Люби меня, если сможешь

      Я люблю по ночам сидеть на крыше своего крохотного дома и разглядывать далёкие звёзды, наблюдать за грозными тучами, опасаясь дождя. Я могу сесть, как мне захочется, я могу принести, что мне захочется. Ведь ночью меня никто не увидит.       Никто из моей семьи не знает о таких похождениях. А я не хочу, чтобы они знали. Я не хочу, чтобы они волновались за меня. Дело в том, что у меня что-то не то с организмом. Любая пролетающая бактерия может привести к очередному походу в больницу. Что-то вроде слабого иммунитета. На улицу с мамой я выхожу крайне редко, а если повезёт, то она заставляет надевать специальную кислородную маску. В ней, кстати, очень тяжело дышать. Каждый раз я ей это высказываю, и каждый раз она мне отвечает: — Ну как хочешь, Кэтрин. Я могу выкинуть её и уйти в магазин без тебя, а ты навсегда останешься дома.       И каждый раз мне становится стыдно за своё поведение. Я не могу посмотреть в её холодные голубые глаза, боюсь, что она испепелит меня взглядом. Поэтому, с виноватым видом я выхватываю из её рук маску и закрепляю её на лице. На улице на меня косятся люди, дети тыкают пальцем и перешёптываются с взрослыми, но я привыкла. Просто научилась с этим жить.       Однажды ночью я решила зайти к маме и, свернувшись калачиком, лечь спать с ней. Тихо, на носочках я подобралась к двери и прикоснулась кончиками пальцев к ручке, но едва слышимый шёпот, доносящийся из её комнаты, заставил меня остановиться. По манере речи я поняла — мама читает молитвы. И произносит моё имя. Моё сердце сжалось от боли, и я бы вот-вот расплакалась, но резкая боль в животе овладела моим телом. Ноги подкашивались, начала гудеть голова, и из своих последних, не таких уж и многочисленных сил, я постучалась в её дверь. Послышался небольшой крик, а потом шарканье босых ног по ковру, дверь распахнулась, и мама, стоя передо мной в одной ночнушке, спросила: — Кэтрин? Что случилось? Почему ты не спишь? — Мама, — хриплым голосом выдала я. — Мне, мне плохо. — Опять животик разболелся? — с не наигранной заботой выдала она. — Да. И, — я запнулась. — И голова вот-вот треснет. — Так, погоди, сейчас я… — голос мамы становился всё тише и дальше, мои ноги стали ватными, сердце забилось с бешеной скоростью, как будто двигатель. Я попыталась ухватиться за стену вспотевшей рукой, но попытки были тщетны. Я упала. Что было дальше — я не помню. Когда я очнулась, я решила не открывать глаза, а попытаться дышать глубже, но на мне была кислородная маска. Попытавшись вдохнуть побольше воздуха, я раскашлялась. Послышался звук чьих-то поспешных шагов, и, открыв глаза, я увидела медсестру. Правда, перед глазами всё плыло, и рассмотреть её лицо мне не удалось. — Так, — тараторила она, — сейчас мы тебе поставим укольчик, ты немножко отдохнёшь, и к тебе придут гости. Хорошо? — её голос звучал очень заботливо, но не искренне. Я знаю — медсёстры со всеми так добры. Это их работа. Тем временем перед моими глазами показался шприц с жёлтым антибиотиком.       Буквально через 10 минут я услышала, как открылась дверь и зашли два человека. Один из них кашлянул, и я поняла, что это был мой брат-курильщик Гарри. На самом деле он хороший, а курит он, потому что… на самом деле я не знаю, он мне не рассказывал. Мы с Гарри очень хорошо ладим, и не будь бы он моим братом, я бы считала его лучшим другом. Я люблю дёргать его волнистые волосы, а он, разозлившись, начинает меня кусать. Даже шрам на запястье остался. Мы с ним близнецы. Школу закончили год назад. Ну как — он окончил обычную школу, а я закончила занятия с учителями по скайпу.       Мама взяла стул из угла палаты и потащила его ко мне. Гарри остался около двери. Через всю муть в глазах, я рассмотрела страх в их взгляде. Им страшно за меня. Да меня саму всё это достало. Я хочу пожить жизнью нормального восемнадцатилетнего человека, а не кататься каждую неделю по больницам с приступами. — Ну, ты как? — дрожащим голосом прошептала мама. — Н-н-нормально, — выпалила я также тихо. Но мне абсолютно ненормально. Я чувствовала, как начал действовать антибиотик. — Мы тут тебе кое-что принесли, — пропищал Гарри. Его фраза заставила меня оживиться. — Что же?       Он осторожно подошёл к моей койке, запустил руку в карман и достал нечто оранжевое. И это оказались мои наушники с невероятным звуком в них и плеер. Я помню, Гарри подарил мне его на четырнадцать лет. Я тогда страшно гордилась своим подарком. — А мне можно? — Да, можно, — вмешалась мама. — Медсёстры всё продезинфицировали. Только будь аккуратнее.       После этих слов антибиотик полностью подействовал на мой организм, мои веки медленно опустились и с наушниками в руках я заснула. Не знаю, почему и как пришло это мне в голову, но с того дня я ничего не скрываю от мамы. Рассказываю ей абсолютно всё: какие книжки я прочитала, какие фильмы я посмотрела, кто мне написал в фейсбуке и всё в том же роде. Я заметила, как от таких разговоров у неё появляется улыбка на лице, и постоянная усталость сменяется на спокойствие и расслабленность. Я люблю её. Больше всех на свете.       Мне нравится гулять по лондонским улочкам. Они такие разные и контрастные. Когда идёшь на рынок за сыром, тебе встречаются серые однообразные квартирные дома. Но стоит оказаться в центре, как от шикарных особняков и древнейших построек начинает рябить в глазах. Иногда, прогуливаясь по Оксфорд Стрит, можно наткнуться на знаменитостей. Так забавно наблюдать за реакцией их фанатов. Сначала они видят, потом осознают, что они видят, потом на их лице появляется улыбка до ушей, и они, сломя голову, бегут навстречу своим кумирам. Я не такая. К слову, я так думала до вчерашнего дня.       Мне нравится Том Холланд. Да, я из тех сумасшедших фанаток, которые пересмотрели все фильмы с его участием, над кроватью у меня расположились его самые красивые фотографии, и когда мне грустно, я люблю разговаривать с этими листочками бумаги. Ну, а что такого? Когда ты восемнадцать лет живёшь в четырёх стенах, изредка выбираясь на улицу, и не такое может на ум взбрести. Мы прогуливались с мамой по Оксфорд Стрит. Она держала меня за руку, а моя кислородная маска не позволяла мне дышать. Всё как обычно. Вдруг я услышала дикий вопль, и от страха сжала мамину руку. — Спокойно, Кэтрин. Интересно, что это было? — Не знаю, — я оглянулась по сторонам. — Не вижу.       Но внезапно я замерла на месте. — Кэтрин? — удивлённо уставилась на меня мама. — Мам, — начала я. — Помнишь, я тебе рассказывала про одного актёра? — Ну да, про какого-то там Лома Хохлада. — Тома Холланда, — поправила её я. — Так вот, он стоит в пяти метрах от меня. Я хочу с ним сфотографироваться! — Ты что, не кричи. Беги быстрей, пока он не скрылся. — Сфоткаешь? — Конечно-конечно.       Я побежала со скоростью Ртути и Флеша, но к моему огромному сожалению он уже сделал снимок с какой-то придурковатой фанаткой, развернулся и ушёл. Но всё же к моему счастью пошёл мне навстречу. Я сбавила скорость шага, натянула улыбку до ушей, собралась духом, тихонько подошла к нему и сквозь кислородную маску голосом Дарта Вейдера сказала: — Том, — он обернулся на меня с ужасом в глазах, но потом в его взгляде отчётливо виднелась жалость ко мне. — Можно с тобой сфотографироваться? — Да, конечно.       Я встала рядом с ним, он приобнял меня за талию, отчего я слегка вздрогнула. Мы посмотрели в камеру, улыбнулись (ну я попыталась улыбнуться, всё равно через кислородную маску мою широченную улыбку не будет видно), и мама сделала несколько фотографий. — Спасибо большое, — шептала я. — Ты классный. — Спасибо, — он смущённо улыбнулся.       Когда мы с мамой отошли на приличное расстояние, я решила обернуться. Он смотрел мне вслед. По моей щеке покатилась слеза. Сердце заколотилось. Снова приступ.