Я влюблён в мёртвую женщину

Я влюблён в мёртвую женщину. Соль ситуации в том, что это взаимно. Мы всегда встречались во сне. Наша первая встреча была… странной, наверное. Я решил, что снова в осознанном сне. И что какие-то отделы мозга подкидывают мне образ, которым я в тот день так восхитился. Почему «какие-то»? Ну, мне далеко до нейрофизиолога, чтобы точно описывать работу каждого отдела. Но о чём я точно знал, так это о влиянии образа на моё мировоззрение, пусть даже влияние это временное. В конце концов, человек, в котором чувство любви цветёт здоровенным кустом шиповника, уж точно смотрит на мир оптимистичнее. Тоже своеобразная смена точки зрения на мир. Отклонение, скажем, на пару градусов. Обычно такие размышления у человека проходят быстро. Я же не особенно торопился — думал, что в осознанном сне, а значит, время есть. А она, молчаливая, невысокая, красивая в своём смирении, ждала от меня то ли слов, то ли действия. Мне это не понравилось. Кэролайн сидела истуканом и ждала, изредка моргая. Определённо мягкий образ — и такая жёсткая скованность без единого движения. Мне это показалось извращением того, что я в ней увидел, что ли. И я попытался прогнать её. На чистых инстинктах. Это же мой мозг и мой осознанный сон, растворить очередной навязчивый образ будет совсем несложно. Ну, я так думал. Ровно до тех пор, пока из её уст мертвенно-холодным ручейком не полился тонкий звенящий смех. — До чего же вы интересный молодой человек... И вот здесь я опешил. Она говорила на чистейшем английском, но я её понимал. Следует понимать специфику осознанных снов. Человек в нём — царь и бог. Он полностью контролирует происходящее. Однако вместе с контролем теряются подобные неожиданности. И этим Кэролайн меня удивила. Я не создавал сценарии, я не заготавливал возможные ответы, чтобы она мне говорила или отвечала. Я даже не давал установок на работу с другим языком! И всё же она говорила со мной, пока я спал. А я не мог её прогнать. Сейчас я понимаю, что тогда она вскружила мне голову. Не совсем она, её образ. Она вскружила мне голову одним действием. Она просто взяла и пришла. Из могилы. Умершая за четырнадцать лет до моего рождения. И эта мёртвая женщина стала живой. Призрачной, но живой, находящейся рядом со мной. И всё это в образе странной, но кроткой женщины. Я не думал тогда о том, что вообще может происходить. Я просто радовался, что она здесь, и что это не очередная моя марионетка из осознанного сна. — Добро пожаловать в мою голову, — я учтиво поклонился и улыбнулся ей. — Уж извините, не знаю, как в Британии обращались с дамами семьдесят лет назад, во времена вашей молодости. Но, по крайней мере, моих познаний хватит, чтобы обращаться на «вы». — Даже не знаю, как я пропустил в тот момент такую лингвистическую глупость. Образ же принадлежал англоговорящей даме. Всё от волнения. Пока я всё это говорил, ноги дрожали. Я точно помню, что в тот момент сосредоточился только на этом — совладать с трясущимися коленями. — Молодой человек, — и с её словами эта улыбка, странным образом сочетающая в себе кроткость и чувство собственного достоинства, — знаете, с учётом силы вашего неуёмного сердца, я удивлена тому, что вы на меня не набросились. Её смех не просто звенел в небольшой комнатушке, созданной нашей совместной фантазией. Он бил прямо в сердце, заставляя его гнать кровь быстрее и быстрее. А я и без того был взволнован, чтобы стоять на месте. — И вот вы, смущённый, молчите и стоите на месте. Подойдите же и присядьте, я не кусаюсь. И всё же я тогда испугался. Не знал, чего ждать. Сердце всё ускоряло гонимую по сосудам кровь, удары отдавали в голову. И посреди всего этого я медленно брёл к женщине моей мечты. Но, стоило мне усесться и расслабиться, как она резким движением наклонила мою голову к себе и укусила прямо в шею. Я дёрнулся. Чертовски сильно дёрнулся — чуть с дивана не упал. Думаю, вцепись она в меня по-настоящему, я бы тогда оставил в её зубах кусок кожи и не заметил. — Кэролайн, вы же... Не то что мне было неприятно. Скорее я удивился расхождению образа и поведения. В шестидесятых тридцатилетние дамы редковато кусали подростков в шею. А она снова сыграла на своём природном очаровании. Улыбнулась мне, мило, мягко и прямо, и ответила: — Извините. Я соврала. Теперь, спустя время, я понимаю, для чего всё это было. Она показала, что в ней тоже есть эмоции. Что в ней тоже нет той строгой скромности, что порой так мешает двум людям. Что, несмотря на разницу эпох, мы оба — люди, и разница в микроскопическом налёте цивилизации, отложившемся на человечестве за пять веков относительно гуманной части истории, на самом деле, не очень-то и существенна. Но тогда я удивился, и одновременно с этим обрадовался. Правда, она тут же установила границы. Мы разговорились, я потихоньку потянул к ней руки... Ничего плохого, хотел лишь коснуться её рук. Но она начала уворачиваться! Лишь через пару часов я прекратил этот цирк; ей тоже надоело к тому моменту и она с укором в голосе произнесла: — Послушайте, если уж вы так желаете ко мне прикоснуться, то и следует нам заниматься подобным в подходящей обстановке. Пока она говорила — комнатушка менялась. Из пустого места с креслом и диваном она превращалась во вполне себе жилое помещение, в котором и могла бы жить дама из шестидесятых. Хлопок в ладоши — и из старого граммофона, уже «заряженного» пластинкой, полилась музыка. — Вальс, в три такта. Просто покружимся на месте. Вы не против? Она шутила, но при этом внешне оставалась такой серьёзной, что я поражался. И шутку разгадывал только спустя десятки секунд. Потому на тот момент я был весьма шокирован. Я — и против этой нежной женщины, этого прекрасного создания. Дело было даже не в том, что она, пусть и почившая, но звезда. Дело не в том, что визуально и эстетически она казалась мне прекраснее любой другой женщины — и, несмотря на печальный конец истории, кажется до сих пор. Дело в образе. Я тысячу раз проклинал пуританское воспитание, но именно эта женщина, впитавшая в себя скромность и покорность, была достойнее и сильнее любой женщины, которая будто бы не стеснялась себя. Только на контрасте с Кэролайн я понял, что по бо́льшей части это всё напускное. Эксперименты со своим телом, пирсингом, шрамированием. Разнообразие в мужчинах (и женщинах, чего уж там) и способах получить плотское удовольствие. Я вовсе не против подобных вещей, но те женщины, с которыми я так или иначе общался, прибегали к этому от пустоты и поиска себя. Куда чаще, по крайней мере, чем те из них, кто просто искренне что-то любил. Наверное, мне стоит опустить, что Кэролайн в подобном не нуждалась. Что же. В ней не было ни грамма напускного. И потому я был искренне готов заменить любую ногу на протез, лишь бы эта женщина была рядом со мной. Вальс с ней оказался бесподобным. Идеально подходящая мне по росту, плывущая по воздуху, лёгкая, как пушинка... Порой я думаю даже — не зря ли отказался потом, в дальнейшем? Позже мы с ней много болтали. Она часто спрашивала о произошедшем за те тридцать лет, что она была мертва, и я впервые поблагодарил судьбу, что хоть немного учил историю. Нередко я уходил в реальный мир с обещанием найти детали о новейшей истории. Первые подозрения о непорядке закрались, когда спустя месяц я начал просыпаться с чувством, будто и вовсе не ложился. В голове не становилось спокойнее, а тело не отдыхало. И проблема была отнюдь не в том, что осознанный сон всё это отбирал, а Кэролайн, такая живая Кэролайн, заставляла меня о чём-то тревожиться. Нет, тело во время осознанного сна точно должно было отдыхать. А с приходом Кэролайн в мою ночную сонную жизнь, я, напротив, успокоился: когда у тебя есть кто-то, любящий тебя, и еженощно утаскивающий танцевать, ты всегда меньше волнуешься. Это я тоже точно знаю — читал о влиянии дофамина на мозг. Время шло. Один месяц, другой, сезон... Каждую неделю пробуждение давалось всё тяжелее, но я не показывал это своей Кэролайн. Своей призрачной сумасбродной, но сохраняющей достоинство, Кэролайн. Она дала мне слишком много положительных эмоций, чтобы я её тревожил. Зато я начал ездить по врачам. Не сказать, чтобы в моём мелком городишке жили и работали профи, но мои круги под глазами делали меня всё больше похожим на панду. Я должен был к кому-нибудь обратиться. Выбора просто не оставалось: учителя и родители списывали это на стресс от подготовки к экзаменам и советовали больше спать. Как будто я без них не увеличил продолжительность сна на два часа. Врачи тоже толком не понимали, что со мной творится. Терапевт вообще пожала плечами. — Я не понимаю, что у тебя тут может твориться, серьёзно. Ты спишь полные восемь часов? — Да. — И точно не страдаешь расстройствами сна и лунатизмом? — Мария Михайловна, у меня мать просыпается, если я на кухню за водой иду. Если бы что-то такое было — она бы заметила. — Не знаю. У тебя все симптомы недосыпа и переутомления. В тот день я был особенно мрачен. Преподаватели в очередной раз напомнили, что мне нужно побольше спать, родители насели с вопросами... мне было не до этого. Я тянулся к своей Кэролайн и не собирался её отпускать. Я вновь заснул и вошёл в её комнатушку, старательно держа на лице улыбку и на самом деле радуясь этой встрече, ради которой я и просыпался. Но она заметила, что я в не в духе. — Отчего печальны, молодой человек? Снова естественные науки не даются? — Если бы... — Неужели вас утомил Чертог? — Это был первый день, когда она стала кристально серьёзной и внешне, и в мыслях. Никакого притворства, никаких серьёзных мин во имя атмосферы. Только жёсткие и рубленые предложения по факту. Недолгий сумбурный диалог открыл мне правду. Я не в осознанном сне. То бишь, когда я засыпаю, несколько секунд я провожу в нём — но только чтобы суметь войти в Чертог Мёртвых. В Чертог Мёртвых, попасть в который совсем непросто. Своей влюблённостью я пробил дверь и оформил образ, в котором и жил дух настоящей Кэролайн. Прошедшая через Чистилище и уставшая от Небытия, она была рада принять меня, её невольного малолетнего спасителя. И, потихоньку, пребывая в Чертоге, я начал отдавать ему свою силу. — Мне очень жаль, что так получилось. — Так она сказала. — Не подумай плохого. Я вовсе не собиралась кормить этот Чертог. Но он пьёт из каждого человека по-разному, а потому... Я думала, что ты слегка устаёшь, и не больше. Но сейчас важно не это. На вопрос, что же именно у нас важного, что даже Чертог, пьющий силы, неважен, она тоже дала ответ. Долгий и обстоятельный. Чертог появляется на полгода. Человек входит в него впервые — и отсчёт пошёл. Эти полгода даются, чтобы одинокий дух и человек узнали друг друга получше. Чтобы они поняли, кто им попался. Чтобы они могли подумать: «А как быть дальше?». И через полгода человек и дух дают ответ о том, хотят ли они идти дальше. Человеку придётся оставить земное тело, но взамен он получит — как банально! — любовь. И вкупе с ней — возможность общаться с кем угодно. Такое цифровое бессмертие, только силами мистики. Обычно, если дух или человек быстро понимали, что хотят разойтись, духу не позволяли увязнуть в Небытие слишком сильно — вдруг найдётся человек, у которого будет с духом взаимная симпатия. Со мной же была немного другая история. Я провёл с ней пять месяцев. И теперь передо мной стоял выбор — оставить Кэролайн или оставить реальную жизнь. Далеко не самый лучший выбор. У меня были сомнения, а потому я спросил, как именно нам шагнуть вместе в Вечность. И она ответила. — Спустя месяц нам надо скрепить наши души. Именно тем действием, о котором ты подумал. Тогда пройдёт ровно полгода. Я готова шагнуть с тобой. Вопрос лишь в том, хочешь ли ты шагать вместе со мной. Обдумай это, и возвращайся через месяц. Следующий месяц... он даже не пролетел. Он промчался, будто бы в единую минуту. А я смотрел на утекающее сквозь пальцы время и не решался. Я не знал, какой сделать выбор. Как-то на автомате прошёл кусок жизни. Я умудрился кое-как не завалить экзамены. Все меня поздравляли, расспрашивали об университете, будущей работе и вообще планах на жизнь. Я отвечал какую-то абсолютно дежурную ерунду, и меня журили, потому что ждали каких-то серьёзных намерений. Это всё было неважно. Я думал над выбором. С одной стороны, у меня была неплохая жизнь в реальности. Меня уже воспитали счастливые родители, за старость которых я всё-таки нёс гигантскую ответственность — они сделали из меня человека. Уйти к Вечности и бросить их — это максимально свинский поступок, хотя, думаю, они бы его одобрили. И отчасти потому я не решался уйти. Если люди настолько поддерживают твой выбор, нельзя их бросать. С другой стороны, у меня была вечная жизнь в любви. Рядом с Кэролайн. И я спас бы её. Мою призрачную сумасшедшую Кэролайн. Я не смог бы вызволить её из Небытия после, да и она вряд ли захотела бы из него выйти. В тот злополучный день я засыпал в сомнениях. Однако, распахивая дверь Чертога, я знал, какое приму решение. Кэролайн уже ждала меня в пеньюаре. Счастливая, наконец пустившая на своё лицо что-то кроме одной и той же улыбки, раз за разом меня поражающей, она буквально бросилась ко мне. Мы слишком сблизились за полгода, чтобы она перестала думать о тех немногих приличиях, что формально обязана была соблюдать. И, смешно говорить, но тогда я впервые поцеловал её. И... целовать дух из Чертога — не совсем то же самое, что целовать реальную девушку. Тело в Чертоге слишком эфемерно, чтобы мысли держались внутри духа во время поцелуя. И, целуя Кэролайн я чувствовал весь её мысленный поток, все её оттенки эмоций. Я почувствовал её пьяное счастье. Невыразимое на словах, полное радости с горькой нотой печали — она знала, чем я должен был пожертвовать ради неё. А я думал о другом. О том, что я впервые поцеловал её. И о том, что впервые убил другое существо. Тоненький стилет, созданный в осознанном сне, легко прошёл между рёбер. Прямо в сердце. Она даже понять ничего не успела. Растаяла у меня на руках. Я выбрал реальность. И запахнул двери Чертога навсегда. Дружище, ныне ты спрашиваешь, стоит ли лететь к далёкой Кассиопее. Не просто так я писал тебе это огромное письмо. Ты, вероятно, подумаешь, что после очередного стакана коньяка я уже сошёл с ума, и печатаю бессвязный текст, который может произнести вслух только больной шизофазией. У меня была Кассиопея. Я выбрал реальность. А что случилось дальше, ты прекрасно знаешь. Мои родители погибли в автокатастрофе, а я так и не нашёл свою любовь, раз за разом вспоминая Кэролайн.. Реальность отпихнула моё счастье так же, как я отпихнул Кэролайн. Я отправил её в заточение — и реальность заточила меня в печали. И самое иронично-жестокое в том, что для призыва в Чертог нужна искренняя любовь. Пускай не к человеку. Пускай к образу. Но я не звезда. И у меня нет поклонниц. Я сгнию духом в Небытие. Я уже ощущаю его туман на своих плечах, ты должен понимать. Он знает, что мне не выбраться. Я там сгнию. А ты сгниёшь на этой планете, если не полетишь к Кассиопее. Пройдут многие года, когда ты вынырнешь из стазиса. Для твоего тела на субсветовой скорости пройдёт намного меньше — почитай об этом как-нибудь «Эндера Виггина», которого я уже устал тебе советовать. Мне слишком лень дописывать к этой истории описания физических законов. В любом случае... Кассиопеия — это билет в один конец с ценой в стирание всей твоей прошлой жизни. Но порой стоит купить его, пока твоя жизнь не стёрлась сама по себе.