***
— От имени «United Airlines» и всего экипажа я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы присоединились к нам, и мы с нетерпением ждем встречи с вами на борту в ближайшем будущем. Приятного отдыха! Голос стюардессы потрескивает; когда ее речь подходит к концу, все вокруг на автомате встают и тянутся за своими чемоданами и сумками. Я знаю, что сейчас бессмысленно вставать, и все же я это делаю, взвалив на плечи свой рюкзак и глядя на вход в каюту на другом конце самолета. Это время, когда я бы хотел телепортироваться туда, где бы он ни был, чтобы избежать позднего ночного движения и туристов на восточном побережье, и чтобы его кожа была напротив моей как можно быстрее. Мой телефон вибрирует в моем кармане, и я достаю его, читая адрес, который мне только что прислал Брендон, мое сердце колотится от того, насколько я уже близок. Мой день рождения шел уже почти двадцать часов, но только сейчас он начал становиться ощущаемым. С ним на другом конце страны неважно, сколько людей было на вечеринке, на которой Келти кинула меня, или насколько глупа была фотография на их футболках. Это было неправильно. Очередь, образовавшаяся между сиденьями, начинает двигаться, что означает, что они, наконец-таки, открыли двери. Я встаю в нее, отсекая мужчину средних лет позади меня, но не задерживаюсь достаточно долго, чтобы услышать, проклинает ли он меня. Теперь мы в одном городе. Болтовня людей вокруг достаточно громкая, чтобы я не смог полностью отключиться, не представлял, как это будет, когда я, наконец, снова заполучу его; оба все еще утомленные после Европы, но, по крайней мере, вместе. Пит предложил Angels & Kings* для вечеринки, и Келти с удовольствием приняла это предложение. Это была хорошая реклама, это имело смысл. Двадцать один, наконец-таки совершеннолетний. Только Спенсер и Брендон не были совершеннолетними, но это не имело значения. У нас будет концерт в Сиэтле первого сентября, и Пит сказал, что будет лучше, если остальная часть группы уже будет здесь, будто бы он наш менеджер. Тяжело было нарушать наши прошептанные обещания о совместном праздновании наших двадцать первых дней рождения, но Брендон сел на самолет в Лос-Анджелесе, не оглядываясь, и, конечно, это было к лучшему. Я не хочу знать, были ли слезы в его глазах. Зная его, они, возможно, были, а я не могу уйти от него, когда он плачет. Выйти из самолета так же просто, как и оставить Келти, спящую в нашей кровати, и в этом есть что-то неправильное, но я запрещаю себе думать об этом, потому что теперь ночь наша. Я выполнил свои обязанности, учитывая, что на камере довольно много пьяных улыбок; целовал Келти достаточное количество раз за сегодня. Теперь актеру пора уединиться в своей гримерке, стереть с лица сценический грим и слой притворства. Настало время быть настоящим. Я крепко сжимаю ремень рюкзака, когда подхожу к выходу, несмотря на то, что прекрасно знаю, что его здесь не будет. Мы не можем рисковать тем, что кто-то сфотографирует нас вместе в аэропорту Сиэтла, не можем никому сообщить о том, что я забронировал билет, чтобы пролететь через всю страну в день моего рождения, проведя вечер со всеми своими знакомыми в Нью-Йорке. Но Нью-Йорк кажется пустым без него, и я знаю, что Сиэтл жив, когда я ловлю такси, удивленный дождем, хотя я уверен, что слышал, как стюардесса сообщила нам об этом, когда мы приземлились. Я приветствую его; это почти похоже на то, что небо само по себе очищает, смывает всю чушь, которую я слышал сегодня вечером, оставляя лишь его. Я говорю водителю адрес, и он молча кивает, когда машина начинает мчаться по улицам; дождь мягко стучит по лобовому стеклу. Я вижу его за окном закусочной, когда такси останавливается по адресу, который он мне дал, и мои внутренности скручиваются, будто я наполовину ожидал, что его здесь не будет. Я плачу таксисту и выхожу из машины, замечая, что дождь почти прекратился. Улицы освещены фонарными столбами, лужи на мокром бетоне отражают светящийся знак над входом в ресторан. Я останавливаюсь на секунду, прежде чем перейти улицу, просто чтобы взглянуть на него, когда никто, как он думает, не смотрит. Его серый капюшон, накинутый на голову, рот закрыт, руки на столе, как у прилежного ребенка; возится с чем-то, чего я не вижу. Я смеюсь про себя, потому что это настолько похоже на него. Он никогда не мог усидеть на месте. Однако в сцене есть тоска, и что-то, не похожее на одиночество, тоже. Закусочная почти пуста, и официантка подходит к нему, вероятно, чтобы спросить, не хочет ли он что-нибудь выпить. Он удивленно поднимает глаза и вежливо улыбается, покачивая головой и отвечая ей. Улыбка исчезает почти сразу, как только она уходит, и он проверяет свой телефон, волнуясь. Я чувствую, как у меня вибрирует где-то в ноге и, улыбаясь, наконец, иду по пустой дороге. Я могу представить, что он написал мне, даже не взглянув на сообщение. Различные вариации "где ты?" или "надеюсь, ты не забыл". Он всегда боится, что я забуду, наши встречи, наши украденные моменты между концертами, но я никогда не забуду. Трудно представить, как можно такое забыть, если он — все, о чем я думаю, когда его нет рядом. Но он этого не знает, наверное. Может, я недостаточно часто даю ему это знать. Я открыл дверь и направился к нему, наполовину надеясь, что он не увидит меня, пока я не сяду в его кабину, но он тут же поднимает голову, когда дверь закрывается; глаза загораются, как будто он не может поверить, что я здесь, хотя я обещал ему сегодня утром, когда заказывал билет на самолет прямо перед тем, как Келти увезла меня на вечеринку. Брендон ничего не говорит, обнимая меня за плечи, вздыхая с облегчением, как будто он просто убедился, что я настоящий. Я зарываюсь лицом ему в шею и вдыхаю его, чувствуя, как напряжение в плечах уходит, когда я закрываю глаза. Он вернулся. — Ты здесь, — говорит он, и мы, наконец, отпускаем друг друга, но только потому, что мы на публике. Если бы это был гостиничный номер, мои руки уже были бы на нем. — Я же сказал, что буду. Что, думал, я играю с тобой? — я невольно хихикаю, но я знаю, что, скорее всего, он так и думал. Брендон не верит во что-то, если это не прямо перед ним. Но вот он я. Он пожимает плечами, залезая обратно в кабину, и я делаю то же самое. — Я не знаю, — говорит он, — возможно, это галлюцинация, вызванная недостатком сна. Ты не делаешь ничего подобного. — Что, импульсивные вещи? — я смотрю на него, и он проводит рукой по волосам, капюшон аккуратно спадает. Я оглядываюсь на стойку, но официантка, похоже, отошла. — Да. Кинуть свою девушку после того, как она устроила тебе день рождения. Покупка билетов за несколько часов до вылета самолета. Такие вещи. Слово «девушка» звучит горько с его уст, и я знаю, что он думает: она выбрала этот клуб специально, просто чтобы он не мог быть там. Неважно, сколько раз я пытался сказать ему, что это было предложение Пита. Он всегда будет винить ее, но я не хочу ругаться сейчас. Не сегодня. — Нью-Йорк — не то место, где бы мне хотелось быть сегодня, — сказал я ему, и это правда. Если бы он был там, это была бы другая история. Он слабо улыбается, и я замечаю тени под глазами и волосы, падающие на его лицо. — Ты проделал отличную работу, чтобы избежать его, — говорит он, потянув рукава своей толстовки, — проделал весь этот путь до Сиэтла, — он удивленно поднимает брови, насмешливо восхищаясь, — впечатляет. Я вздыхаю и беру вилку, тыча ей ему в руку. — Тебе нужно перестать смеяться надо мной за то, что я пролетел весь этот путь ради тебя, и пожелать мне счастливого дня рождения. Брендон качает головой, отрывая кусочек салфетки. Маленькие кусочки, скрученные в различные формы, сыплются на стол. Это знакомое зрелище; он всегда рвет вещи, когда его руки ничем не заняты. — Не сейчас, — он ухмыляется, глядя на меня. Официантка вернулась и приняла наш заказ: вафли для Брендона и молочный коктейль для меня. Он не говорит мне, как долго он здесь, или сколько раз он сказал официантке, что ждет кое-кого, но он так активно копошится в свей тарелке, что я не могу не улыбнуться при мысли о том, что он хотел дождаться меня. Мы быстро заканчиваем, оба хотим быть где-то, где мы можем, наконец, быть одни и не бояться, не скрываясь от техников или тур-менеджеров. Он настаивает, что заплатит сам, и я позволяю ему, отчасти потому, что он уже настаивал на оплате половины моего билета на самолет, но на это я бы не согласился. Лейбл заплатит мне, если я сам потратился на все это. Снаружи дождь превратился в какую-то бестолковую, неубедительную морось, но Брендон все равно натягивает капюшон, легкий ветерок заставляет нас обоих дрожать. На севере сентябрь наступает рано. Я внезапно жалею, что не принес ничего потеплее, но безмолвное счастье от того, что он рядом, все еще горит внутри меня. — Куда? — начал спрашивать я его, но девушка подошла к нам до того, как он смог ответить, изумленный взгляд в ее глазах оповещал о том, что она собирается спросить. — Вы… Вы Райан и Брендон, да? Боже, можно с вами сфотографироваться? Я делаю глубокий вдох, но Брендон любезно улыбается, кивая. — Да, конечно, давай, — говорит он, наклоняясь к ней, когда я понимаю, что она здесь со взрослой женщиной, вероятно, ее матерью, у которой уже есть небольшая камера в руках. Я подхожу ближе, натянуто улыбнувшись, когда вылетает вспышка, ослепляя меня на секунду, наверное, я до сих пор к этому не привык. Она благодарит нас, прежде чем уйти, поглядывая через плечо, как будто она не может поверить, что она просто столкнулась с двумя участниками своей любимой группы — по ее словам — около закусочной в Сиэтле. Я не думаю о том, что они делали тут в это время ночи. — Я никогда не привыкну к этому, — вздыхаю я, когда убежден в том, что они вне слышимости, — это так, блять, случайно. Мы могли бы курить траву, и они подошли бы к нам, чтобы попросить автограф. Брендон хихикает и пожимает плечами, засунув руки в карманы своей толстовки, смотря в ту сторону, в которую они ушли. — Будем надеяться, что она ничего не предполагает. Я прижимаюсь к нему поближе, засунув руку к нему в карман, чтобы скрестить наши пальцы. Иногда мне нравится думать о том, что было бы, если бы о нас узнали. Если бы кто-то застукал нас целующимися за кулисами, если бы кто-то из команды был настолько глуп, чтобы нас сфотографировать. Я знаю, что Келти чертовски взбесится, как и Пит. Я знаю, что он просто пытается удержать группу, что немного подозрительно, но он раздражает меня. Он должен держаться от нас подальше, потому что даже если мы ему должны, он не может контролировать наши жизни. Брендон снова смотрит на меня и мягко улыбается в свете фонарного столба, слегка сжимая мои пальцы. Мой живот внезапно наполняется бабочками, от которых я не позволю избавиться в ближайшее время. — Пошли?***
— Прости, я не смог найти что-то лучше на сегодня, — говорит Брендон, возвращаясь к робкой, неловкой позиции, к которой он прибегает каждый раз, когда думает, что то, что он запланировал, недостаточно хорошо. Я знаю его достаточно, чтобы знать, что либо это, либо дерзкое, самоуверенное поведение, которое он излучает на сцене и с людьми, которых не слишком хорошо знает. Люди, о которых он заботится, — это другая история; он всегда боится, что он не так хорош, — они сказали, что переселят нас в комнаты получше только за ночь до шоу, — он щелкает своим языком, — скупые мудаки. — Забавно, что ты считаешь, будто мне не все равно на комнату в отеле, — говорю я, снимая повязку, бросаю ее на маленький столик, который стоит в углу комнаты. Эта штука была у меня на лбу очень много часов. Я не мог заботиться меньше о номере, он мог хоть разваливаться, но я все равно бы чувствовал себя так же. Сейчас, это — он — то, что я на самом деле хотел. Не выпивка или что-то еще, для чего я стал совершеннолетним. Его. Стою всего в нескольких футах от него, его волосы влажные под серым капюшоном, который он все еще не снял, как будто он ждет меня, чтобы сделать это. — Тебе все равно на комнату в отеле, — тихо повторяет он, по-видимому, либо обрабатывая предложение, либо пытаясь заставить себя поверить в это. Это все, я делаю несколько шагов к нему, чтобы доказать это, преодолевая расстояние между нами. Поддельные пуговицы его толстовки блестят под освещением потолка, когда я снимаю ее, захватывая его губы в медленном поцелуе — у нас нет роскоши делать это часто. Его руки автоматически взлетают к моему лицу, его пальцы проходят по моей челюсти, когда я убеждаю его открыть рот, мой язык встречается с его, когда я притягиваю его ближе, ближе, как можно ближе, пока он не начнет быть недостаточно близко. Я начинаю работать над металлической пуговицей на его джинсах, и его дыхание прерывается, когда моя рука касается его возбужденного паха под джинсовой тканью. Блять. Мы избавляемся от моей жилетки, и его руки лихорадочно расстегивают мою рубашку, когда я целую его шею и ключицы, наконец, освобождаясь от вины, которую везде ношу с собой, но спешка и адреналин все еще здесь, потому что я хочу его во всех отношениях, в которых можно кого-то хотеть. Он снова притягивает меня, чтобы соединить наши губы, и его руки блуждают по моей коже, спине, лаская меня, как никогда не знала и не делала она. Брендон тянет меня вниз на него, пока он лежит на небольшой кровати, и мы занимаемся любовью при свете, его губы шепчут мое имя в перерыве между судорожными вздохами, заставляя мое сердце биться сильнее каждый раз, когда я слышу его, одним словом — доказательство того, что он нуждается во мне так же сильно, как и я в нем. — С днем рождения, — шепчет он, когда мы лежим вместе, запутанные в одеялах, и в этот момент я не хочу находить слов, чтобы объяснить, как сильно я этого хотел, и что это все, что я хотел на мой двадцать первый день рождения, поэтому я наклоняю его подбородок, чтобы дотянуться до его рта, и мягко целую, — хотел бы я, чтобы у меня было что-то еще для тебя, — говорит он после того, как наши губы разъединились, он кладет голову мне на грудь, вычерчивая беспорядочные узоры на моем животе, — у меня просто не было времени, после того как я вернулся в Лос-Анджелес и… — Я не хочу ничего, кроме этого, знаешь, — он смотрит на меня, карие глаза блестят, на голове беспорядок. Я глубоко вздыхаю, медленно моргая, — из всего, что я получил сегодня: вечеринка, торт, совершеннолетний возраст, — Брендон фыркает, — полет на протяжении шести часов через всю страну — это, каким-то образом, лучшее, что со мной случилось, потому что теперь я здесь. — Да, дерьмовый номер в отеле Сиэтла. Ты сорвал куш, а? — Ты знаешь, о чем я говорю, — я толкаю его. Брендон мычит и закрывает глаза, темные ресницы на его коже. Я оставляю поцелуй на его лбу, зная, что завтра, когда Келти проснется, все это закончится. Но сегодня, только сегодня, я позволю этому маленькому гостиничному номеру в незнакомом штате быть моим домом, только потому, что он здесь, в моих объятиях, позволяет сну спокойно овладеть его разумом. Потому что нам не от кого прятаться, кроме как от самих себя, и я знаю, что открылся ему. Из-за дождя, который снова тихо начал лить за нашим окном, и из-за солнца, которое так далеко. Потому что я шепчу ему свою благодарность в виде трех слов, с которыми я так же незнаком, прежде чем заснуть. Завтра другой день, а сегодня луна никогда не упадет.