Инструкция

***

Сколько Изуку себя помнил, он всегда считал, что Каччан идеален почти во всем: тот прекрасно справлялся с любыми трудностями, был сильным и смелым, и сиял почти так же ярко, как Всемогущий. У него всегда все получалось — сразу же, стоило только попробовать. «Одаренный», — с восхищением называли его окружающие, и Изуку задерживал дыхание, мысленно соглашаясь. Недосягаемый гений, маленькая, пылающая гневом и талантом звезда. Он знал, что Каччану даже не требуется ничего записывать на занятиях — тот запоминал сходу и никогда ничего не забывал, в отличие от самого Изуку. Ему не требовалось время, чтобы разобраться в ситуации, не требовалось быть вежливым, чтобы нравиться людям, и точно ничего не требовалось, чтобы выглядеть привлекательно. У него просто все получалось — сразу и беспрекословно, будто само мироздание любило Бакуго Кацуки как избранного. Каччан всегда был крут во всем. Это казалось аксиомой. Пока Изуку случайно не выяснил три новых удивительных факта, которых точно не было в его записях. — Арргх, блять! Первое: Каччан не умел нормально выражать свои эмоции. Об этом Изуку догадывался, конечно. Еще с тех пор, когда выяснил, что кулаками по лицу — это «я не знаю, как сказать, что ты мне нравишься», а «ненавижу» в злых слезах почти равно «люблю». И что жуткая слежка и зажимания в темных подворотнях с обещаниями кровавой расправы — это признаки особого внимания. — Я просто не понимаю, почему тебе не нравится! Второе: был плох в сексе. Этого Изуку не ожидал, хотя стоило бы — они оба были неопытными подростками, а Каччана раньше, кажется, не интересовала сама возможность сексуального взаимодействия между двумя людьми. Разве что в убийственном ключе. Иногда Изуку казалось, что это такая извращенная пытка — на самом деле, Каччан просто до сих пор хотел его смерти, медленной и самой мучительной из возможных. И самой неловкой — постепенно Изуку начинал думать, что в его случае провалиться сквозь землю даже не так уж и невероятно. Что такое пол общежития и какая-то земля по сравнению с Один За Всех? — Да я сейчас взорву тут все нахрен! Третье: не умел проигрывать. Даже природе и самому себе. На то, чтобы заметить это, у Изуку было больше десяти лет, но он все равно как-то умудрился упустить, что «не сдаваться» и «не уметь проигрывать» — это разные вещи. А теперь вот заметил. На самом деле, пытались они всего несколько раз, но стоило им зайти чуть дальше рук и поцелуев, как все оборачивалось провалом. Изуку закусил губу. Это угнетало. Ему постоянно казалось, что в этом непременно должна быть его вина, потому что, когда Каччан вглядывался в его лицо, в зажмуренные от боли глаза и сжатые в кулаках простыни, обмануть его было слишком сложно. Уже на второй раз Изуку попытался сделать вид, что ему приятно, он готов был потерпеть, но это чуть не кончилось плачевно — если не смертельно. Каччан вышвырнул его из комнаты и еще неделю не разговаривал наедине, прожигая на занятиях убийственными взглядами. То ли из Изуку вышел плохой актер, то ли Каччан слишком хорошо его знал, чтобы поверить, но повторять как-то не хотелось. Каччану не нужны были подачки или поблажки, он ненавидел, когда его не воспринимали всерьез, это Изуку знал лучше всех, но все равно… Нависнув над ним, тот уперся руками в одеяло по бокам от головы, и Изуку зажмурился. Из приоткрытого окна пахло свежескошенной травой, часы на полке за кроватью показывали девять утра в последний раз, когда Изуку на них смотрел, прохладный ветерок обдувал его голые ноги. Только начиналась безмятежная летняя суббота, выходной. Почти все общежитие окутывала сонная тишина, и если бы он сам не пришел сюда полчаса назад, ничего этого не случилось бы. «Сам напросился», — как сказал Каччан, прижимая его к матрасу после первого же робкого поцелуя. А теперь подозрительно молчал, и это немного нервировало. Изуку глубоко вдохнул, приоткрыл глаз и взглянул на него: в жутковатых красных радужках напротив плескалась знакомая ярость, брови были нахмурены, губы сжаты в узкую полоску. Такими темпами он скорее просверлил бы в Изуку новое отверстие, чем использовал для определенных целей уже имеющиеся. С этим надо было что-то делать. — Слушай, Каччан, давай попробуем в другой позе… Договорить тот ему не дал — прижался грудью, навалился, удерживаясь на одной руке, и агрессивно поцеловал. Целовался Каччан тоже идеально — и это был факт, удививший Изуку одним своим наличием между ними. Где-то у него даже лежала теория о том, на ком или на чем Каччан тайно тренировался, потому что Изуку знал о нем почти все, и до… начала всего этого у Каччана точно никого не было. Как и у самого Изуку. И картинка Каччана, страстно целующего помидор или хурму, не выходила у него из головы несколько дней, поражая воображение, как неубиваемый сорняк. Теплые губы прижались и настойчиво надавили. Изуку послушно приоткрыл рот, и язык проскользнул внутрь, задевая его собственный, кружа по внутренней поверхности губ, касаясь зубов. Шею и щеки будто обожгло кипятком, едва успокоившееся сердце снова зачастило, Изуку зарылся пальцами в непослушные волосы, перебирая жесткие светлые пряди, и выгнулся на одеяле, прижимаясь теснее, ближе. Даже в теплом летнем воздухе Каччан казался нереально горячим, как живая печка. Дышать не получалось — потому что от поцелуев с ним захватывало дух сильнее, чем от падения с высоты. И эта часть Изуку однозначно нравилась. Внутренней стороны голого бедра коснулось что-то теплое и влажное. Изуку дернулся, резко отстраняясь и испуганно вдыхая — это оказались всего лишь пальцы. Снова. Что ж, видимо, Каччан к этому разу тоже успел ознакомиться с доступными в интернете материалами, и, по крайней мере, у него внезапно обнаружилась смазка. Пальцы скользнули между раздвинутых ног, надавили под мошонкой, покружили по испуганно поджавшимся яичкам. — Ка… Каччан, — запнувшись, неуверенно позвал Изуку, почти панически отползая выше, — может, все-таки стоит почитать об этом? — Ты мне еще у Айзавы инструкцию спросить предложи, — зло прорычал тот в ответ. — В интернете сплошная бесполезная порнуха. Я сам справлюсь. Изуку поерзал. Возбуждение никуда не делось, упираясь в пряжку каччанового ремня, но страх полз по позвоночнику вверх, вызывая толпы мурашек. Это казалось удивительным — Изуку легко прыгал по высоким зданиям, тренировался до изнеможения, сражался с опасными преступниками лицом к лицу, добровольно ломал себе руки и терпел адскую боль, но перспектива секса со злым Каччаном все равно пугала до дрожи в коленях и заставляла нехило нервничать. — Я просто хочу, — Каччан запнулся, — трахнуть тебя. Ясно? И я сделаю это так, что тебе понравится! Член обхватила жесткая горячая ладонь, и Изуку простонал что-то невнятно протестующее, задавив в себе желание что-либо отвечать на корню. Потому что это могло кончиться очень болезненными ожогами на стратегически важных местах, а у него уже был один на пояснице с прошлого раза. Скользкие пальцы другой руки прошлись между ягодиц и надавили. Изуку снова сдавленно ойкнул, зажмурился и подтянул колени к груди, открываясь и отворачивая пунцовое от смущения лицо. Несмотря на возбуждение, тугим комком собравшееся внизу живота, когда Каччан засовывал в него мало смазанные пальцы, все еще было больно. И он ничего не мог с этим поделать. Не мог заставить себя расслабиться и довериться партнеру — или как там писали в интернете? — не мог перестать зажиматься, и еле контролировал инстинкт самосохранения, вопящий о том, что надо бежать. Бежать было некуда — под спиной была каччановская кровать, а над ним нависал сам Каччан, горящий желанием заняться сексом. Хотя по виду сложно было сказать наверняка, выражение красивого лица было больше похоже на кровожадное желание расчленять непослушных детей. Изуку нервно хмыкнул и тут же почувствовал, как рука на члене опасно нагрелась. Каччан наклонился ниже, очень серьезно посмотрел ему в глаза и тихо спросил: — Тебе смешно? Изуку испуганно замер и пискнул: — Нет. Каччан с шипением выдохнул сквозь стиснутые зубы, отпустил его и сел между ног, глядя в сторону. Скрестил руки на груди. Сразу стало как-то неуютно и холодно. Изуку приподнялся на локтях и всмотрелся в его лицо: отсюда видно было только половину, кожа покраснела пятнами, складка между нахмуренными бровями сделалась глубже. Если бы Изуку не знал его, то подумал бы, что Каччан надулся, но в данном случае нельзя было быть уверенным. Тот перевел на него взгляд и прищурился. Четко произнес: — Нахрен все это. Изуку удивленно моргнул. Каччан никогда не сдавался, кроме того единственного раза на экзамене, когда настолько не хотел сотрудничать с ним, что был готов отступить. Вот и сейчас снова… — Это из-за меня! — выпалил Изуку раньше, чем успел подумать, и мысленно отвесил себе пинка. Не стоило провоцировать Каччана еще сильнее, тот ненавидел, когда его недооценивали, даже в вопросах перекладывания вины. Каччан смерил его мрачным взглядом, потянулся к стулу и швырнул в лицо домашние шорты, садясь на кровати и отворачиваясь. — Одевайся и вали. Изуку понял, что его сейчас выставят, а потом Каччан сожрет себя с потрохами за то, что у него что-то не получилось, и даже не единственный раз. И в ближайшее время не будет ни поцелуев в коридорах школы и общежития, ни неслучайных прикосновений, ни петтинга, название которого Изуку узнал из интернета. Ничего. Он взглянул на свои голые колени, распахнутую рубашку и все еще торчащий — как-то даже немного укоризненно — член, вспомнил мокрые сны и их с Каччаном тяжелый, тернистый путь к подобию взаимопонимания. Подумал о том, как привык уже к тому, что все, что раньше казалось больной фантазией, теперь — почти реальность. Глубоко вдохнул. Ради того, что Изуку собирался сказать, можно было и умереть. Наверное. — Погоди, Ка-каччан, — голос подвел его, дрогнув. — Давай… Давай попробуем наоборот? Тот обернулся и приподнял брови, уставившись, почему-то, на его все еще расставленные ноги. Изуку неловко подобрался и сел, в провальной попытке прикрыться. — В смысле? — угрожающе спросил Каччан. — Ну… — Изуку почувствовал, что краснеет сразу всем телом, а не только лицом. — Наоборот. Я попробую… Нет, это было выше его сил — говорить о таком вслух. Но какой из него был бы герой, если он не мог даже озвучить такую ерунду? Ну и что, что риск быть взорванным увеличивался раз в десять — когда Изуку это смущало? Всемогущий точно не стал бы юлить и изворачиваться. — Я попробую сделать так, чтобы тебе понравилось! — решительно выпалил Изуку, и в подтверждение своих слов сжал кулаки, прямо уставившись в красные глаза напротив. Повисла тишина, разрываемая только легким шорохом колышущихся на ветру занавесок. — То есть… — начал Каччан хрипло, коротко откашлялся и продолжил: — Хочешь быть сверху? Изуку показалось, что он чувствует запах гари, но решил, что отступать уже слишком поздно — другого шанса все равно могло не быть. Поэтому он сложил руки на коленях, сел в официальную позу, насколько позволяла кровать, набрал побольше воздуха и громко произнес: — Да! — он поклонился, уперевшись лбом в одеяло. — Пожалуйста, позволь мне попробовать, Каччан! Поднимать голову было страшно, поэтому Изуку не торопился, так и замерев. Молчание очень напрягало, но потом раздалось шуршание одежды, и он все-таки решился оторвать взгляд от пододеяльника. Каччан раздевался — отвернувшись от него, стоял рядом с кроватью и стягивал через голову черную майку. Изуку застыл, не веря своим глазам — если это было не согласие, то Каччан снимал одежду, чтобы ее не запачкала кровь, когда он будет его убивать. Тот щелкнул пряжкой ремня школьных брюк, и они свободно упали вниз, следом такая же судьба постигла черные боксеры, и Изуку шумно сглотнул. Все-таки, Каччан был идеальным почти во всем — ему самому до таких развитых мышц во всех местах было еще заниматься и заниматься. — У тебя один шанс. Если мне что-то не понравится, я убью тебя, задрот, — угрожающе прошипел тот и лег на кровать рядом, бесцеремонно отодвинув Изуку и зарываясь лицом в подушку. Кажется, Каччан либо отчаялся, либо ему просто все это надоело — и Изуку, и неудачи, — но по спине от такой внезапной доверчивости побежал холодок. Изуку, конечно, много читал, перерыл кучу литературы и выписал себе в отдельную тетрадку все самое полезное, чтобы запомнить наверняка, но все равно не был уверен, что справится. Кто вообще мог быть уверенным в такой ситуации? «Всемогущий мог бы», — подбодрил себя Изуку и потянулся за оставленной на стуле смазкой, чтобы она была под рукой. Сначала нужно было «разогреть партнера и разогреться самому» — так, кажется, было написано в десятой по счету статье об однополом сексе. С этим, как Изуку казалось, он мог справиться: Каччан был не только физически горячим, но и заводился с одного поцелуя, всегда перехватывая инициативу и вжимая его в каждую хоть немного подходящую поверхность. Но сейчас все было иначе, хотелось иначе — тот лежал рядом, прямо тут, практически в его руках, совсем голый, и с ним можно было делать все, о чем Изуку стеснялся даже мечтать. Каччан ему разрешил, позволил, это было самым важным, и он просто не мог его разочаровать. Изуку осторожно приподнялся, подполз ближе и перекинул ногу через его бедра, садясь чуть ниже голых ягодиц. Каччан подозрительно дернулся и сверкнул гневным взглядом через плечо, но ничего не сказал, вновь уткнувшись в подушку. Светлая кожа спины покрылась мурашками, мышцы проступили отчетливее — Изуку заметил, как сильно пальцы сложенных перед лицом рук впиваются в плечи. Так ничего не вышло бы — Каччан был слишком напряжен. Все-таки, у них обоих были проблемы с доверием друг другу, а в случае с Каччаном это возводилось, как минимум, в куб. Но с чего-то надо было начинать. Изуку робко положил подрагивающую руку между лопаток и сглотнул — кожа под ладонью была приятной на ощупь, матовой и очень теплой. Он осторожно провел по позвоночнику вниз, надавливая кончиками пальцев, к ямочкам на пояснице, и шумно вздохнул. Едва отступившее возбуждение снова возвращалось. Теперь оно было целиком в его руках. И Изуку трогал: изучал мышцы, на ощупь запоминая рельеф, гладил огрубевшими подушечками ребра, проводя от самых подмышек вниз, к бедрам, и прислушивался. Сначала Каччан вздрагивал — едва заметно, но ощутимо, и явно подозревал в его действиях что-то противозаконное. Потом понемногу начал расслабляться от импровизированного массажа, а когда Изуку очертил впалую линию позвоночника и наклонился, уперевшись ладонями по обе стороны от его спины, чтобы повторить узор губами, протяжно выдохнул, вытягиваясь на кровати. Изуку точно шел правильным путем. Голова закружилась, кровь превратилась в кипяток, возбуждение горячей волной прошлось по телу. Внезапно накатил порыв нежности: Каччан под ним показался трогательным в своем молчании, в позе и открытости, и стало как-то резко все равно, что он сильнее и опаснее, и вообще — клубок ненависти ко всему сущему. Хотелось целовать, доставлять удовольствие, заставлять вздрагивать — еще и еще. В этот самый момент Каччан был в его власти и тихо вздыхал от каждого прикосновения губ — к чувствительным местам под лопатками и у позвоночника, к пояснице и родинке на левом плече. Изуку подтянулся выше и на пробу лизнул кожу на не прикрытом светлыми волосами загривке. Каччан дернулся и наклонил голову, выгибаясь и вжимаясь лбом в подушку. Дважды намекать не пришлось — Изуку наклонился и прикусил выступившие позвонки, сразу же зализывая, продолжая беспорядочно шарить руками по всему телу. Шумные вдохи, все больше напоминающие постанывания, наполнили комнату. Изуку заставил себя оторваться и выпрямился, садясь обратно. Каччан под ним недовольно поерзал, и он осторожно обхватил ладонями ягодицы, сжимая в руках. Если бы кто-нибудь однажды сказал Изуку, чем он будет заниматься, когда наконец поступит в Юэй, он бы не поверил. И перепрятал бы все тетради, на всякий случай. Но теперь его самые стыдные мокрые сны сбывались — задница Каччана под пальцами была именно такой потрясающе упругой и приятной, как он и представлял, и от самой этой мысли сносило крышу. Но позволить себе отдаться ситуации и не думать Изуку не мог — все нужно было сделать правильно, иначе Каччан действительно мог убить его, как свидетеля и виновника самого большого своего позора. Не удержавшись, Изуку наклонился и мягко прикусил ягодицу, шаря рукой по одеялу. Каччан вздрогнул, застонал — тихо и совсем невнятно, но от этого Изуку встряхнуло, будто через него пропустили электрический разряд. На секунду даже показалось, что он может кончить прямо так — не дотрагиваясь до себя, просто водя руками по горячей коже и наслаждаясь процессом. И звуками — его однозначно заводили все восхитительные звуки, которые производил этот новый, тихий Каччан. Смазка, наконец, нашлась. Не отрываясь, Изуку быстро отвинтил крышку и выдавил на ладонь сразу много. Размазал по пальцам, дожидаясь, пока холодный гель немного нагреется, и снова наклонился вперед, опираясь на другую руку. Каччан под ним вздрогнул и слегка повернул голову, глядя из-под растрепавшейся взмокшей челки. Во взгляде не было страха, зато сквозило угрожающее предупреждение, и Изуку невольно вздрогнул — боязнь что-то сделать не так пересиливала даже выплескивающееся через край возбуждение. Из окна подуло. Сквозняк прошелся по лежащим на полке книгам, потрепал свисающий с кровати край одеяла и коснулся разгоряченной кожи. Изуку увидел, как волной снова проявляются мурашки и встают дыбом светлые волоски. Заметил, как Каччан сжал и сразу же разжал пальцы расслабленно лежащих ног, и это, почему-то, придало уверенности. Каччан тоже нервничал, Изуку был не один в своих страхах. Наклонившись ниже, он прижался грудью к горячей спине и осторожно поцеловал за покрасневшим ухом, зарываясь носом в жесткие, неуловимо пахнущие шампунем волосы. Каччан громко вздохнул, недовольно дернув лопаткой, и Изуку повторил движение языком, лизнув тонкую кожу. Тот заерзал и проворчал что-то невнятное. Изуку прикусил мочку, заставляя его крупно вздрогнуть и шумно выдохнуть недовольное «Деку», подаваясь назад. На мгновение Изуку показалось, что он сейчас потеряет контроль над причудой и что-нибудь сломает — себя, к примеру. Или кровать под ними. Ощущение было такое, будто в голове прорвало плотину, и теперь всего Изуку затапливало щемящей нежностью по самую кудрявую макушку. Он резко захлопнул рот, стискивая зубы, чтобы не начать говорить всякие глупости, после которых точно не выжил бы. Например, что Каччан самый красивый. Восхитительный. И что пахнет от него сладко и пряно, даже остро. Что его лицо, когда он не хмурится и не кричит, наверняка можно было бы увековечить в камне или еще каком произведении искусства. И если бы Изуку умел писать стихи, то написал бы ему штук сто обо всех его достоинствах, начиная от упорства и нежелания сдаваться, и заканчивая красивыми пальцами на ногах. Что он с самого детства сходил с ума: сначала от восхищения, а потом — от желания догнать и сравняться, идти рядом к героике. Вместе, и никак иначе. А еще позднее — от желания прикоснуться, узнать больше, поговорить, как нормальные люди, проводить вместе время и делать все те вещи, которые… друзья детства обычно не делают. И что он любит его — по-настоящему, так сильно, что готов умереть. Изуку скользнул влажными пальцами между ягодиц, чувствуя, как напрягаются вокруг мягкие мышцы. Помассировал вход, размазывая смазку, и услышал, как Каччан негромко зарычал, сильно стискивая руками предплечья. Напрягся — всем телом, — и от него сразу повеяло опасностью. Изуку будто пытался вслепую разминировать бомбу — одно неверное движение, и все вокруг взлетит на воздух, сгорая в пламени взрыва. Он снова поцеловал за ухом, почти беззвучно шепча просьбу потерпеть, и плавным движением протолкнул один палец внутрь. Каччан дернулся и зашипел, словно кипящий чайник, но остался на месте, снова отвернувшись и уткнувшись лбом в скрещенные руки. Изуку почувствовал, как ухо под губами еще сильнее нагрелось, и тихо выдохнул. Палец обхватили горячие стенки, и это было так странно и интимно, что ему потребовалась пара лишних секунд, чтобы снова научиться дышать. Он трогал Каччана — в том месте, в котором никто и никогда больше не трогал. И Каччан ему позволял. От самого ощущения хотелось развалиться на счастливые атомы. И продолжать. Вытащив палец, Изуку вновь осторожно протолкнул его внутрь, прислушиваясь к каждому движению, к тихим вдохам. Казалось, Каччан даже дышал через раз, выдыхая носом, хотя он растягивал его так медленно и аккуратно, будто по неосторожности мог кого-нибудь случайно убить. Каччану тяжело давалось лежать без дела, доверившись Изуку, а Изуку тяжело давалось каждое движение внутри — мысли путались, член болезненно пульсировал, мешая соображать. Он уже чувствовал, как выделившаяся смазка одинокими каплями скатывается к мошонке. Сосредоточенно закусив губу, Изуку добавил второй палец, стараясь не торопиться. В этот раз дело пошло быстрее: Каччан почти сразу же опустил вскинувшиеся плечи, коротко выдохнул несколько раз, будто делал дыхательную гимнастику, и расслабился, позволяя скользить внутри почти без сопротивления. Изуку помнил неприятные ощущения жжения и натяжения, в них было совсем мало от удовольствия, но тогда они не использовали смазку, и сейчас Каччану должно было быть немного легче. И он по-прежнему не сказал Изуку ни слова, не попытался его оттолкнуть или ударить, и это о чем-то да говорило. Постепенно добавив третий и четвертый пальцы, Изуку понял, что пора. Успокаивающе погладив Каччана по бедру, он вытащил их и одним движением перевернул его на спину, резко вклиниваясь между расслабленных ног. Делать это нужно было быстро — пока сам Изуку не умер от смущения, захлебнувшись в расчетах, а Каччан не взорвал его, собравшись с силами и сообразив, что они теперь будут лицом к лицу. — Какого хрена ты делаешь? — хрипло зашипел тот, больно ударяя его пяткой и нервно вцепившись в подушку. Выражение лица у него было угрюмое и растерянное, красные прищуренные глаза сверкали негодованием, кровила прокушенная губа, волосы топорщились во все стороны и липли ко лбу. — Правильная поза, — Изуку даже удивился, как ровно сумел это выговорить, — чт-тобы тебе было приятно, нужен правильный угол проникновения, сейчас я подложу подушку, закину твои ноги себе на плечи, чтобы было удобно… Так написано… Он сбивчиво забубнил о прочитанных статьях и правильном первом разе, о том, как это важно, и остановился, только когда Каччан с силой потер красное лицо, закрывая его ладонями. — О господи, заткнись, — прорычал он. — Согласиться на это дерьмо было худшей идеей в моей жизни. Самой худшей, блять, идеей. — Каччан… — Изуку неловко погладил его по отставленному колену, замечая крепко стоящий, несмотря на все возмущения, член. — Отъебись, Деку. — Каччан, дай мне попробовать, — Изуку наклонился, упираясь ладонями в кровать, и слегка надавил коленом между ног, — пожалуйста! — Я пожалею об этом, — пробурчал Каччан себе под нос, откидываясь на подушку. — Но сначала убью тебя. Избавлю всех, наконец, от твоей надоедливой улыбчивой рожи. А потом пожалею… Изуку принял это за согласие и улыбнулся: — Спасибо. — Пошел ты, — мрачно ответил тот. Изуку наклонился и, повторяя по памяти манеру Каччана, поцеловал его, так же настойчиво кружа языком по нижней губе и касаясь кромки зубов. Хотелось, чтобы получилось приятно, но уверенности в этом не было совсем, он делал это впервые — сам, по собственной инициативе. Губы у Каччана были мягкие и солоноватые, отдающие металлическим привкусом выступившей крови, и он непривычно покорно не мешал, кажется, прислушиваясь к себе: приоткрыл рот, позволяя целовать себя, даже подался навстречу, потираясь пахом о колено. А потом его рука как-то внезапно оказалась на члене Изуку, и тот от удивления застонал, резко разрывая поцелуй. Криво усмехнувшись, Каччан несколько раз медленно двинул ладонью, натягивая кожу на головке. Изуку сгорбился, уткнувшись лбом ему в грудь, и зажмурился, считая про себя до десяти — это был перебор. Каччан наверняка именно этого и добивался — чтобы он кончил, проиграл, и на этом бы все и завершилось, так толком и не начавшись. Но Изуку собирался дойти до конца, а не сдаваться на полпути — только не сейчас, только не когда у него появился такой шанс. Поэтому он перехватил руку и за запястье прижал к кровати, пальцами другой снова скользнув между ног, мягко надавливая и проникая внутрь. Каччан поддавался легко, долгая подготовка давала свои плоды, и Изуку смог засунуть сразу три пальца, медленно двигая ими внутри. Каччан клацнул зубами и снова зашипел, впрочем, не сводя ноги и даже не пытаясь отодвинуться. Только отвернулся, насколько позволяла подушка, и покраснел — сначала шеей, потом лицом. Краска заливала его постепенно, как температура, поднимающаяся до критической отметки. — Хватит пялиться, — наконец, негромко сказал он, закрывая глаза предплечьем, и Изуку понял, что действительно пялился. Впитывал, как губка, все происходящее, каждый кадр, запоминал все чувствительные места и реакции на прикосновения, и искренне наслаждался зрелищем, застыв между раздвинутых ног. Стало немного неловко, но возбуждение так било по нервам, что Изуку не смог бы остановиться даже под страхом смерти. С тихим хлюпающим звуком вытащив пальцы, он выдавил еще геля на ладонь, смазывая себя, отклонился назад, обеими руками взялся за каччановы лодыжки и легким движением закинул их себе на плечи. Тот прорычал какое-то ругательство, резко оказавшись скрученным в неудобную позу, и сделал страшное лицо, обещающее смерть всему живому, а в первую очередь — Изуку. Изуку замер. Его член касался ягодиц Каччана, лежащего под ним, у него на плечах были каччановские ноги, он даже мог чувствовать ладонями напряженные мышцы под светлой кожей, когда придерживал его за колени. Они собирались заняться сексом. Он собирался… взять Каччана. Они зашли так далеко, что оставалось всего ничего. И Каччан ему это позволил. О боже. Смущение напало внезапно и ударило под дых, сбивая с толку, затапливая рассудок обжигающим кипятком, и Изуку сбивчиво зашептал: — Если будет больно, скажи, и я остановлюсь, ладно? Сразу же… — Да давай уже, Деку, я уверен, это не так плохо, как ты говори… — Каччан подавился словами, потому что Изуку приставил головку ко входу и очень осторожно двинулся, раскрывая растянутые стенки. — Ох-твою-мать! Из красных глаз брызнули слезы, Каччан резко сжал его коленями и поморщился так, будто его живьем разрывало напополам. По собственным впечатлениям Изуку, ощущения действительно были в чем-то схожи. — ...медленнее! — Прости, прости, Каччан, прости, — быстро зашептал Изуку, крепче удерживая его ноги, и двинулся еще немного. — Прошу, потерпи чуть-чуть… — Я никогда не замечал, что у тебя между ног ебучая труба! — гневно зарычал тот сквозь зубы, стискивая в кулаках простыню. Наконец, миллион мягких покачиваний спустя, Изуку почувствовал, что уперся в ягодицы, войдя до конца. Смазки было достаточно — член скользил легко, и если бы Каччан так отчаянно не зажимался, возможно, все было бы даже не так страшно. Изуку дышал через раз, стараясь контролировать дыхание и сердцебиение, но получалось из рук вон плохо: сердце частило как припадочное, словно после тяжелой тренировки, пот тек градом, а возбуждение, тугим клубком свернувшееся внизу живота, грозилось выплеснуться от любого неосторожного движения. Каччан был обжигающе горячим внутри, таким тесным и узким, что хотелось продолжать — вбиваться снова и снова, двигать бедрами, посылая по телу разряды удовольствия, но какой-то очень трезвой и рассудительной частью разума Изуку понимал, что это так не работает. И что никакого удовольствия он не получит, если Каччану не понравится. И вообще — с большой долей вероятности умрет, не успев даже попрощаться с родственниками и передать Один За Всех. Пока что тот смотрел на него, как на своего самого главного врага, будто Изуку убил всю его семью и вдобавок назвал никчемным слабаком. Следующую бесконечность Каччан делал страшное лицо, рычал ругательства, которых Изуку никогда раньше не слышал, и чуть не прожег матрас, но продолжал упорно терпеть, из каких-то мазохистских убеждений не останавливая его. Внезапно Изуку осенило. Пошарив рукой по кровати, он схватил одеяло, сворачивая в неаккуратный комок, и подпихнул под его спину, легко приподнимая за бедра. В процессе он совсем забыл о том, что так будет удобнее, и теперь приходилось довольствоваться тем, что есть. Угол немного изменился, Каччан тихо охнул что-то нецензурное. Изуку увидел, как обмякший было член начинает вновь наливаться кровью. Каччан задышал быстро и часто, широко распахнув глаза и ошарашенно глядя куда-то в потолок над его плечом. Изуку постарался повторить — совсем немного выскользнул, вызывая очередной судорожный вдох, и толкнулся обратно, пытаясь попасть по той же точке. Каччан вздрогнул и вскинулся, молча хватая открытым ртом воздух. Кажется, у Изуку получилось. — Здесь? Он глухо застонал, снова повторяя движение: удовольствие накатывало яркими волнами, сдерживаться становилось сложнее. Изуку сильно прикусил губу, пытаясь отвлечься на боль, но получалось плохо. Долго продержаться у него бы не вышло. Уперевшись ногами в кровать, он ускорился, толкаясь уже без перерывов, придерживая ноги на плечах. Прижался щекой выше щиколотки, потерся о кожу, поцеловал и прикусил, чувствуя, как утекает контроль, сбивая с ритма. В чем-то это было даже тяжелее, чем удерживать полное покрытие. — Каччан… — Изуку задохнулся от удовольствия, хватая ртом воздух на каждом неглубоком толчке. — Такой узкий… А-ах, как хорошо… — Зат… кнись, мать твою! — прерывисто прорычал тот, снова сжимаясь и до побелевших костяшек стискивая пальцами простыню. Крупная дрожь, красное лицо, громкие выдохи, совсем не похожие на болезненные, и зажатый между ними твердый член выдавали его с головой — Каччану нравилось. Изуку считывал это, всматриваясь в каждый сантиметр знакомого до боли тела, в напряженные мышцы пресса и сведенные у переносицы брови. Каччану точно нравилось, иначе он бы его уже сбросил. Изуку наклонился ниже, сгибая его почти пополам так, что колени коснулись плеч, и поцеловал уголки глаз, собирая выступившие слезы. Приподнял за ягодицы, почти удерживая на весу, и снова толкнулся — под правильным углом, в очередной раз задевая нужную точку внутри. Каччан вздрогнул всем телом, выгнулся, сминая затылком простыню, и впервые хрипло застонал. Изуку замедлился — теперь он попадал каждый раз, в выверенном ритме толкаясь внутрь, и только концентрация еще позволяла удержаться на краю. Каччан весь был горячим и скользким, снаружи и внутри, ресницы слиплись иголочками и потемнели, жесткие светлые волосы спутались, лицо покраснело. Припухшие узкие губы приоткрывались от каждого толчка, и Изуку чувствовал, что долго так точно не продержится. Поэтому он просунул между ними руку и обхватил еще влажными от смазки пальцами его член. Каччан гортанно застонал, почти зарычал, хватая его за плечи, впиваясь ногтями, и сверкнул глазами. — Убью, если… — договорить он не успел, подавился вдохом и захлопнул рот, когда Изуку подстроился, двигая рукой в такт толчкам. Ноги давили на плечи, начиная соскальзывать, перед глазами появилась мутная пелена, и Изуку понял, что надо заканчивать, иначе он просто сорвется. Сердце гулко стучало в ушах, колотилось где-то в горле, почти выпрыгивая и замирая от каждого звука. Окинув быстрым взглядом лицо Каччана, он вжал его в одеяло, снова наклоняясь, и поцеловал — мокро облизывая языком, разрывая поцелуй на каждом толчке и с упоением продолжая снова. — Каччан… — зашептал он, оторвавшись. — Каччан, Каччан… Он продолжал повторять его имя, как мантру, двигаясь из последних сил, сдерживаясь так, словно от этого зависела его жизнь. Каччан на мгновение замер, тихо и удивленно выдохнув его имя, и вдруг резко выгнулся, хватая открытым ртом воздух. Судорога прошила все его тело, он сжал его шею, мешая дышать, и с громким стоном кончил, забрызгивая руку Изуку, свои живот и грудь. Изуку еще несколько раз провел ладонью по члену и толкнулся в горячую тесную глубину, мгновенно доходя до грани. Он просто не смог заставить себя выйти, удовольствие разорвалось в голове сотней фейерверков, распрямилось долго сдерживаемой пружиной, и Изуку кончил, с тихим вздохом выплескиваясь внутрь. В этот момент они словно стали одним целым, двумя сторонами одного существа. Он бы остался так навсегда, замер в мгновении эйфории, чувствуя сердцебиение под ладонями, дыша в одном ритме. Изуку наклонился, снова целуя расслабленно приоткрытый рот. Хотелось говорить глупости, и он все-таки сорвался, сбивчиво шепча всю эту ерунду. Называл его самым красивым, восхитительным и потрясающим, гладил колени, бедра и все, до чего мог дотянуться дрожащими руками, целовал в уголки губ, горячие щеки и нос. Его накрывало и уносило нежностью, пока Каччан, кажется, не успевший до конца отойти от шока, ему это позволял. Потом, конечно, он наверняка ему за это врежет и снова отберет инициативу, будет кричать, ругаться и дымиться. Но сейчас Каччан был под ним, в его руках, вокруг него, и Изуку считал секунды, запоминая каждую, рассовывая по уголкам памяти, как драгоценные сокровища. Если бы можно было воплотить его чувства сейчас, они бы превратились в звезду — ослепляюще яркую и огромную, настолько горячую, что можно сгореть, оказавшись поблизости. — Ты потрясающий, — снова прошептал он, выпрямляясь и нежно целуя куда-то в голень. — Каччан. Тот ничего не ответил, только окинул его усталым взглядом. Изуку осторожно отпустил его ноги и с тихим хлюпаньем вышел. В голове стало пусто и как-то гулко, а пространство вокруг постепенно заполняли звуки и запахи: с улицы потянуло нагретым асфальтом, в коридоре кто-то топал, сверху и снизу просыпались студенты, громко переговариваясь. Шумел лифт, отвозя самых ленивых вниз, а мир Изуку порвался на части и теперь судорожно пытался собраться обратно. — Все в порядке? — обеспокоенно спросил он, ложась рядом с Каччаном и вглядываясь в хмурое лицо. — Тебе понравилось? Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит? Я должен… — Деку. Каччан медленно повернул к нему голову, прищурив глаза. В ошарашенный взгляд, сквозь мутную пелену, будто из-под воды, возвращалась привычная ясность, и Изуку пришибленно замолчал. — Отвали. Изуку вздохнул. Удавка вины тут же сдавила горло. С Каччаном всегда было сложно, и хотя он видел, чувствовал, как тот реагирует, короткий хлесткий ответ все равно расстроил, неприятно ударив по больному. Для Каччана даже признать случившееся наверняка было нелегко, но поговорить дольше у них не вышло: в комнату постучался Киришима, спрашивая, пойдет ли Каччан завтракать, и им пришлось экстренно собираться. Каччан быстро оделся, не глядя в его сторону, и, не сказав ни слова, выгнал, так и не спустившись, в итоге, на завтрак. Всю следующую неделю он был подозрительно задумчив и молчалив, и каждый раз, когда Изуку пытался заговорить, чтобы извиниться, игнорировал его. Не отвечал на звонки и сообщения, не обращал на него внимания на занятиях и вообще делал вид, что никакого Мидории Изуку на свете больше не существует. Это было больно. Изуку весь извелся, кажется, замучив своим загруженным лицом Ииду с Ураракой, постоянно спрашивающих о самочувствии. Так продолжалось, пока однажды вечером, когда он готовился к занятиям, в его комнату не постучали. На пороге стоял насупившийся Каччан. Он смерил его мрачным взглядом, требовательно протянул руку и спросил: — Где она? — Что где? — не понял ошарашенный Изуку. — Тетрадка, — прорычал Каччан, — с твоими заметками. Не гони, что ее нет! — А, о, — у Изуку округлились глаза, когда он понял, о какой именно тетрадке речь. Вряд ли Каччан пришел о героях поговорить. — Конечно… Если ты об этом… Он покопался в вещах и быстро достал законспектированные записи. Туда же он внес то, что успел запомнить после их первого раза, как самое важное: например, что у Каччана очень чувствительные уши, и что ему нравятся поцелуи под лопатку; а еще то, что он вообще любит целоваться, и что угол очень важен, но все особенности индивидуальны; и если у них еще будет время, то он попробует прощупать и посчитать, где именно у Каччана… Изуку покраснел и прижал тетрадь к груди, с сомнением глядя на Каччана, стоящего в проходе. Помялся. — Давай уже, — хмуро сказал тот, отводя взгляд. — Не сожгу. Ознакомлюсь. Изуку просиял и улыбнулся, стараясь не очень пялиться на заалевшие уши. Это был первый и единственный раз, когда Каччан попросил его записи. Видимо, перешагнув через отрицание того, что даже у гениев не всегда все получается с первого раза, решил воспользоваться инструкцией. И, видимо, ему все-таки понравилось.