Сердце, которого он не чувствовал до этого, гулко заколотилось у него в груди. Ему показалось, что эхо ударов раскатилось по всему коридору, и у него заложило уши. Он обеими руками прикрыл сердце, пытаясь заглушить его. Однако это ведь не собачья пасть, и потом, даже если держать обеими руками пасть истошно лающей собаки, — всё равно будет слышно её рычание. Г. Леру, Призрак Оперы
Опять он тянет губы в отвратительной усмешке. Опять поворачивает голову в сторону, потому что губы Гарри скользят по его щеке, немного мажут по рту. Малфою противна собственная нагота в этот миг так сильно, что он передёргивает обнажёнными плечами, словно скидывая с них чужие прикосновения. Потому что волна оргазма прошла. Потому что они зачем-то сидят в остывшей постели, чужие друг другу настолько, что от этого по коже холодок. Поттер глупой своей головой не понимает. Поттер тянется, тянется, тянется навстречу. Носом в изгиб плеча. Пальцами по животу к груди. Так мягко, что от этого тошно. Драко жмурится до фиолетовых кругов перед глазами, до обрывками проступающих воспоминаний. Спрашивает сам себя, жалеет ли он. Каждый такой раз спрашивает, когда Золотой Мальчик задерживается в его постели всё дольше. Когда не то, Мерлин, совсем не то, чего ожидал Драко, когда впервые спустя ебаную тучу времени коснулся этого тела так.***
Даже купаясь в лучах славы, Гарри был чем-то до ломоты в суставах угнетён. Малфой заметил это сразу, как вернулся в Хогвартс. Как посмотрел на мальчика-который-победил. Который выжил, несмотря ни на что. Драко ожидал увидеть распирающее гриффиндорца торжество. Действительно ожидал, но. Ничего. Совершенно ничего ни тогда, ни некоторое время спустя, когда жизнь, казалось бы, наладилась. Он слышал случайно, как вездесущая заучка Грейнджер расспрашивала своего героя о том, что его беспокоит. Поттер покачал головой, ничего своими глазами не выражая. Но глядя ими, Мерлин, совершенно не скрываясь, глядя, как сначала показалось Гермионе, в пустоту. Однако ведь она не дура. Проследовала за его взглядом — наткнулась на ничего не выражающее лицо Малфоя. Поджала губы. Скрылась с глаз долой. Драко тоже дураком не был. Но стоял в тот же вечер перед зеркалом, снова, как несколько лет назад, заглядывая в свои собственные глаза. «Умерло, — решил он для себя, — нет, Поттер, оно давно уже умерло». Потому что не трепетало в нём, не лезло наружу, не болело так сильно, что от этого спирало дыхание и хотелось взвыть. «Ничего, — с торжеством сказал Малфой сам себе, — ничего не осталось». В ту ночь слизеринец всё ещё спокойно спал. А на следующий день Пэнси молча протянула ему газету, которую читала за завтраком. Он вопросительно вскинул голову, но девушка поджала губы, только кивая на пергамент. Статья была про суд над семейством Блэквудов. Предполагалось, что старших за неимением значительных улик отпустят, а вот их дочери, всего месяц как совершеннолетней Диане, грозит серьёзный срок. Ниже приводились причины таких заключений. Вышло, впрочем, не совсем так. Немыслимо, но адвокату Блэквудов удалось выставить Диану сумасшедшей. Девушку сразу из зала суда переправили в Мунго, и мать Драко, покачав головой, сказала, что лучшей судьбы для бедной девочки, учитывая все обстоятельства, и быть не может. Малфой возражать не стал. Он отчего-то задержался в библиотеке этим вечером. Молча двинулся в сторону запретной секции, в который раз думая, что «нет, не права ты, мама. Совсем не права». Драко зачем-то вспомнил суд над своей семьёй. Вздрогнул, с силой сжал кулаки. Почувствовал, как на пепелище сгоревшей души что-то будто просыпается. Остановился, прислушался к этому чувству. Болело. Господи, болело даже спустя столько времени, за которое он успел решить, что там больше нечему. Ведь даже тогда, когда отца уводили люди в аврорской форме, было пусто. Совершенно. Но спустя несколько дней… Это, должно быть, его личный ад: просыпаться в холодном поту оттого, что Люциус оборачивается в воспоминаниях. Смотрит, кажется, сворачивая шею. Кажется, до дрожи боясь потерять из виду лицо сына. И сходить с ума от понимания, что… Мерлин. Отец, собираясь на суд, смотрел. На самом суде смотрел. Даже сейчас как будто смотрит. Когда Драко упёрся руками в книжный шкаф, вороша в душе этот пепел. Понимая, что если жить — это вот так, то он бы предпочёл быть мёртвым. И вот тогда. Его сначала чуть обожгло чем-то до боли знакомым. Полыхнуло где-то в боку, поднялось выше. Он не оборачивался, словно «нет, подождите, я вспомню». Словно это был глупый детский квест, который Малфой прошёл, впрочем, слишком быстро. Отлип от шкафа, повернулся, хотя до этого грёбаную тучу времени старался даже не пересекаться с Поттером взглядами — не то что оставаться наедине. Но в груди сейчас отчаянно зазвенело что-то живое. Что-то не умершее, не окаменевшее. В особенности тогда, когда Золотой Мальчик чуть приоткрыл рот, выдыхая. Продолжая жечь своим взглядом по коже, но ничего, совершенно ничего не говоря. Драко отчего-то почувствовал, что проиграл. Сделал шаг, второй, третий. К широко распахнутым глазам, к сжатым в кулаки пальцам. К нему. Целиком и полностью. Чужая ладонь чуть вздрогнула, когда потянулась навстречу. Малфой зажмурил глаза, не впуская в себя… всё это. Самого Поттера, в первую очередь, не впуская, потому что полетит к чёрту всё на свете, он же знал. Он же помнил. Затягивало. Отчаянно и бесповоротно, даже несмотря на то, что херов гриффиндорец просто сидел и просто молчал. Драко покачал головой. — Это ничего, — он тогда произнёс, медленно опускаясь на колени и расстёгивая длинными пальцами чужую ширинку. Вот так вот, с места в карьер. Поттер моргнул несколько раз огромными своими глазами. Открыл рот. Подавился воздухом. Не возразил, чёрт возьми, он не возразил. Вообще ничего не сказал, только запрокинул голову, тихо всхлипнул, этот скромный сдержанный мальчик. Не посмел даже двинуть бёдрами навстречу, когда стало совсем невыносимо. Только губу закусил до крови. Вздрогнул сумасшедшей судорогой. Вот и всё. — Совершенно ничего, — Драко повторил, уходя. Поттер тихо шепнул «как же?», сжимая на подлокотниках кресла ледяные пальцы. Кажется, издавая тихий стон. Потом стало хуже. Потом Малфой приходил к нему снова, не позволяя своей голове допускать, что Гарри не просто так часто остаётся один. Смотрит в пустоту, выжидая. Чуть вздрагивает, когда Драко молча подходит ближе. Они ни о чём не говорили, словно всё, что их связывало, давно умерло. Но отчего-то каждый раз было не так, как в предыдущий. Отчего-то Поттер исправно тянулся губами к чужому лицу, когда в библиотеке, в Башне Старост, в раздевалке, даже просто в коридоре. Это случалось. То, что так толком и не успело случиться тогда, на шестом курсе. Позже гриффиндорец стал приходить сам. Точно так же молча раздеваться, касаться губами, руками, телом. Он зачем-то подолгу ничего не делал, уткнувшись Малфою в шею. Только часто прерывисто дышал, словно вдыхая чужой запах. Словно вспоминал, вспоминал, вспоминал. Драко и рад был бы ему запретить. Да только разве мог, если потакал этому безумию, опрокидывая чужое тело на кровать? Впиваясь в него губами, зубами, пальцами. И Поттер обвивал шею руками, послушно дышал в висок, когда от груди — ниже: к животу, к бёдрам и… Невозможно. Так невозможно ярко вспыхивало что-то внутри, когда гриффиндорец распахивал навстречу свои живые глаза, когда кусал губы, что-то тихо хрипел. Потом подавался вперёд, раздвигал ноги. Драко замирал. Тяжело дышал, зачем-то сталкиваясь с Поттером лбами, носами, дыханиями. Как когда-то давно, только… Мерлин. — Ты… — Драко выдохнул. Глубоко в распахнутые губы. Закрыл глаза. И почувствовал, так отчётливо почувствовал, как эти самые губы как-то неожиданно исказились. Он не осознал, не понял. Открыл глаза, проваливаясь в живую зелень. На чужой рот не смотрел, но… Улыбка. Мерлин, Поттер улыбнулся. — Давай, — шепнул. Почувствовал, как спустя несколько бесконечных секунд его коснулись… там. Обожгло. Так сильно, что перед глазами, казалось, на мгновение вспыхнуло. Гарри коснулся его лица, увидел, как блеснуло что-то внутри чужих зрачков. Ртуть. Когда пальцы внутри сменились членом. Когда толчок, ещё один, ещё. Когда полыхнуло адским пламенем. Ртуть, когда глубоко внутри стало что-то подниматься. Ртуть кипела, выплёскивалась наружу, а Поттер знал — опасно. Прожжёт к херам и следа не оставит, но. Обнимал пальцами чужое лицо, всё рвался губами к коже, ко рту — так, что вибрация в гортани. Стон. А Малфой трахал словно заведённый, словно неживой. Прожигал своим ядом по самое дно распахнутой души. И если бы Гарри хотя бы попытался защититься. Но нет. Только больно впился в чужие губы, когда Драко вдруг потянул его в бок, перекатываясь на кровати. Вдруг оказываясь снизу. Поттер замер, неуверенно посмотрел ему в лицо. Которое исказилось гримасой удовольствия. Голова чуть откинулась назад, когда руки легли на бёдра Гарри, чуть выкрутили. Гриффиндорец тогда сам наклонился, втянул в поцелуй, сквозь него зачем-то снова улыбаясь.***
И сейчас. Прикосновение. Ещё одно, ещё. Лишние — неужели, Поттер, не видишь? Золотой мальчик обнимает со спины, когда Драко садится на кровати. Всё закончилось больше чем час назад. Какого Мерлина Гарри всё ещё тут? Гарри этого не знает. Только чувствует болезненную необходимость вот так вот, к коже, ближе. Запах. Одеколона, пота, секса. Впитывается, кажется, так глубоко, что сокращается вместе с сердцем. Что щемит в то мгновение, когда Поттер чувствует, что Малфой чуть вздрагивает, глотая воздух. Малфой хочет сказать эти, Мерлин, совершенно ненужные слова. Поттер делает вид, что не замечает. Скользит губами по шее, к челюсти, щеке, дальше. Был бы поцелуй, если бы Драко чуть повернул к нему голову. Но он, нет, сжимает губы в линию, напрягается всем своим ещё не до конца остывшим, не до конца холодным телом, которое Гарри чувствует всей своей кожей, всем существом. Малфой окончательно отстраняется. И только теперь опять он тянет губы в отвратительной усмешке. Потому, что, сука, не может хоть раз за всю грёбаную жизнь быть живым. Быть настоящим. Ему обязательно ощетиниться, ожесточиться. Закрыться на все замки так, что и не подступишься. «Легче уйти», — думает Гарри. Легче оставить его одного в этой медленно остывающей кровати, с этой медленно тлеющей болью. Которая в напряжённых до предела плечах. В сведённых судорогой пальцах. В явно проступающем под кожей позвоночнике, который словно выныривает из нутра, когда Драко чуть сгибается на краю кровати. Так, будто не хочет уходить. Не хочет наружу из пленящей теплоты, обратно, в эту осень. В эту, сука, осень, которая завывает промозглым ветром в ушах. «Легче оставить его одного», — громче думает про себя Гарри. А Драко оборачивается. Слегка обжигает отчего-то слишком твёрдым взглядом. Ртуть застыла. Ртуть блеснула в последний раз живым ядом, словно, ещё не до конца загустевшая, перелилась по ободку зрачка. И потом — замерла. Малфой поджал хранящие следы ухмылки губы. — Давай к себе, Поттер. Там тебя наверняка кто-то ждёт. — Знакомый, Мерлин, такой знакомый наклон головы, когда не залитая лаком чёлка падает на глаза, что-то в них да скрывая. Что-то словно всё ещё блестящее. Легче оставить его одного. Нет, сука, не легче. Гарри резко глотает ставшую комком в горле гордость. Гарри словно со стороны наблюдает, как, Господи, его собственное тело делает движение навстречу, тянется, как будто его вовсе не отталкивали. Малфой ощутимо вздрагивает и просто… — Какого чёрта, Поттер? — звука нет, но губы — губы шевелятся, руша осточертевшую бледную полоску, которую Золотой Мальчик наблюдает гребанную тучу лет. Которую стереть, разбить, в ы ц е л о в а т ь. Гарри обнимает руками чужое лицо. Гарри чувствует, как его пробивает разрядом тока, когда это самое лицо наклоняется к нему. Они сталкивают лбы. Они сталкивают свои чёртовы вселенные в этот миг, и это так противоестественно, что электричеством сшибает снова и снова. Поттер не отстраняется. Чувствует, как под его дрожащими пальцами горбится, горбится, горбится чужая спина. Как позвоночник сильнее проступает под тонкой кожей, которой Гарри касается так трепетно, что от этого закатываются глаза.***
Осень въедается под кожу. Осень бесится, как тогда, несколько лет назад, словно что-то закипает внутри, под воротом чёрного пальто. Под ледяной, о с т ы в ш е й кожей. Драко до ломоты в суставах вколачивает в ладони холодные пальцы. Он выходит на улицу, глубоко, со свистом во внутренней пустоте, дышит. Останавливается на мгновение, глядя, глядя, глядя на то, как бесится осень, гоняя по земле багряные листья. Малфой закрывает глаза — закрыл бы и уши, но свистит-то внутри. Но вздрагивает незнакомыми доселе импульсами, вызывающими порыв захлопнуть грудную клетку руками, но. Взгляд, который врезается, взгляд, который ждёт чего-то необъяснимого. Поттер не подходит к нему ближе, словно и так знает, что не удастся, как бы Драко ни хотел, не удастся вернуть этот холод. Стоит на этом кожей ощущаемом расстоянии, выпускает тепло из чуть приоткрытых губ. Гарри жжёт своими распахнутыми живыми глазами так, что, Мерлин, пусть оно угомонится. Пусть заляжет так глубоко, что Малфой не будет его чувствовать. — Не в этот раз, — слизеринец порывисто оборачивается, чувствуя, как импульсы отдаются в глотке. Поттер стоит на месте, не делает попыток приблизиться. Чуть покачивается в дверях, едва одетый. Даже не ёжится от холода, словно и так достаточно его уже выпил. Словно теперь возвращает Драко долг за чёртов шестой курс. И Малфою хочется вскрикнуть в это мгновение. Рвануть от этого тепла так далеко, как только может его тело. Но он только чувствует, как проигрывает в этой странной игре опять, потому что слышит внутри необъяснимый шорох. Потому что кусает губу так сильно, что тёплая струйка бежит по подбородку. Тёплая. Он проводит ладонью по грудной клетке, словно в попытке заглушить этот шорох. Но замирает, чувствуя, как под этой самой ладонью что-то вздрагивает, что-то колотится в такт шороху, который становится громче. Драко точно знает, что это. Так загорается пепел.