***
— А ещё я очень хочу посетить выставку Айвазовского. — Оу. Обязательно сходим, — давит кривую улыбку Юра, наивно полагая, что выглядит при этом естественно. И чешет втихую под столом запястье. Метка зудит до неприличия, когда он нервничает или злится. А повод быть на взводе есть, ведь его просто напросто бесит эта идеально выхоленная мисс всегда при полном параде девушка Отабека. А она, светло и мило улыбаясь в ответ, приветливо продолжает интересоваться у Юры всем-всем-всем... и нежно-нежно поглаживать Беку по плечу. Лучезарная, стройная, с раскосыми глазами и тёмной копной волос Айгуль щебечет, как птичка, и Юра пытается так же открыто чирикать, мать его, в ответ. Не забывая в то же время подмечать, как та со всей ответственностью старается не отлипать от Беки ни на шаг. Так и цепляется мёртвой хваткой, не отпуская на расстояние вытянутой руки — метит территорию, гадина. И мягко, с кошачьим прищуром улыбается. «Где он только откопал такую редкостную стерву?» Юра даже не замечает, в какой момент начинает искренне презирать Айгуль. Похоже, что девушка отвечает на эти трепетные чувства ему взаимностью. — Юр, заранее прошу простить, но вечером нам с Гулей нужно будет отлучиться, — после длительных раздумий всё же выдаёт Отабек и, бегло скостив взгляд, тут же спешит с разъяснениями: — Знакомый ди-джей давно хотел пересечься, он работает в клубе неподалёку... — Тебе ведь ещё нет восемнадцати, сам понимаешь, — решительно договаривает за Беку Айгуль. Всё с тем же задорным прищуром не упускает ни одной возможности, дабы продемонстрировать чрезмерную близость и просто фантастическое взаимопонимание со своим парнем. Снова и снова неуловимыми намёками проводит между их парой и Юрой черту. «Да они, чёрт возьми, даже не родственные души, откуда столько эмпатии!?» — Юра про себя шипит, плюётся, но продолжает тянуть дебильную улыбку: — Конечно, Гулия, понимаю, тут уж ничего не попишешь, — каждый раз делая невинное: «упс, как же там зовут эту мраа…к, какую жгучую мадам». Ага, забудешь тут «Лунный цветок», чтоб её, чёртова ведьма. Не зря он с подозрением относится к бабам, все они такие. — Юр, пора бы уже запомнить, — чуть сильнее, чем обычно хмурясь, делает замечание Отабек. — Айгуль, можно просто Гуля, — доброжелательно поправляет та. И Юра бухтит в ответ что-то нечленораздельное в знак согласия. Конечно же, он исправится. Обязательно — как только, так сразу. Сейчас они сидят в небольшом кафе, безумно вымотавшиеся, поскольку уже как два дня вот так туристами тусят по Питеру втроём. И, наблюдая сквозь тошнотные спазмы всё это время картину их чистой любви, Юра, как наивный деревенский дурачок, только теперь начинает въезжать... С каких пор сам Бека так стремительно успел от него отдалиться? В какой момент так случилось, что их разговоры с запоем и наперебой плавно перетекли в сухие отписки в чатах? Когда бесконечные видеозвонки стали случатся всё реже, грозясь и вовсе сойти на нет? И почему после долгих уговоров Бека вроде как здесь с ним, но вроде и не здесь, а с ней. А самая главная тайна, покрытая мраком — как эта ведьма вообще успела у него появиться? «Может, к такому стечению подтолкнула предательская метка?» Отабек ведь был первым, кому он показал (слёт в Москве как раз попал на то время), но тот отреагировал совершенно вменяемо, даже советы раздавал. Да и Юра настолько привык считать — хоть и на расстоянии, Бека всецело принадлежит ему, что и мысли не допускал о каких-то переменах между ними. Ведь когда там найдётся с его занятостью тот самый соулмейт? Но спустя каких-то полгода ожидания, наконец, услышав долгожданное: «Обязательно приеду, Юр, я же обещал», — внезапное продолжение заставило кардинально своё мнение на этот счёт изменить... — ...только дождусь отпуска своей девушки, она тоже безумно хотела увидеть Питер. Юра так и не нашёлся, что сказать, кроме короткого «о'кей». Отабек ещё что-то продолжал уточнять, а он тупо включил ответы на автопилот. Под кожей в один миг словно заползали маленькие мерзкие сколопендры, жаля тысячу раз в секунду и отравляя ядом неприятия кровь. Считать себя отвергнутым? Они ведь никогда ни в чём таком друг другу не признавались. Чувствовать себя преданным? Но даже друзья не обязаны предоставлять о личном полный отчёт. «Да как же вообще теперь воспринимать себя по отношению к нему и, самое главное, кем!?» В эту секунду Юра осознал абсолютно точно одно — он для Беки теперь уже не тот особенный человек, которым с уверенностью мнил себя всё это время. Возможно, когда-то таким и был, но... «Неужели всё из-за метки?» — Ну, тогда до связи, — совершенно обыденно Отабек подвёл разговор к концу. А Юра, бледный как смерть, молча нажал на отбой, не в состоянии выдавить ни звука. В голове было пусто-пусто, подкожные сколопендры, кажется, успели добраться до лёгких и желудка. Юру схватил рвотный позыв, хорошо, что не успел ни черта пожрать. Метка начала неприятно ныть. Ну, ни фига ж себе! Так вот какие эмоции он должен был испытать, чтобы на том конце связи, наконец, отозвались. Но сейчас ему было откровенно срать на соулмейта. Срать на всё. Он тут же отбуксировался в ванную и, кажется, вечность отмокал под ледяным душем. Потом, прозрев, что так недолго и простыть, укутался в махровый халат, бегом соображая горячий чай с лимоном. Причём о том, что тот горячий, судил только по вскипевшему чайнику, поскольку, буквально заливая его в себя, температуру не ощущал совершенно. А после его ждала бессонная ночь: без мыслей, без переживаний, без ничего. Просто бессонная. И так две недели — как зомби. Даже с тренировок попросили удалиться, во избежание получения травмы. — Остынь. Приведи голову в порядок, потом возвращайся, не то пришибёшь... не себя, так кого-нибудь, — гаркнул, не выдержав творящейся на льду порнографии Яков. А Виктор осторожно, словно понимая, что к чему, его поддержал. Кацудон соглашаясь с ними, тоже активно закивал в поддержку — типа и его мнение должно было парить Юру. Но в целом они были правы. Осознавать свои истинные чувства к лучшему другу страшно до жути. Особенно когда уже поздно. Тем более, если ещё и судьба решила всё не в твою с ним пользу. А ведь не придавал особого значения тем странным искрам, которые вспыхивали между ними сразу после откатки Маднесс. Только к чему теперь вспоминать, насколько безнадёжно он был слеп и туп. Юра молча поплёлся домой, стараясь больше ни о чём не думать. Ему хватило с лихвой пары попыток расставить всё по полочкам, после чего, захлёбываясь истеричным рёвом, глотал честно стянутый у деды Корвалол. А уже через пару дней в аэропорту Отабек улыбался одними глазами. Так он делал всегда лишь для него — для Юры. И только на душе стало попускать, как из-за спины появилась та самая... «Пиздец приехали, а ведь до последнего надеялся, что её существование просто сраный приход».***
Юра приползает домой за полночь. В говнище. То, что ему ещё не исполнилось восемнадцать, не мешает гордо налакаться у местного магазина с местной примагазной интеллигенцией. Это только в клуб нельзя с правильным Бекой, а всё остальное ещё как можно. — Дьявол! Убейте меня кто-нибудь ментально, — он тут же таранит носом подушку, башка трещит, во рту словно кошки устроили вакханалию, а в извилинах помимо «вертолётов» и вопреки стараниям, всё те же дерьмовые мысли. О Беке, о сучке рядом с ним и о соулмейте. Кстати, метка уже как полвечера нестерпимо печёт и ноет. И почему этот гад или гадина подаёт признаки жизни только в таких ситуациях и только устраивая ему бонусные пытки. Словно добить хочет, падла. Что делать дальше, Юра не знает. Вот как прожить оставшиеся четыре дня и не наблюдать искажённые счастьем гримасы тех двоих? — Ну, ничего, Юра, ты сможешь, ты сильный, — уговаривает себя он и, с ожидаемо догнавшим спазмом брюшной полости, мчится стремглав к санузлу. — Желудок у тебя только слабый, а сам ты ещё о-го-го какой силач... «Силача» лихорадит в пьяном угаре всю ночь. Лишь пробивающимся сквозь пелену дурмана сознанием он ощущает, как чьи-то заботливые руки его обтирают, подносят тазики и меняют компрессы. Судя по настенным часам, легче ему становится лишь ближе к вечеру следующего дня; по биологическим, кажется, и вовсе через целую вечность. — Вот такими вот палёными синьками незаметно и всирается молодость. — Юру нереально штормит, но дикое желание отлить магическим образом заставляет принять вертикальное положение. И когда уже вроде направление задано, внезапно отвлекает возмущённый полушёпот из-за приоткрытой двери соседней комнаты. «Неужели даже эти голубки способны собачиться?» — любопытство берёт верх мгновенно. И вот, самоотверженно забыв про зов нужды, Юра бесшумной поступью ниндзя и непоколебимой решимостью самурая вовсю крадётся к заветному просвету. Лишь шмота в тему не хватает. — Гуль, пожалуйста, сделай с этим что-нибудь, а то у меня крыша окончательно съедет, — с подозрительной отдышкой в голосе стонет Бека. И только Юра решает что ошибся, только рефлексирует, чтобы потеряться подальше, дабы не травмировать и так больную психику зрелищем не для несовершеннолетних, как: — Даже для меня это теперь нелегко. Ваша связь крепнет день ото дня, чтобы блокировать её, вскоре придётся тянуть твои или мои жизненные силы. Юра тихонько толкает дверь, и та с предательским скрипом всё же позволяет узреть, как Айгуль что-то старательно втирает Отабеку в предплечье. Аккурат в том месте, где, словно выцветший рисунок хной, красуется метка. Контуры блеклые, но вполне различимы, и каждый её завиток, точно выдавливаемый паяльником, начинает гореть на Юрином запястье. — Ненавижу, — в один миг Юру начинает трясти и заживо выжигать изнутри. Ноги подкашиваются, а мозг, о, аллилуйя, просто отказывается работать. И Юра этому безгранично рад, ибо в любом другом случае он совершенно точно сошёл бы с ума на месте. Абсолютно уверенно ощущал себя полным ничтожеством, жаждущим рвать и метать невменяемым шизиком с последующим билетом в соответствующую лечебницу в смирительной рубашке. А сейчас только слёзы, астматическая отдышка и пустота — считай, повезло, блядь, отделался лёгким испугом. Юра даже не осознаёт, в какой момент оказывается у входной двери полностью одетый. Отабек что-то говорит, пытается задержать, но глухой удар в челюсть выходит ещё каким аргументным аргументом, чтобы тот заткнулся и оставил его в покое. А потом улочки резко начинают сменять одна другую до тех пор, пока перед ним не предстаёт взволнованное лицо Виктора и всклокоченного Юри. Ну, конечно же! Куда ему ещё можно было податься, как ни к самому яркому представителю бывших соул-меньшинств.***
«Несмотря на активно пропагандируемую лояльность, дискриминация однополых соулмейтов имеет место быть. Зачастую предвзятость появляется лишь потому, что такие пары, как правило, невообразимо талантливы в любом роде деятельности, где так или иначе решили проявить себя. Злые языки, гонения, пренебрежение продолжают проявляться особенно остро в публичных и высококонкурентных сферах. И всё это однополым соул-партнёрам приходится сносить, не учитывая того факта, что сама природа, словно в противовес дарованию, обрекает их невозможностью зачать потомство».
— Ну, а по этому поводу что думаешь? — домучив до точки очередную из разномастных статей, поинтересовался Виктор. Юра знал, он не стращал, просто, как человек самостоятельно прошедший в этом плане через многое, морально готовил его сразу ко всему. — Думаю, однополые соулы то ещё дерьмище. — Метка у Юры на тот момент проявлялась уже как неделю, конечно, Виктор заметил, засуетился, решил просветить. Что ж, сам напросился на «философию от Плисецкого»: — С одной стороны лучше его никогда и не знать, чем проходить через подобную херь. С другой... не быть же настолько бесхребетным, чтоб даже не пытаться бороться за собственное счастье. — Оо-о. Смотрю, наш Юрио не из робкого десятка, — картинно веселился Виктор, пряча во взгляде явные отклики тоски. — Поэтому уделаю тебя на предстоящем кубке, как ископаемое, старикашка, — строптиво отмахнулся Юра, заметно разряжая обстановку. Конечно, соулмейт — это просто нереальный подарок судьбы, запредельное везение в пару процентов на сотню, но... как тут ни сомневаться, когда жертва такого «везения» почти каждый день перед глазами. Юра был в курсе секрета Виктора довольно давно. Подслушал как-то разговор с Яковом. Знал, что тому в своё время пришлось отказаться от пары ради карьеры. Парень был старше и явно мудрее, согласился ради их общего блага без обвинений и скандалов. Хотя, возможно, не без толики надежды на то, что тот передумает. Но по злостному велению судьбы Виктор даже не успел пожалеть о своём поступке. Его соулмейт погиб в автокатастрофе спустя всего пару месяцев после расставания. И внутри словно что-то сломалось. Юра наблюдал собственными глазами, как Виктор, не видя ничего, кроме карьеры, успевал менять партнёров как перчатки. Стал проявлять полное пренебрежение к рамкам и правилам. Свободолюбивый, беспристрастный и неудержимый — казалось, Виктор помимо фигурного катания больше не мог по-настоящему увлечься ничем и никем. Не мог до того момента, пока не встретил Юри. Нет, тот не стал ему вторым соулмейтом, такого в природе не бывает. Просто фантастическим образом подарил покой и умиротворение; стал опорой, исцелил безграничным теплом его раны — Виктор сам чуть позже признался. Признался и начал сиять не только в свете софитов, а своим неповторимым внутренним светом. Даже слепой бы увидел.***
— Это был уже его пятый визит, — мягко информирует Виктор. Но Юре теперь вовсе и не обязательно об этом говорить. Их связь с Отабеком восстанавливается с фантастической скоростью. Сейчас он стал чувствовать много чего и прекрасно знает, как тот переживает и не находит себе места. Однако ключевой вопрос — из-за кого? — К чему ты клонишь? Мне нужно установить лимит его посещений, чтобы показаться на глаза? Уже как два дня и три ночи Юра ютится в гнёздышке Виктора и Юри, но клокочущее отвращение никак не прекращает ртутью разливаться по жилам. Он совершенно точно продолжает себя чувствовать преданным, отвергнутым, обманутым, униженным. Жалеть себя и ничего не предпринимать. А ещё видит, что Виктора это затяжное саморазложение уже порядком клинит. — Клоню к тому, что никто не застрахован от глупостей, как и никто не знает, сколько времени отведено, чтобы их исправить. — Неожиданно у того оказывается непревзойдённый талант давить, совершенно ни на чём не настаивая: — Ты точно не хочешь хотя бы поговорить? И Юра знает, что это низко, но не может сдержать отраву, сжирающую его изнутри: — Уволь, вот только не надо проецировать своё трагичное прошлое на меня. Виктор проглатывает такой плевок в душу молча, хотя, выдержав паузу, всё же продолжает: — А ты знаешь, что перед тем, как сесть тогда за руль, мой соулмейт многократно пытался мне дозвониться? Только я активно делал вид, что занят. А чуть позже мне позвонили уже из морга, — в его голосе сталь, в глазах — арктический холод. Юра понимает, что сморозил полную чушь, но дебильная гордость не позволяет признать неправоту и заставляет снова прятать голову в песок. — Сорян, не подумав, ляпнул. Я оставлю вас с Кацудоном в покое сразу же, как они свалят. ОК? — Извиняюсь... Чай готов, — кротко вмешивается Юри. И поймавший запал Виктор, осекается: — Оставайся сколько угодно, поверь, твой кокон в углу нам не мешает. Но кому от этого лучше, — цыкает он и на выходе из комнаты что-то шепчет Кацуки в ответ, трепетно обнимает за плечи и до того, как тот окончательно побагровеет от услышанного, уводит на кухню. А Юре снова хочется реветь, биться головой об стену и выть затравленным зверем.***
Юра долго воюет с замочной скважиной, пока не понимает, что это вовсе не замок заело, а Отабек сволочь не замкнул после своего отъезда дверь. Совершенно не стесняясь классической матерной манеры возмущения, он вваливается в прихожую, наскоро стягивая толстовку и кеды. Родной дом встречает на удивление идеальным порядком и... запахом дыма? Юра не долго думая отчаянно кидается шарить по комнатам в поисках пожара, хотя спустя пару минут метаний так и не находит ничего воспламенившегося. Ничего, кроме дымящего в форточку на кухне Отабека. — Бека, ты куришь? — как в старом заезженном анекдоте, единственное, что решает ляпнуть Юра. — Попробуй тут не закури. Ты не подумай, я не специально выжидал, а вроде как паспорт забыл. — У того лицо осунувшееся и исхудавшее, под глазами тёмные круги, но взгляд уверенный, прямой — больше не ускользающий. — Раз такие обстоятельства, может, всё же поговорим? А ведь Юра так рьяно прятался, больше всего боясь увидеть именно эти родные, искренне переживающие Бекины глаза. Глаза, которые как отражение души, никогда не умели ему лгать, фатально обезоруживая. Глаза, которые невозможно ненавидеть. И Юра тут же шугливо начинает пятиться назад в попытках дать дёру. Бека нагоняет в два маха, прижимает к стене, заполошно дышит в безмолвном протесте. Не даёт вырваться, хотя тот брыкается что есть мочи, шипит, бьёт локтями наотмашь в живот. Отабек сипло стонет, но хватку не ослабляет. Они так и сползают на ковёр сцепленным по рукам и ногам гуськом. — Юра, пожалуйста. — Не прощу! Я тебя никогда не прощу, — загнанно вопит Юра. — Юр, не надо прощать, ты просто послушай, — голос Отабека такой же ровный, спокойный, как взгляд, и Юру от этого кроет только сильнее. Он закрывает уши, жмурится, что есть мочи, начинает прерывисто хныкать. Если тот сейчас станет вещать, мол, ничего не поделать, хочу быть со своей стервой — дело точно закончится чьим-то убийством. Бека словно читает мысли: — Да тебя я люблю, бестолочь ты упёртая, уже давно люблю. Совсем не как друга. И ещё до этих грёбаных меток! А с Айгуль на самом деле я никогда и не встречался. Кровь начинает стремительно отливать от головы, и Юра волшебным образом отмирает, а, окончательно убедившись, что только что поймал не слуховую галлюцинацию, снова впадает в дезориентированный ступор. Сердце совершенно нагло проёбывает удар за ударом. Бека с явным облегчением тут же мостится рядом и беззлобно отвешивает ему затрещину, чтоб вернулся из астрала. По-любому чувствует, что обида у Юры, как у чистокровного сиамского — так просто не отпустит. Ну, хотя бы согласен слушать — уже прогресс. Пожалуй, им предстоит долгий разговор.***
Отабек беспросветно и бесповоротно любил Юру уже давно. А с недавних пор после задушевных видеосозвонов так же душевно и абсолютно бессовестно сгорал от желания к нему же. В общем, люто фантазировал, потом умирал со стыда, сходил с ума от тоски и неразделенности чувств и так по кругу день изо дня. А Юра? Юра был еще слишком Юра, чтобы о чём-то таком задумываться и уж тем более подобное принять. И только удалось встретиться после месяцев разлуки, как на тебе — «соулприз», будь он неладен. Да, Отабека тихо бомбило, да, Отабек нестерпимо страдал, но Отабек понимал, что даже нарисовавшаяся у Юры злосчастная метка не сможет ничего изменить. В тот день он уверенно решил, что если теперь его судьба лишь наблюдать за счастьем Юры со стороны, так тому и быть — он примет эту судьбу. — Ох, ни черта ж себе. — Метка у Отабека начала проявляться где-то неделю спустя. Конечно, её идентичность с той, что у Юры, не подлежала сомнению, ибо «о боги, какое везение, Юрина была изучена уже вдоль и поперёк». Вмиг ворвавшееся в сердце запредельное счастье стало грозиться пробить грудную клетку. Бека сорвался на всех парах, чтобы незамедлительно его разделить. Юра нашёлся в общем холле апартаментов, где, перекрикивая популярное соулмейт шоу по ТВ, обеспокоенно делился с Виктором видимо чем-то злободневным. Отабек хоть и жаждал ошеломить свою родственную душу как можно скорее, отнюдь не планировал демонстрировать столь трепетный миг третьим лицам. Поэтому тут же притормозил, решив выждать момент. Но... — Однополый соул, то ещё дерьмище, — ядовито, с откровенным презрением процедил Юра, и по-идиотски безнадёжно счастливого Беку словно прибило пыльным мешком. — Уж лучше я его никогда и знать не буду, чем проходить через их педотную херь. Эти слова мгновенно разъели кислотой сознание и запеклись на душе несводимым рубцом. Как потом оказался в собственной комнате, Отабек даже не въехал. Мысли дико путались, разум конкретно сбоило, но даже в таком всепоглощающем шоке главное для него не изменилось. Раз Юра столь рьяно не желал однополого соул-партнёра, то Бека наступит себе на горло, но сделает всё возможное, чтобы избавить от страданий родственную душу. Чёрт, да он костьми ляжет, но любыми силами убережёт Юру от боли отторжения и неприятия собственной судьбы.***
— Уши у тебя до хрена избирательные. Мы совершенно о другом тогда говорили. — Так я ни разу и не мастер подслушивания. Тем более через орущий телек. — Ты, походу, мастер: «сам себе придумал, сам себе закусил». Ещё и с бабой из-за самообиды замутил, предатель, — технично возвращается к интересующему вопросу Юра, не упуская шанса упрекнуть. Теперь уж точно выпытает всё как на духу. — Юр, я же сказал, Айгуль моя двоюродная сестра. И, к сведению, потомственный шаман. Довела её моя моральная ломка, поэтому и помогала заглушить связь. — Бла-бла-бла. Так и думал, что эта чёртова баба ведьма! А её бескорыстный альтруизм вообще очень странный, — окончательно вычеркнув терпимость из списка планируемых достижений, всё же сокрушается Юра. Отабек подсаживается к его возмущённо развалившейся на кровати персоне, с отрешённой ухмылкой трёт переносицу, картинно закатывает глаза — с виду абсолютно не скажешь, что до сих пор не находит себе места. Вот только прозревшее от эмоциональной блокады Юрино эго теперь не надуришь. — Твой великодушный благодетель типа менее странный? Три дня чуть ли не посылал с каменным лицом, а тут добродушно дёрнуло нас провожать, — в неизменно ровном голосе Беки едва ли читается ревность. Тем не менее, Юре хватает, чтоб упиться ей буквально вусмерть. — Витя, что ли, — язвительно тянет он, катая на языке чужое имя. Хотя сразу же снисходит до подозрения: — А в аэропорту вдруг выяснилось, что ты паспорт забыл, хоть и трижды проверял. — Хм-м... Однако, как всё оказывается элементарно, Ватсон. — Вот жешь сводник, Кацудон его дери, всё-таки не смог сидеть на жопе ровно. — А ты до сих пор против? — как бы промежду прочим в отместку поддевает Бека. Походу, наконец, раскрепощается. И Юра даже убеждает себя, что так оно и есть. Ровно до тех пор, пока не решает приподняться. А там и без ментальных потуг созерцает, как Отабек внимательно изучает стену с кричащим выжиданием ответа во взгляде. Сердце снова начинает лажать. — Я ещё чуток зол на что-то. Ток не вкурю, на что, — прикрывая собственное смятение, выкручивается Юра, и оба многозначительно замолкают. Мда уж, долгие разговоры по душам уже давно не их тема. Да и что тут говорить, если пульс теперь частит за двоих, дыхание перехватывает на пару, а волнение из-за неконтролируемого обмена чувств только усиливает возбуждение в разы. Юра снова откидывается назад, технично прикидываясь тапком. Бека тянется за телефоном, потом останавливается, тяжело вздыхает: — Тц. Зловредная же мне перепала зараза, — и вырубает ночник... Спустя мгновение Юра начинает ощущать его невменяемо горячее дыхание уже на своей шее. Поцелуи Беки обжигают, возносят до небес и стремглав ухают оттуда обратно в его объятия. Уже через пару секунд такой сладкой пытки Юра хочет орать мартовским котом и лезть на стену одновременно. Но не оттого, что с ним вся эта нирвана впервые... А потому, что сквозь дикое возбуждение совершенно отчётливо чувствует, как убийственно спокойный сейчас в своих действиях Бека жаждет оказаться на той же стене не меньше. Юра с упоением подставляется под ласкающие его губы, руки, с жадным фанатизмом трёт запястье о чужое предплечье. — Тише-тише, сейчас всё будет, — успокаивающе шепчет Отабек прямо в губы. Цепляет языком кромку дёсен, с томной оттяжкой углубляет поцелуй, и Юра готов кончить уже от одного его трепетного жара у себя во рту. А затем Бека, наконец, ловит на себе неугомонную кисть, прижимает метку к метке... И волны одуряющего тепла начинают просачиваться под кожу, разливаться по венам, выкручивать органы, впитываться в каждую частицу тела. Их энергетические потоки смешиваются, объединяются, преумножаются — распаляют настолько остро, что обоих начинает лихорадочно трясти. Грудную клетку Юры распирает непонятным: всепоглощающим, ярким. Бесконтрольно дорвавшись, он чуть ли не панически захлёбывается, черпая это чувство через край. — Бека, у меня сейчас крышу к хуям снесёт, — нервозно хнычет он. Безмолвной поддержкой Отабек тут же переплетает их пальцы, сжимает в объятиях бережно, крепко и уж теперь, несомненно, лишь ему одному в целом мире улыбается одними глазами. «Слишком сильно, слишком остро, блядь, слишком много всего», — скребётся в сознании одуревшим зверьком. Юра впервые ощущает Беку настолько безысходно своим, что снова хочется реветь и орать, но теперь от запредельного счастья. Желать ещё большего — откровенное хамство, но выворачивающее наизнанку исступление не собирается униматься, даже когда поток единения начинает их попускать. Всё то, что происходит потом, запоминается лишь урывками, смазанными фрагментами. Сам Юра, словно сторонний наблюдатель собственных действий, не перестаёт поражаться, откуда в нём взялось столько неприкрытой развязности и распутного сумасбродства. Отабек, пытающийся воззвать к разуму и в то же время вытягивающий его руки из-под резинки собственных штанов — пожалуй, тоже. Тем не менее, спешно стягиваемая футболка и медленно разъезжающиеся в поперечном шпагате ноги становятся последней каплей. Похоже, дальше Беке гораздо проще верить в то, что творящийся с ними беспредел просто иллюзия, а в Юру и вовсе вселился кто-то другой. И этот кто-то с явными бесами в глазах, несмотря на доводы разума, нарывается, дразнит, пока Бекина хвалёная выдержка окончательно не машет рукой. Как впрочем, следуя примеру последней, и оставшаяся на них одежда. — Что ж ты творишь со мной, а? Безбашенное ты моё создание, — последнее, что внятно отцифровывает Юра перед тем, как стробоскопные вспышки рассудка начинают резко учащаться. Единственной постоянной константой этой ошалелой карусели сознания остаётся всё такой же бережно-напористый Бека, который неуловимой цепочкой поцелуев успевает добраться даже там, где пиздец как стыдно. Да везде. И когда Юра понимает, что предательский стыд может превалировать даже над его бесшабашным безумством, Бека уже бережно придерживает его за оголённые бёдра, выделывая своими пальцами и языком нечто немыслимо виртуозное. То, во что Юра совершенно не желает вникать, но безоговорочно в этом тонет. То, из-за чего даже не замечает, когда именно кардинально полярно становится настолько болезненно-туго и обжигающе-пряно. Прямо снизу пронизывает в комок нервов с оттяжкой, что совсем аж вдруг дурно дышать. Бека тотчас над ним нависает и, настороженно замерев, с неустанным беспокойством во взгляде сканирует каждую эмоцию, в которую Юру швыряет. «Просто сама добродетель, ёб твою...» — Ха-ах! — Именно в таком ирреальном состоянии Юру пронимает тем, что быть изнывающе распластанным, похабно стонать прямо Беке в лицо уже даже не стыдно. Это полный аут, сводящий его остервенелую решимость в ничто. Юре только и остаётся, как не прозревшему котёнку с расфокусированным глазами, цепляться за Беку что есть силы, урывисто вжимать в себя, обнимая ногами. Пытаться глушить стрёмные звуки, что на особо резких движениях бёдер бесконтрольно слетают у него из груди. И, да, это единственное, на что Юру хватает, поскольку сдерживать жар, распаляющийся бешеным вихрем внутри — гиблое дело. А, впрочем, весь этот чумной сюрреализм из ощущений и чувств буквально выворачивает наизнанку в один миг. Миг, когда их общее сумасшествие на двоих внезапно зависает. Именно тогда выжимающий досуха спазм продирает немыслимо цепко и остро и до такой степени ослепляюще ярко, что, чёрт возьми, куда уж больше, но снова до одури много всего. Только лишь миг, и Юрин крышняк уже, нет, не срывает, а тупо выхлёстывает к херам в небытие.***
Еле-еле выпутавшись из зыбких объятий сна, первое, что Юра наблюдает, это сверлящего его взглядом Отабека. Тот лежит рядом и по-партизански молчит. Даже не торопится объяснять, где Юра так безбожно накосячил, что он его теперь чуть ли не освежёвывает воспалёнными глазами. — Бек, ты снова что-то курил? — до того, как не на шутку испугаться, натужно рожает Юра. — Нет. Просто одно настырное недоразумение довело до нездоровой рефлексии, — с лирической оттяжкой в интонации и тонким намёком на укор информирует Бека. — Только кончило и тут же рухнуло с лихорадкой, как гром среди ясного неба. Ну, хоть после этих слов атрофированное на всю голову сознание начинает подкидывать смутные ощущения того, как сквозь зябкую пелену полудрёма до боли знакомые руки заботливо его обтирали, кутали в одеяло, меняли компресс. Юра берёт глубже, копает дальше и... как назло, вспоминает в красках абсолютно всё. Тихо про себя фигеет, но себе не изменяет: — Как гром, значит. То-то выглядишь, как после удара молнией, — сухо констатирует он. Один фиг реальный эмоциональный посыл Отабек стопудово палит на раз. И, действительно, тот даже не пытается парировать. Лишь неуловимой прытью подминает его под себя и до тайфуна из мурашек шепчет прям в ухо: — Ты как? Всю ночь жар не спадал. На удивление Юра чувствует себя отдохнувшим и посвежевшим. Даже никакого дискомфорта в месте, больше всего нарывавшемся вчера на приятности. Правда, для пущей уверенности лучше встать и проверить, но он не успевает даже что-либо ответить Беке. Можно бы, конечно, и забить на хрен знает где надрывно затарахтевший телефон. Но если это Яков, то спустит потом три шкуры. Инстинкт самосохранения неотвратимо побеждает, заставляя нехотя ковырять ворох одежды на полу. Непомерным усилием воли всё же выудить раздражитель, не глядя, нажать на «принять» и мгновенно жалеть о содеянном. Потому что Виктор, чтоб его, блядь, сходу заваливает шквалом вопросов в секунду, пытаясь выпытать всё, сейчас же и сразу. У него это даже почти получается. Почти. Поскольку опрометчиво предложив заехать забрать Бекин паспорт, даже не замечает, как от такого нахальства не на шутку свирепеет оппонент. Приходится технично умывать руки. И только один облегчённо вздыхает, как теперь настырно трещит телефон второго. По односложным Беки трудно догадаться, о чём идёт речь, тем более, когда на том конце провода говорят по-казахски. Но кто б сомневался, что одна живучая гадина всё же смогла без него благополучно долететь. — Бе-ка! — наперебой её вдохновлённому трёпу возмущённо скандирует Юра. Взгляд угрюмый, а в голосе яро клокочут собственнические ноты. Однозначно чуя его нервозный мандраж, Отабек сворачивает разговор, толком не начав. — Заруби себе, если ты мне изменишь... — вслед отбрасываемой трубке хлёсткой угрозой замахивается тот, но сразу, замешкав, подвисает. — То что? — явно наслаждаясь ситуацией, с вызовом роняет Бека. Видит, паршивец, что ввиду последних событий Юру ещё долго так будет троить. Хотя немедля тянет за руку на себя, убирает чёлку с насупленного лица и уже по накатанной нахально лыбится одними глазами. Как пить дать, заставляет снова безысходно капитулировать: — То всё. Сдохну от горя, а ты всю жизнь будешь мучиться чувством вины. — Юр, а давай поступим оригинальней, — деловито предлагает Отабек. — Назло трагичным штампам драматизма возьмём и по-скромному будем счастливы вдвоём. Юру так и дёргает, уверенно кивая в знак согласия, кричать «беру, заверните», но паранойя, уверенно засевшая в мозгу, не менее уверенно выдаёт за него: — А как же всякие ущемления однополых соулов? — он сразу осекается, но всё же неестественно настороженно добавляет: — Да и сам я ещё тот не подарок... — Угум, — категорично соглашается Бека. — Ещё та многострадальная заноза в заднице. Плюс характер скверный и нрав хуже пули со смещённым центром тяжести. А в бонус к такой радости лютая дискриминация общественности. — Стоп-стоп, да понял я, не трави... — Но именно без этой занозы мне и жить-то полноценно до драной одури невозможно. И если колкие обратки Беки только что чуть ли не уничижали в ноль, то после последней слетевшей с его губ фразы в груди неконтролируемо теплеет. — Я тебя никому не отдам, Юр. И сам от тебя никуда не денусь, — невозмутимой уверенностью, без заминок и лирических отступлений идёт на добивание Бека. Юра от неожиданности аж закашливается, потом молниеносной резвостью заматывается в одеяло и старается не дышать — типа от этого сердце будет меньше частить. Однако всё же высовывает нос из самопального свёртка: — А общественность? — Теперь им в честь нашего счастья долго давиться своими предрассудками. Пусть хоть удавятся. — Сейчас тотальное спокойствие Беки Юра ощущает всеми фибрами души и от этого нехило так преисполняется уверенностью сам. — А попытаются щемить, я за тебя и глотку перегрызу. — Наверное, самое дерзкое, что Бека когда-либо столь непрошибаемо-серьёзно произносил. Да чего греха таить, и звучат его слова настолько круче любых признаний, что, набей их на безымянных, по-любому смотрелись бы пизже парных золотых Виктора и Кацудона. Юра, возможно, даже предложит. Возможно. Но как-нибудь потом. Потому что сейчас Бека одним махом срывает уже порядком заколебавшее одеяло, разворачивает его лицом к лицу и целует так, что того снова выхлёстывает. На этот раз, пожалуй, в космос. Ибо перед глазами весьма отчётливо вовсю мерцают звёзды. А изнутри распирает тем самым неотвратимо-прекрасным, которое с Бекой можно до умопомрачения нещадно делить, слагать и приумножать. «Так во-от ты какая, связь... Не по-детски штырящая», — наконец, синхронизируясь с новой системой мировосприятия, самозабвенно залипает Юра. И теперь-то становится реально плевать на дебильные законы драмы, дискриминацию с предвзятостью и всех патологически обделённых придурков, придумавших ту упоротую ересь. Потому что за такую связующую их формулу запредельного счастья не зазорно действительно и в глотки вгрызаться.