Моя вишня

Минхен-а, помнишь ли ты, что рассказывал вам Юта про такое чудесное дерево, как Сакура? Он говорил, что в стране Восходящего Солнца — в его родной Японии, сакуры были намного прекраснее, намного нежнее и хрупче, чем во всей Корее. Философствуя, Юта часто упоминал, что Сакура — это жизнь, это время, красота, печаль и тяжелое бремя. Нежно розовые лепестки, словно сотни моментов нашей жизни, хранят в своих чашелистиках и страдания, и счастье, цветут красиво, пленительно, но совсем не долго. Цветы дерева рассыпаются так же быстро, как и проходит жизнь. Юта был прав. Жизнь Донхёка — оставшиеся на темной ветке последние белые лепестки. Донхёк ступает по мягкому ковру из опавших цветков, пока на его плечи и голову, медленно кружась, ложатся лепестки. Он не успел увидеть апогей цветения наяву, но, кажется, весна наступила у него внутри. Сакура, что берет начало у самого сердца, цветет пышно, мешая легким свободно вдохнуть, заставляя хрипло кашлять. Юта говорил, что лепестки у Сакуры очень нежные, гладкие. Но они ли славятся своей хрупкостью тогда, когда лезвием царапают гортань, выворачивая, заставляя согнуться в жутком приступе кашля? Эти ли цветы каждый раз душат Донхёка, обвивая своими гибкими ветвями горло? Они ли пачкают чистую невинность своих белых лепестков его кровью? Нет. Сакура также прекрасна, как и его любовь. Марк всегда мечтал увидеть это дерево при цветении, не замечая рядом с собой живого экземпляра. Оно и к лучшему. Донхёк не хотел пугать его своей болезнью, не желал принимать вынужденную любовь против воли старшего, не надеялся на понимание, не пытался. Донхёк смотрит на многолетнюю живую арку из соцветий и думает, когда же его дерево дало росток. Может быть тогда, когда они еще были мальчишками, лежали под куполом ночного неба и вместе исследовали россыпь Андромеды; когда в ту тихую, звездную ночь впервые Донхёк произнес наивное люблю, в ответ получаякак младшего брата. Или же тогда, когда Марк посмеялся и уверенно высказал свою позицию о том, что любви нет, а после клялся в ней какой-то девушке из параллельного класса, пока Донхёк безуспешно пытался прекратить приступ изнурительного кашля на грязном полу, усеянный кровавыми лепестками? Или же не так давно, быть может, неделю назад, когда Марк со счастливой улыбкой неожиданно заявил о том, что хочет видеть Донхёка свидетелем на своей свадьбе? Тогда, как сам Хёк готов был умереть на месте, но все же согласился? Донхёк помнит, что в тот вечер он был буквально усыпан цветками сакуры. Парень был окружен ими, чувствовал, что сам становился кроной для этих злосчастных цветов. В тот вечер он рыдал навзрыд, тревожа нежный сад у себя в легких и поливая корни слезами печали. Донхёк не помнил, сколько так, согнувшись от очередного удушающего приступа кашля, он пролежал. Помнил, что очнулся лишь тогда, когда кто-то тряс его за плечи, громко выкрикивая имя. Тело ломило, а легкие содрогались в новой волне спазмов. Кто-то все время придерживал Донхёка, ласково похлопывал по спине, суетился. Он так надеялся, чтобы это был Марк, но голос Тэна был слишком знаком ему. — Кто? — серьезно спрашивал он, подметив бледность лица младшего и впалые щеки. Донхёк помнит, как кружилась голова, а в ушах стоял тихий звон, как тело шатало, и из легких вырвался хриплый стон. Уложив младшего на диван, Тэн бережно положил голову к себе на колени и успокаивающе гладил по волосам, шепотом своим не давая темноте приблизиться. Донхёк смотрел сквозь полуопущенные ресницы и видел зеркальное отражение своей боли. У Тэна взгляд грустный, понимающий. У него красная сакура вырывается наружу, пока сам парень безуспешно пытается это скрывать. — Я бы так хотел помочь, — шептал Тэн, закрывая глаза. Он обнимал крепко, давал временную защиту, окружал своим теплом. — Но не могу. А после плакал. Бесшумно рыдал в истерике, уткнувшись в рыжие волосы Донхёка. Одно дело обнаружить ханахаки бьё у себя, а другое — видеть, как чахнет, словно оторванный цветок, кто-то из близких, любимых тебе и родных людей. — Тэён всегда был нашей «свахой», но почему он не замечает главного? — в меру своих ослабленных сил тихо возмущался Донхёк и сердито выговаривал упреки Ли старшему, вызывая робкие улыбки у Тэна. — Думаю, наши Ниниги совсем не заинтересованы в предложении Охо-Яма. Время перевалило за полночь. Тэн долго молчал, пока Донхёк, ощущая его сбившееся, хриплое дыхание, засыпал, уткнувшись тому в живот. Утром парень обнаружил, что среди белых лепестков есть цветки и красной сакуры — это был контраст первой любви и пылающей страсти, объединённые одним стволом не взаимности. Донхёку кажется, что все это было так давно. Сегодня у Марка свадьба. Сегодня у Донхёка последний день, «похороны» под ветвями его любви. Донхёк думает, что он, наверное, ужасный друг, раз не явился на торжество. Он не хотел омрачать радость Марка своими грязными лепестками, сплошь пропитанные ревностью и безответной любовью. Донхёк умер бы на месте, только увидев их вместе. Марк счастлив рядом с Сыльги, и Донхёк это знает. Старший просто обожает эту миниатюрную, утонченную милашку с доброй душой и огромным сердцем. А кто такой Донхёк с его вечной тягой к злоключениям и прекрасным умением выбесить все живое в радиусе километра? Правильно, лучший друг, задницу которого Марк частенько спасал. Бывший лучший друг, которому Марк просто помогал. Донхёк видит «любовь» Марка к Сыльги. Он замечает это в его затуманенных глазах, в таинственном взгляде, в неуклюжих жестах и, конечно же, во влюбленной улыбке. И ради счастья Марка Донхёк жертвует своим. Быть может, они были бы вместе, но это уже другая жизнь… Донхёк улыбается этой жестокой сакуре и делает фотографию, точно такую же, которую отправил недавно в качестве еще одного презента. Он очень надеется, что Марк не потеряет фотографии, сбережет этот ценный подарок и не забудет. Ведь на каждой из них запечатлены счастливые моменты их жизни. «Ведь теперь нет «нашей» жизнь, Марк. Она превратилась в одну «твою», ибо без тебя «моей» уже больше не будет», — думает Донхёк, выкидывая смартфон в реку. «Назови звезду в честь своего любимого человека, хён. Ведь я посвятил тебе уже целую Вселенную»— гласит надпись на старой, потертый временем фотографии, на который запечатлен Марк, совсем еще маленький, с интересом смотрящий в огромный телескоп. Донхёк ложится прямо у корней сакуры и расслабленно смотрит на лепестки. Неделя Ханами уже закончилась и людей в парке не так много. Это радует. «Я все еще хочу поцеловать родинку на твоей щеке. Не морщись, она очаровательна!»— гласит другая надпись на полароиде, где Марк улыбается, пытаясь скрыться от камеры. Лепестки, медленно кружась в воздухе, постепенно опадают где-то рядом, а некоторые ложатся прямо на Донхёка. Они мягкие, действительно нежные, но, наверное, не сравняться с бархатистостью его кожи, к которой он всегда хотел касаться. Снова кашель кольцом сжимает горло, и парень тревожит умиротворенность осевших лепестков. «Прости, в тот раз я говорил, что случайно наткнулся. Но сейчас могу с уверенностью сказать, что тогда я толкнул тебя. И что ты мне сделаешь? Я в другом городе! : D» — написано на серии фотографий, где злой Марк пытается выйти из бассейна, где хочет схватить Донхёка за ногу, брызгая того водой, где недовольно выжимает свои мокрые вещи. Донхёк всегда любил раздражать Марка. Он всегда любил его. Донхёк думает: они провели столько моментов вместе, столько бесценных минут, что всех их не запечатлеть на камеру, не передать словами. Их всех Донхёк будет беречь где-то глубоко в сердце, унесет с собою в Вечность, быть может, сохранит до следующей жизни. Ветер колышет ветви, срывая с них лепестки. Цветы опадают, их время уже прошло, пока Донхёк чувствует, как в его легких они наоборот расцветает. Пышные бутоны изнутри наполняют грудь, щекочут ребра, уже не дают воздуху проникнуть. Донхёк не дышит. Он не ощущает под собой опоры, он опускается во тьму, поджидающую его уже с самого детства. «Прости меня, Марк. Я твой самый худший лучший друг, который посмел в тебя влюбиться.» Сердца начинает снижать ритм от тесноты, и последняя слеза застыла в уголках закрытых глаз… …тепло. Донхёк чувствует тепло. Оно обволакивает его, обнимает крепко, греет. Он чувствует, будто ускользает, теряется в этих непонятных, но таких знакомых ощущениях. Глупое сердце, почти прекратившее свой ход, начинает бешено биться, тянуться к этому теплу. Сквозь вакуум парень слышит: кто-то рыдает рядом, зовет его, трясет. Чувства…они возвращаются. Ощущения становятся сильнее, и кажется сакура, что недавно так густо росла в груди, так долго душила, цвела, вдруг опала и нашла свой покой, даря сердце чему-то новому… От свободы и пустоты в груди Донхёк глубоко вдыхает, захлебывается свежим воздухом, кашляет. По щекам скатываются слезы, пока кто-то бережно не стирает их. Марк встревожено смотрит на бледного парня и плачет от того, что почти не успел. Он рыдает, приподнимая Донхёка над землей, крепко обнимает парня, пока тело прошибает крупной дрожью. — Порой…ты меня так раздражаешь, Хёк-а, — шепчет Марк, стараясь унять дрожь в руках. Он целует холодный лоб младшего, крепче сжимает в объятиях, пытается согреть. Донхёк млеет от ощущений, от теплоты Марка, от уюта его объятий. Пальцами мягко проводит по щеке и тянется ближе, губами касается родинки и чувствует всю мягкость кожи. Наслаждается. Вряд ли в дальнейшем Марк разрешит ему такую шалость — Я хотел проверить сказанное Ютой, — Донхёк ложится на плечо старшего, чувствуя легкую слабость во всем теле. Он не надеется на продолжение, Хёк все еще не верит, что это реальность, думает, что умер и, наконец-то, попал в Рай — утонул в самых уютных и теплых объятиях в мире. — Глупый, — Марк улыбается сквозь слезы и смотрит. С любовью и нежностью. Донхёк растерян и чуть обижен. Ведь реальность так жестока, миг, и ты окажешься один на один с холодом напротив. А реальность ли это?.. Кажется, воображение издевается над Донхёком, ведь Марк сокращает расстояние и целует его. Мягкие, с чуть солоноватым вкусом желанные губы касаются так чувственно, так нежно и искренне, так, что сердце щемит, а на глазах наворачиваются слезы. Хочется большего, хочется жить в этих ощущениях, чувствовать каждый момент и действовать. Наконец-то Донхёк понимает, что жив, что ему охота жить вопреки всему, что ожидает его в будущем, а пока просто утопать в теплоте глаз напротив и слышать тихое улюлюканье Тэёна и Тэна где-то позади. Юта ошибся в одном пункте, Сакура — это не только печаль и скоропостижное время, это яркая жизнь, новая надежда, это Возрождение.