прекрасное

Иногда всё совсем не так, как кажется со стороны. То, как говорится, что нормальному человеку смерть, Хёджону – радость и развлечение. Хёджона, как говорится, умом не понять, привычной логикой не измерить… ничерта с ним не сделать, если честно. Бесит. Хвитэк медленно набирает код на дверном замке, второй рукой с трудом удерживая лямку рюкзака на гудящем плече, зевает и просто хочет лечь. Но сначала – жрать. Ну тут как. Не всем желаниям суждено сбываться, вообще-то. Таков мир, c'est la vie и всё такое прочее. В квартире очень тихо, если не считать возбуждённого сопения, доносящегося из глубины комнаты. А ещё – пахнет вчерашней пиццей, затхлым воздухом и – едва уловимо – табаком. - Как же ты меня задрал, - тихо говорит Хвитэк, наконец, сбрасывая рюкзак на пол, и стаскивая кеды, наступив носком на задник. – Ты меня задрал! – чуть громче повторяет он, но никакой реакции, естественно, не следует. С другой стороны, это тоже можно считать постоянством. И в жизни, и в отношениях. В холодильнике, естественно, пусто. Ну конечно, разным там Высочествам не пристало отдирать свою тощую задницу от нагретого кресла и тащиться за покупками. Принцессы питаются солнечным светом и радужной пыльцой. А простым смертным, если что, можно и перебиться. В конце концов, можно просто сесть на вечно измятую кровать, и в своё удовольствие л и ц е з р е т ь Прекрасное. - Мудак ты, - тихо говорит Хвитэк, но Прекрасное снова остаётся глухо к гласу вопиющего в пустыне. Прекрасное называется Ким Хёджон, весит чуть больше среднестатистической кошки, говорит мультяшным голосом и втихаря курит в широко открытое окно. Хвитэк грустно вздыхает, садится на кровать и принимается растирать уставшие за рабочий день ноги, при этом, естественно, л и ц е з р е е т. Тонкие от постоянного обесцвечивания, уже неделю не знающие расчёски волосы-гнездо, тощая как у только что вылупившегося птенца шея, узкие плечи, выпирающие на ссутуленной спине позвонки, ровненький ряд. На самом деле, это красиво. Если, конечно, не считать растянутой белой майки и тощих ног, торчащих, как нелепые ветки из красных домашних шортов (под которыми, конечно же, ничего нет, ничего л и ш н е г о). Прекрасное Создание, уже неделю питающееся пыльцой и светом (и ежедневной пиццей из ближайшей забегаловки, имеющей курьера), сидит, сложившись, кажется, больше, чем вдвое, в любимом кожаном кресле Хвитэка, на голове Прекрасного Создания любимые наушники Хвитэка, на которые он потратил половину зарплаты пару месяцев назад. Высочество изволят играть в овервотч, собственно, всё ту же неделю. Не так, чтобы Хвитэку это не нравилось, или что-то в этом роде, и каждый проводит свой долгожданный (и, как на зло, не совпавший по времени с Хвитэком) отпуск так, как хочет, просто… - Ну можно же было купить пожрать. Или хотя бы пиццы мне оставить. Бездельник хренов. Хёджон вдруг мелко вздрагивает, заметив, наконец, присутствие Хвитэка, и улыбается, не отрываясь от процесса игры. - Привет, - говорит он словно слегка отвыкшим звучать голосом. Отвечать, конечно, совершенно бесполезно, но Хвитэк отвечает всё равно: - Привет, бесячий засранец. Хёджон прищуривается и закусывает тонкую губу, вжимает голову в плечи и, кажется, ещё глубже погружается в происходящее на экране (Хвитэк никогда особо не понимал всех этих безумцев), хотя, куда уж ещё. - Долбоёбина, - тихо говорит Хвитэк, наконец, находя в себе силы снять одежду и отправить её одним метким броском в корзину, стоящую в углу комнаты. - М? – Хёджон сдвигает один наушник буквально на миллиметр, и бросает на своего хёна секундный взгляд. – Ты что-то сказал? Хвитэк мотает головой, мол, не отрывайся, золотко. Потом он идёт в душ, заказывает одну (бе-бе-бе) порцию китайской лапши, наспех прибирается по верхам (выбрасывает жестянки от колы и коробку от пиццы), и снова плюхается на кровать. - Понятия не имею, - говорит он, - какого хрена я с тобой до сих пор, чучело. Если честно, Хёджон чучело на самом деле. Лохматый, сутулый, и ещё веснушки себе рисует, когда в люди выходит. Всё это кажется немного странным, и Хёджон точно не слышит этих слов, но он откуда-то з н а е т, что Хвитэк говорит с ним, и з н а е т, что именно он хочет сказать, не важно, какими словами. Поэтому он вдруг закрывает глаза, улыбается мягко-мягко, хорошо-хорошо, очень красиво, и весь делается очень красивый. - Я тебя тоже, - мурлычет он, - я тебя тоже, очень сильно. Хвитэк только фыркает на это, но всё равно улыбается в ответ. - Принцесска. - Я поиграю ещё немножечко? – всё ещё ничего не слыша говорит Прекрасное Создание. – А потом… Что должно было следовать за этим многообещающим «потом» остаётся тайной, потому что игра, это вам не трёп с собственным парнем, это дело серьёзное. Хвитэк думает, что Хёджон до того задница. Он даже сам себе в его, Хвитэка, любви признаётся, не отвлекаясь от любимых поигрулек. «Немножечко» длится почти сорок минут, Хвитэк теряет, кажется, последнюю надежду на личную жизнь, и, перешагивая кучи разбросанной по полу одежды, манхвы и прочего хлама, плетётся открывать курьеру. В жизни Хёджона есть, конечно, святые вещи, помимо овервотча. Стоит аппетитному запаху горячей лапшички распространиться по кухне, как Прекрасное Создание, во всём сияющем великолепии своего домашнего облика, тут же вырисовывается в дверях. - Ужин? - Нифига, - Хвитэк с самым наглым видом хлюпает лапшой, стараясь проглотить за раз как можно больше. - А где моя? - В лапшичной. Хочешь – закажи. - Вредный какой, - Хёджон как-то очень ловко и плавно втекает несчастному страдальцу на колени и просительно заглядывает в глаза. Страдалец при этом стоически продолжает есть, неудобно изогнувшись. - Ну хоть немножечко… Ну капельку. - Страдай, - мстительно улыбается старший, - страдай и мучайся, душа моя. Это будет отличной компенсацией моего морального… Вот вам простая мораль: хочешь нормально поесть – ешь молча. А будешь разглагольствовать, как некоторые, - у тебя лапшу украдут буквально изо рта. Буквально. - Вкусно, - обиженно тянет Прекрасное, облизнув чужие губы. Но выглядит при этом Прекрасное более, чем довольным. – Я тоже хочу. Хвитэк мучительно размышляет несколько секунд. - Если выключишь комп. И не включишь его до завтра. Нет, до послезавтра. - Ещё скажи, посуду помыть. - О, - Хвитэк сокрушённо качает головой, - я слишком долго живу на свете, дитя, и уже давно не мечтаю о несбыточном. Хёджон смеётся, звонко и хорошо, откинув лохматую голову. - Ладно, выключу. Обещаю. Я хочу с креветками. И всё, никаких тут разговоров больше – иди и заказывай. С креветками, с говядиной, хоть с мясом божественного краба – всё, что угодно. А потом гладь по тощему сытому животу и выслушивай непонятные истории из виртуального мира, до самой ночи. Но это всё, конечно, куда приятнее, чем смотреть в сутулую спину на собственном кресле. - Ты курил опять, - сонно тянет Хвитэк без намёка на вопросительную интонацию. - Упс. Хёджону, конечно, ни разу не стыдно, он смеётся в ладонь и лезет целоваться, и, вроде как, это означает «прости». Не «прости меня, прости, пожалуйста», конечно, а просто лёгкое «сорян», потому что всё равно это повторится ещё много-много раз. Прекрасных Созданий не переделаешь. И не разлюбишь, как ни старайся. OWARI