Сёстры

      Фурии ничего и никого не боятся. Особенно Алые. Они внушают первобытный ужас, кровь от одного их присутствия стынет в жилах. Одно упоминание — и крестьяне бросаются наутёк.       Фуга всегда шла впереди. Танцевала лучше многих в Хоре и по праву гордилась этим. Фуга мало думала о вещах нематериальных, когда осязаемое и столь хрупкое было совсем под рукой. Чья-то шея, чья-то жизнь.       Хористка жила по принципу здесь и сейчас. Она дышала мгновением — и клинки с радостью упивались кровью. Не хватило бы и дня, чтобы сосчитать, сколько полегло от умелой руки Фуги за нехитрое дело. Не хватило бы и недели, чтобы рассказать о своих верных сёстрах.       Как-то раз Фуга призналась Вершительнице судеб, что она никогда не убивала тех, кто не заслуживал смерти. Сёстры сдерживали необузданные порывы её огненной души. Сёстры и канули для всех в небытие только ради того, чтобы Фурия смотрела. Запоминала.       И начинала изъедать себя сомнениями, виной и жгучей ненавистью. Голоса Нерата постарались на славу, слепили ещё одно убогое подобие себя. Своего былого величия, своей неиссякаемой извращённости. В глубине души Фуга понимала, что раскрытые тайны не пройдут для неё незаметно и безболезненно.       Ярость постепенно стала уступать смятению. Хористку с каждым днём разрывали вопросы, которых доселе не было в голове. Фуга думала много — и говорила мало. После исчезновения и обретения новой семьи из простых девчонок с одинаково ужасающей жаждой крови она изменилась. Вернувшись в Горный Шпиль, Фуга всё чаще стояла у края, всё чаще смотрела вдаль, перебирая пальцами холодный ветер.       Вершительница ничего не спрашивала, но украдкой приглядывала за тихой Фурией. Наверное, Фуга могла бы сказать, что она благодарна, если бы не постоянная череда воспоминаний. Холодный камень Шпиля привлекал хористку, будто о чём-то с ней говорил.       Всё началось безлунной воющей ночью. Фуга мерила площадку широкими шагами и бормотала обрывки фраз под нос. Она качалась и подходила к краю, с тоской и наслаждением поглядывая вниз.       Голоса не давали спать. Сёстры перешёптывались меж собой, вовлекая Фурию в незатейливую беседу. Или только Фуге так казалось? Может быть, это было лишь больное воображение. Маленький уголёк, уныло тлеющий в груди, разрастался неистовым пламенем. Горячие языки затрагивали нервы — Фуга дёргалась, движения её приобрели резкость.       Впервые Алая Фурия боялась своего огня. Боялась, что он её сожжёт, поглотит без остатка, без права на своё тело и разум; что она станет таким же чудовищем, как Нерат. Кровь беспокойно бежала по венам, и Фуга задыхалась. Впервые ей было так невыносимо тяжело.       Сёстры скреблись. Голоса их звучали под самой кожей, горчили на языке. Они пели под белыми костями, были повсюду. Воспоминания ли были тому виной, что породили тошнотворные метаморфозы ощущений, Фуга не понимала. Она безнадёжно запуталась. Тщетно барахталась в болоте новых тайн.       Сёстры были рядом. Были ближе, чем тень и клинок. Они стали частью чего-то большего. Чего-то непостижимого и незримого.       Фурия старалась быть сильной.       Фурия боялась — не выдержала и решилась обратиться за помощью к Вершительнице. Было дико и непривычно видеть Фугу смущённой и по-детски растерянной. Но таковой она становилась. Собрав всю волю в кулак, хористка неожиданно как на духу выложила все свои проблемы.       Фуга ждала осуждения, но получила лишь совет.       Пиная крошку древних плит, Фурия шла к своему спальному мешку. Она тщательно обдумывала слова командира.       «Ты — не Архонт Тайн. Ты — это ты, а Фуга — это Фуга. Думай о своих сёстрах, как о поддержке. Они бы ни за что не стали терзать тебя. Ищи у них совета».       Фуга, мрачная и молчаливая, села ближе к краю Шпиля. Пламя не должно опалять, не должно покрывать её тело гарью. Смертью. Огонь может согревать и дарить тепло. Нет, Фурия не допустит, чтобы он стал ядовито-зелёным. Кричащим. Умоляющим.       «Оставайся собой».       Ладони непроизвольно скользнули вниз.