет в конце концов. Но широкая рука, прошедшая по волосам, вовсе не вызывала угрозы. – Я знаю. Голос ненавистного опекуна всегда был таким... Тёплым? Его рука, которой он ударил его в первую встречу, всегда была нежной? Полный непонимания, Энви поднял глаза на Мустанга и обомлел. Чёрные глаза глядели на него с такой печалью и заботой, словно... ему было тяжело? – Да что ты знаешь?! – отогнав от себя морок, мальчишка застучал кулаками по груди алхимика. – Хватит! Отпусти меня уже! Я отогрелся! Рука на голове с силой притянула голову Энви в эту самую грудь. – Я вовсе тебя не ненавижу. Мустанг уже и забыл, когда последний раз врал во благо. Хотя... Что-то внутри него протестовало зарождающимся ростком в каменной почве, что это враньё. И рука, которую скинул с себя Энви, снова легла ему на голову и начала производить те же действия – мягкие поглаживания по колючим плющевидным волосам, осторожно пробирая пальцами сквозь пряди. – Х... Хорош уже врать! – не унимался он. – Я тупой по твоему? Если бы ты меня любил, то относился бы нормально, как к своей драгоценной Элисии! А ты... ты... т-ты... ы-ы-ы... Крик Энви перешёл в протяжный скулеж, словно собаке лапу придавило, а затем в чистого рода плач. Мустанга раньше раздражал плач приёмыша. Эти злые, полные слёз глаза вызывали лишь усталое раздражение. Сейчас же Роя кололи изнутри сотни мелких игл злости на Энви и на самого себя. «Ты сам виноват в таком обращении к себе. И потеря памяти не отменяет всех твоих преступлений. И всё же...» Мужчина притянул косматую головёнку к груди и ткань рубашки тут же намокла от слёз, а забинтованные руки сильно вцепились в рубашку. «Я не лучше...» Но он продолжал гладить Энви даже когда тот затих, лишь изредка всхлипывая. «Этого хотел Груман?» Взгляд притянула на себя кухня, в проёме которой виднелся холодильник с наклеенной на него фотографией лучшего друга. «Этого ли хотел ты, Хьюз?» Гроза за окном, треск хвороста в камине и мирное посапывание Энви разморили огненного алхимика, самого едва не задремавшего над лежащим на его ногах приёмышем. Выйдя из прострации, Мустанг ещё долго глядел на спящего на его ногах убийцу лучшего друга, пока не принял решение отправиться спать, предварительно занеся Энви в его комнату. О последнем Рой вспомнил, когда укладывал его рядом с собой. «Ладно, – уже в дрёме размышлял Мустанг, мысленно махнув рукой. – Пусть спит.» Вместо сладких снов огненный алхимик пожелал, чтобы гомункул не убил его во сне. Яркие приятные вспышки мелькали перед глазами от расслабляющего, наполнившего тело тепла... Энви довольно жмурился – уже не было так отватительно-холодно – не желая покидать царство Морфея, сладко нежась в тёплой постели, трясь обо что-то очень горячее и почему-то пахнущее горьковато-ядовитым запахом гари и сладковато-щекочащим одеколоном, которым обычно Мустанг старался скрыть первый ненавистный запах. Стоп, Мустанг? С дьявольской осторожностью Энви разлипляет глаза и лицезреет перед собой белую рубашку, а подняв голову чуть выше – безмятежно спящее лицо опекуна. «Что он тут делает?!» Гомункул ледяным потом покрылся, раздумывая про себя, зачем Мустангу приходить к нему в комнату. «А это моя комната?» – заметив иную тонировку на стенах, задаётся новым вопросом Энви. Но пораздумывать он не успевает – глядит в раскрывшиеся чёрные зеркала Огненного с немым страхом, боясь и слова пикнуть. – Проснулся? – спустя какое-то время, после игры в гляделки, спрашивает Рой. – Что за глупый вопрос? – немного отойдя от шока, спрашивает Зависть. И тут же гомункул съёживается, поняв, что в очередной раз не подумал, о чём вякнул, за что может в очередной раз выбесить опекуна. Однако, на удивление Энви, Мустанг преспокйоно выдохнул, переворачиваясь на спину, не мигающим взглядом уставясь в потолок, пока мальчишка притих у него под боком, не смелясь сказать что-то ещё, решив просто отдаться хандре в большой тёплой постели первый и возможно последний раз. А у Роя были свои мысли. Странно, язвительный ответ приёмыша не вызвал былого раздражения. Мустанг достаточно долго пялился в потолок, давая волю мыслям полетать над догадками, что изменилось за вчерашнюю ночь. И сколько бы ещё он так глядел в одну точку, не выведя его из транса протяжный вой трагически умирающего кита под боком. Энви смущённо свернулся калачиком, пряча за спавшими на лицо волосами румянец. – Я есть хочу, – пробурчал он, отводя привычный недовольный взгляд в сторону. Рой с минуту молча глядел на приёмыша, после чего вернул взгляд на потолок и сделал ему очень странное предложение. Странное оно было в непривычной тёплой интонации в нём. – Лейтенант Фьюри два дня назад вернулся из отпуска и угостил меня какао из своего родного города, – Мустанг говорил это простым, будничным тоном, всё также пялясь в потолок. – Хочешь? – Хочу... – тихо буркнул Энви. Энви молчаливо и с восхищением наблюдал, как мужчина вьюжит от шкафчиков к плите, от стола к столешнице, с простой обыденностью выполняя вроде бы не сложные действия. Но что-то в каждом его движении было резкое, тяжёлое, словно Мустанг, как странно это не звучало, был чем-то придавлен. – А... – после первого глотка из предоставленной дымящейся кружки, смакуя с губ понравившийся сладкий шоколадный вкус, Энви задал мучающий всё время после подъёма вопрос: – То, что ты сказал вчера... – Рой сразу понял, к чему ведёт приёмыш, хоть и виду не подал. – Это правда? – Постарайся понять, – начинает огненный, не поднимая взгляда. – Нам, военным, нужно сохранять суровую субординацию. Моя строгость к тебе – вовсе не показатель ненависти. Просто военному, тем более государственному алхимику, важно всегда быть начеку. Рой впервые благодарен стереотипам, которые можно услышать от любого, кто не связан с военным делом. Кто бы мог подумать, что они когда-нибудь помогут? Зависть угрюмится, точно недовольная змея, от которой сбежала добыча. Отводит взгляд к окну, в которое уже яркими лучами бьёт солнце, будто надеясь, что оно даст ответ – врёт опекун или нет? – И да, – напоминает Рой, – сегодня пойдём в пекарню к Грейсии. Помнишь, зачем? – Помню я, помню, – бурчит недовольно Энви, снова отпивая из кружки. И Мустанг невольно улыбается. Это было... Забавно? Отчего-то злость на приёмного отпрыска за его поступок сдуло оборавнным ветром осенним листиком. «Ну как? – Огненный отпивает действительно по истине вкусное какао из кружки, внимая свой взор на дверцу холодильника. – Ты доволен?» Попавший на фотографию лучик утреннего солнца, казалось, сделал зафиксированную на ней улыбку лучшего друга ещё ярче, чем она была. Это словно и было ответом. – Эй, – снова заговаривает Энви, – а что тогда будет, если ты "потеряешь бдитильность"? И говорит насмешливо, с недоверием косясь на Роя. А тот словно получает из фотографии Хьюза новый ответ – не факт, что пригретый на груди змеёныш первым укусит именно его. Кто знает – вдруг этим несчастным будет тот, кто захочет пустить Огненному алхимику пулю в грудь? Похоже, вот о чём говорил Груман. И Мустанг только сейчас заметил, что красное пятно ожога на щеке Энви бесследно исчезло. – Я знал одного военного, который очень любил свою семью.