***
Это был твой девятнадцатый день Рождения. Чжухон тогда буквально умолял пойти с ним, хотя мы еще даже не были знакомы. К тому моменту я был единственным, кто еще не познакомился с тобой… не знаю. Просто что-то тогда во мне яро протестовало этому знакомству. Но теперь-то я понимаю, что это было — инстинкт самосохранения. Я тогда терпеть не мог чжухоново эгьё — меня всегда передергивало от слишком милых вещей — которым он меня завалил полностью, лишь бы я согласился. И я согласился. Скрепя сердце от неуверенности и беспокойства стоял под дверью твоей квартиры ровно в семь как было обговорено. Я думал вы устроите супер пати с морем алкоголя и громкой музыкой, но все оказалось куда более спокойно. Алкоголь был, но в намного меньшем количестве, нежели я себе нафантазировал. Тебе ведь едва исполнилось девятнадцать, ты был еще школьником — считай ребенком — ты был (и есть) самым младшим из нас. И я правда не понимал, как тот же Хёну-хён нашел с тобой общий язык. Он ведь самый старший (ему было аж двадцать четыре), даже мне порой было немного не по себе рядом с ним. Но потом я нажал на дверной звонок, и ты распахнул предо мной дверь. Кажется, я пропал в тот самый момент. Нас, наконец, познакомили лично. И потом-то я понял как ты смог поладить со всеми ними. Честно, умнее и хитрее человека я не встречал до сих пор. Даже Минхёк уступал тебе в своей сообразительности. Тот вечер прошел замечательно. Я неуверенно всунул тебе в руки новый диск какой-то группы, который за день до дал мне Чжухон, обещая, что ты будешь в восторге. И ты и правда был в нем; как сейчас помню как ты резко схватил испугавшегося меня и сильно обнял, радостно щебеча слова благодарности своим потрясающе низким голосом. Это был первый и последний раз, когда ты обнимал меня так сильно. Кажется именно с теми объятиями ты «подарил» мне такую штуку как болезнь от любви. У нас было не особо много общего, но мы поладили, к концу вечера ты уже не стеснялся отпускать шутки в мою сторону и громко смеялся с моих ответных. Тогда я был по-настоящему счастлив. Тогда же я стал зависеть от тебя. Домой я вернулся, одолеваемым двояким чувством. Мне невыносимо сильно хотелось видеть тебя и касаться каждую свободную минуту и одновременно с этим хотелось бежать без оглядки как можно дальше.***
Мы встретились снова только через две недели. Ты так сильно изменился за это время. Не осталось и следа от того милого донсена-именинника. На смену свитеру и домашним штанам пришли черная обтягивающая водолазка, такие же джинсы и кожаная куртка. Тебя абсолютно не волновал тот факт, что на улице лишь начало февраля. Но было подозрительно тепло, словно это погода подстраивалась под тебя, а не наоборот. Тогда же я заметил твою харизму, которая порой побеждала даже Чжухона. Встреча была назначена в клубе, куда я не любил ходить, но до сих пор предпочитаю не думать, что согласился после брошенных вскользь слов «Чангюнни тоже там будет». Мне ведь просто надо было отдохнуть. У тебя оказалось много друзей и знакомых. Сначала мне даже показалось, что весь тот клуб знал тебя. В тот же вечер мы все же обменялись номерами. Не помню уже зачем, но глубоко в душе я радовался как маленький ребенок. Вы с Чжухоном хорошо смотрелись вместе. Как самые настоящие лучшие друзья, понимающие друг друга с полуслова; сцена была вашим вторым домом, каждый раз стоя на ней вы сияли как настоящие звезды. Вернувшись поздно вечером домой я тут же провалился в сон, но все равно проспал первую пару. Сидя уже в универе, сжимал в вспотевших руках телефон. Перед моим лицом была открыта еще невинно белая страница с нашей перепиской. В поле «новое сообщение» черными буквами горело «Привет», но я так и не решился отправить его. — Вдруг он занят. Не хочу навязываться, — под нос сказал я тогда, стирая сообщение. Уже тогда я начал чувствовать едва ощутимое покалывание где-то внизу легких, но не обратил на это внимания. На дворе ведь был февраль, мало ли простудился. Каждый день я писал тебе «Привет», или «Доброе утро, как дела?» или «Спокойной ночи», но ничего из этого не было отправлено. — Не хочу навязываться.***
Снова встретились мы лишь в марте, на дне Рождения Вонхо-хёна. Он пригласил нас всех в свой любимый караоке ресторан. Ты опоздал почти на полтора часа, когда с основной частью было покончено и все расположились на мягком теплом полу, выбирая, что бы спеть. Я уже не надеялся тебя увидеть. — Прости, хён, задержали немного, — сказал ты тогда хёну своим низким голосом, от которого у меня снова появились мурашки. Вонхо лишь одобряюще похлопал тебя по плечу и увел к небольшому столику с едой. Ты набрал кучу еды — как с голодного края, улыбнулся я про себя — и почему-то не сел где-то там рядом, а ушел на другой конец комнатки, отпихнул чуть в сторону задремавшего Хёнвона и сел рядом со мной. — Привет, хён, — мило улыбнулся ты. — Выглядишь грустным. — Да все в порядке, просто задумался, — мне тогда почему-то захотелось сбежать, но тело словно стало свинцовым и не хотело шевелиться. Я так и продолжал с идиотской улыбкой смотреть как ты кушаешь, пока ты неожиданно не приложил сашими к моим губам. Я очень удивился, но покорно приоткрыл рот и забрал ее себе. Ты улыбнулся, я увидел твои ямочки и в который раз пропал. Более ярко выраженные ямочки Чжухона ни разу за три года знакомства не вызывали во мне таких эмоций. Мы разговорились, ты рассказал о своих вкусах и предпочтениях, о жизни заграницей и мечтах. Не спрашивал почти ничего обо мне, но я был не против просто послушать, решив оставить рассказ о себе на потом.***
Через три дня после мне пришла первая от тебя СМС:«Хён, не настроен сегодня на просмотр фильма?»
Конечно же я был не против. Оказывается, ты жил почти на другом конце города, но меня не остановило ни это, ни пронизывающий до костей мартовский ветер. Спустя полтора часа я уже трясся как осиновый лист у тебя на кухне с чашкой теплого чая. Фильм ты выбрал сам, аргументировав тем, что именно его вы с Чжухоном должны были посмотреть вместе, но тот отменил планы в последний момент. Я был не особо против, ведь прекрасно знал вкусы Чжухона. Фильм оказался неплохим фэнтези, хотя это не самый любимый мой и Чжухона жанр. Однако по твоим горящим глазам и увлеченному комментированию я пришел к выводу, что тебе понравилось. Я сделал вид, будто мне понравилось тоже, хотя большую часть времени смотрел украдкой на тебя. Когда я вспомнил о времени было уже немного за полночь. Общественный транспорт уже не ходил, а денег на такси мы не насобирали. — Ну, оставайся у меня. Я постелю тебе на диване, — и ушел, словно не терпел отказа. Это согрело мне сердце, душу и щеки. Ты вручил мне в руки комплект постельного белья и ушел к себе, пожелав спокойной ночи. Удобно устроившись на диване после теплого душа, я слушал как ты возишься в спальне. Неожиданно у тебя зазвонил телефон. Я не хотел подслушивать, но межкомнатные стены были очень тонкими. — Да? — ответил ты, а потом вдруг заговорил на английском. Слушать твой английский было еще приятнее, чем корейский. Голос успокаивал, посылая по телу мурашки. Уже будучи почти полностью в объятиях Морфея, я услышал несколько фраз на корейском: — Нет, я один. С кем мне еще быть. Что было дальше я не помню до сих пор, кажется, и правда уснул тогда в следующую же секунду.***
С утра проснулся от громкого шума где-то на кухне. Ты одновременно пытался сварить кофе и заправить тостер, в итоге не получалось ни то, ни другое. — Давай лучше я попробую. Я усадил тебя за обеденный стол, заправил тостер и не спеша принялся доваривать кофе. Быстро позавтракав, ты пулей улетел в спальню. Вернулся спустя минут семь и сказал, что очень опаздываешь. Я не успел даже доесть. Выйдя через пять минут на улицу, узнал, что у тебя есть машина, которую — как ты сказал - тебе отдал папа. Хотел было попросить меня подвезти, но вспомнил, что ты опаздываешь и промолчал. «Не хочу навязываться», — крутилось у меня тогда в голове.***
С того раза мы начали общаться чаще. Один раз даже удалось прокатиться с тобой в машине. Было весело, внутри приятно пахло тобой и мятой. Обычно ты звонил или писал ближе к вечеру. В это время я уже заканчивал свои университетские дела и был свободен. Ты часто просил помочь с домашкой. Я ни разу не смог отказать умоляющим щенячьим глазкам. Часто в процессе моих объяснений ты беспардонно вырубался на моем плече, и мне приходилось просто доделывать и записывать все самому. Ты не был глупым раздолбаем, не в состоянии сделать свое домашнее задание, тебе просто было это неинтересно. После я откладывал тетради и учебники в сторону и просто сидел в тишине, положив свою голову на твою. Это поразительно успокаивало меня, несмотря на то, что внутри что-то неприятно щекотало, стоило мне только посмотреть на тебя или прикоснуться.***
Первый по-настоящему серьезный звоночек прозвенел через месяц, когда мы договорились встретиться всей компанией, но за полчаса до встречи ты сказал, что не сможешь прийти. Как сейчас помню то сообщение:«Нас задержали в школе. Я не смогу прийти. Простите, хёны:( »
Потом Минхёк сказал, что приболел и не придет. В итоге единогласно решили перенести встречу. Ну, почти единогласно. Я уже был на подъезде к месту встречи, но решил не нагружать вас этой информацией. Местом встречи было новое кафе напротив огромного ТЦ. Я решил хотя бы выпить чашку кофе, чтобы не было ощущения, словно приехал зря. Внутри было тепло и уютно. Заказав пирожное и американо без сиропа, слегка улыбнулся, вспомнив, что ты тоже его любишь. Оформив заказ, я решил сесть во втором зале, вход куда заметил еще вначале. Там тоже было красиво, хотя общая цветовая гамма была более светлой. При осмотре помещения взгляд зацепился сначала за знакомую бордовую голову, а потом и за всего Минхёка. Его всегда было сложно не заметить. А потом до меня дошло кто сидит напротив него. И как я сразу не узнал твою любимую жилетку? В правом легком резко что-то стрельнуло, стоило глазам увидеть твою ладонь, что нежно поглаживала длинные минхёковы пальцы. Я, пытаясь привлечь как можно меньше внимания, вернулся в первый зал и зашел в туалет. Едва успел закрыть щеколду, как меня скрутило над унитазом в приступе кашля. Сначала я подумал, что просто съел что-то не то, однако режущая боль в легких заставила в этом усомниться. Даже перенесенное в детстве воспаление легких не заставляло меня так истошно и до хрипов кашлять. Потом вместе с кашлем изо рта посыпались белые цветы. Я в ужасе отполз на другой конец маленькой комнатки, неверяще смотря на несколько белоснежных бутонов. Тогда все казалось кошмарным сном, плохой шуткой, но это была голая реальность. Спустя несколько мгновений тело содрогнулось в новом приступе. Я взял дрожащей рукой с пола один из цветков — тогда их еще было совсем мало и без крови — зажмурился, в попытке не заплакать, судорожно выдохнул. Открыв глаза, в руке я увидел лишь гнилую мертвую органику. Дальше все было словно в тумане, я собрал все бутоны, смял их в мокрых ладонях и смыл в унитаз. Умылся ледяной водой, пытаясь хоть немного прийти в чувства. И пулей вылетел из этого чертового кафе, направляясь сразу к своему врачу. — Это одна из самых редких болезней, — печально начал он. — Человечество еще не придумало лекарство от нее. Я могу лишь выписать обезболивающее на случай, когда станет совсем плохо. Я вышел из его кабинета спустя пятнадцать минут, сжимая в руке выписанный рецепт. — Рак они вылечить могут, а на чертову таблетку от любви мозгов не хватило, — шептал я тогда, вытирая слезы злости и отчаяния. Тот единственный способ вылечиться я даже не рассматривал, ведь та сцена в кафе ясно давала понять, что я обречен.***
С того момента приступы начали учащаться и удлиняться. Особенно тяжело и страшно было ночью, когда я боялся захлебнуться собственной слюной и кровью или задохнуться от застрявшего в глотке бутона. Я пытался избегать тебя, правда пытался. Я никогда не считал себя мазохистом, но без тебя словно дышать становилось еще труднее. Мы также продолжали периодически зависать у тебя дома с кино или твоими уроками, продолжали собираться всей компанией, где Минхёк всегда сидел слева от тебя. Однажды я увидел как вы переплетаете под столом пальцы. Я старался вести себя как раньше, но вот как обычно уже не получалось. Приходилось все чаще отлучаться в туалет и незаметно набивать карманы джинсов гниющими цветками.***
В день твоего выпускного на улице было потрясающе тепло, ты выглядел лучше всех в этой темно-синей форме вашей школы, что тебе за нас обоих постоянно повторял Минхёк. Я искренне был рад за тебя, зная как тебе в эмоциональном плане тяжело давалась школа, хотя проскальзывали грустные мысли о том, что мы больше не будем делать вместе домашку, но я старался отгонять их, чтобы не испортить праздничный день. После официальной части мы направились в то самое место, где отмечали день Рождения Вонхо-хёна. Именно там, за праздничным столом, вы с Минхёком впервые на глазах всех взялись за руки и рассказали об отношениях. В ту же секунду со всех сторон посыпались поздравления, аплодисменты и шутки. Я тоже улыбался (надеюсь правдоподобно), но всем организмом ощущал подступающую волну нового приступа. Быстро выйдя из общего веселья, сделал вид, что иду в туалет, на самом деле в самый последний момент свернув к запасному выходу. Приступ накрыл меня едва ли не у самого порога. Я еле успел спрятаться за мусорными баками. Упав на колени от силы кашля, я схватился обеими руками за горло, из последних сил не позволяя себе начать расчесывать нежную кожу. Доктор говорил ни в коем случае этого не делать. Я был уверен, что мои свистящие стоны, пропитанные болью и отчаянием, слышит весь квартал. Слезы застилали глаза мутной без просветной беленой, кашель не переставал душить, отчего я уж подумал, что вот он — мой конец от любви. Но где-то совсем рядом послышались тихие робкие шаги, и стало немного легче. Сморгнув слезы, я наткнулся на испуганно расширенные глаза Чжухона. Его взгляд со скоростью света метался по моему мокрому опухшему лицу, красной шее и бело-кровавому месиву вокруг. — Чангюн… — просипел он одними губами. — Надо сказать Чанг… Договорить ему не дали мои руки, судорожно вцепившиеся в край его футболки. Слезы с новой силой потекли по щекам. Я смотрел в его перепуганное лицо снизу вверх — с высоты своего роста на коленях — и слезно умолял не рассказывать никому, особенно тебе. Первая прозрачная слезинка сорвалась на его щеку, и он опустился на колени предо мной, притягивая крепко к себе мое трясущееся тело. А я продолжал часто-часто всхлипывать, как мантру повторяя: — Не говори ему, не говори, не говори. Я не хочу навязываться…***
Больно признавать, но вы с Минхёком выглядели вместе очень красиво. Он был немного выше и худее, из-за чего казался меньше, чем есть. Ты смотрел на него преданными глазами-сердечками. Он смотрел на тебя также. Хотя Минхёк на всех смотрит так, но когда ты попадал в поле его зрения, сердечки в его карих глазах становились в сто раз больше. Через неделю вы отправились в путешествие по США. Ты был так взволнован, говорил без остановки о том, как наконец-то увидишься со старшим братом. Если честно, я не помню почти ничего из того лета. Помню только боль и бело-красные бутоны. Словно на каждое ваше слово друг другу, каждое прикосновение или взгляд из меня с хрипом выходили новые бутоны. Чжухон часто навещал меня, молча помогал убирать сгнившие остатки, иногда умолял позвонить и признаться тебе. Иногда угрожал, что сделает это за меня. — А зачем? — шептал я. — Они ведь счастливы. Я правда не видел в этом признании смысла. Я мог излечиться только если бы ты ответил мне взаимностью. Но вы ведь были счастливы вместе. Я не хотел, чтобы ты или тем более Минхёк чувствовали себя виноватыми, чтобы считали себя в ответе за мою жизнь. Я просто не хотел навязываться…***
В конце августа ты вернулся один. Минхёку понравилась Америка, сказал ты, и один конкретный американец. Мне правда тогда было очень жаль. Я никогда не желал вам ничего плохого. Но я испугался, что ты можешь заболеть этой дрянью по отношению к нему. Ведь ты контактировал с больным. Тебе тяжело далось это расставание. Это было видно, как бы хорошо ты ни притворялся. Первая любовь всегда болезненная. Мне ли не знать. Ты стал чаще гулять, причем не с нами. Появились какие-то новые компании. На нас времени становилось все меньше, на всех, кроме Чжухона; он также оставался твоим самым лучшим другом. После известий о вашем с Минхёком расставанием я снова на коленях умолял его ничего тебе не говорить. Тебе ведь было и без того тяжело. Я не хотел навязываться.***
С каждым новым днем мы теряли тебя, Чангюнни. Твои новые друзья не нравились ни одному из нас, даже Чжухону. Он был там с тобой только чтобы присматривать. Алкоголь стал твоим вторым лучшим другом. Я молился, чтобы в этом списке не появились наркотики. Ты становился грубее с каждой новой встречей, коих и так было немного. Но моя любовь к тебе лишь крепла, ведь я знал, что за этой ужасной маской стоит все тот же Чангюнни. Напуганный предательством ребенок. У меня ни разу не возникло желания воспользоваться ситуацией и забрать тебя к себе. Это ведь нечестно по отношению к тебе. Хотя лучше бы я так сделал, быть может ты не шлялся бы сейчас с теми уродами? Я продолжал тайно любить тебя, умирая от этого. Ты продолжал топить свое горе в обществе сомнительных компаний и алкоголя. Чжухон продолжал пытаться спасти нас обоих. Я догадывался почему ты не горел желанием общаться с нами. Даже наши имена напоминали тебе Минхёка. Он правда был хорошим другом и человеком. Я любил его за сумасшедший характер и красивую улыбку, но то, как он обошелся с тобой поднимало во мне ненависть к нему. Иногда мне казалось, что цветы внутри меня как-то связанны с твоими действиями. Иначе как объяснить, что я мог***
Идя однажды октябрьским вечером с пар я услышал жалобный писк в кустах. Покопавшись там, нашел маленького едва живого котенка. Он был грязным, мокрым, голодным и одиноким. В голову сразу пришло сравнение с моей душой. Конечно же я забрал его к себе. Хорошенько отмыл дома и накормил, мне показалось, что его чистая шерстка похожа на цвет твоих волос. Имя сразу же словно приклеилось к нему. — Чангюнни.***
С каждым прожитым днем я серым веществом чувствовал — мне осталось недолго. Чжухону точно нельзя было этого говорить; он бы впал в истерику раньше меня. Жизнь медленно, но верно катилась на дно. Один только Чангюнни радовал меня своей умной светлой мордочкой. Третьего ноября — в день Рождения Минхёка — в дверь неожиданно позвонили. Там стоял ты. Весь растрепанный и мокрый, напомнил мне Чангюнни в день нашего знакомства. Ты неуверенной качающейся походкой зашел в квартиру и закрыл за собой дверь. Прислонился к ней спиной и медленно сполз вниз. В первый раз я увидел в твоих шоколадных глазах слезы. Ты тихо всхлипнул, утер щеку рукавом и стыдливо опустил взгляд в пол. Глупый, хотелось мне тогда сказать, слезы это не проявление слабости. Их не надо стесняться. В конце концов люди, держащие эмоции в себе, умирают раньше. Но промолчал, не мне было говорить тебе об этом. Я поднял тебя с пола и отправил в душ. Вернувшись через пятнадцать минут, ты явно чувствовал себя лучше. Я посадил тебя на диван и сунул в руки чай с ромашкой, садясь рядом. Именно сейчас мне впервые захотелось воспользоваться ситуацией. — Чангюн, — произнес твое имя впервые за долгое время. — У меня двадцать второго день Рождения. Обещай, что придешь? Ты молчал около минуты, а потом посмотрел на меня и уверенно кивнул. — Обещаю. На секунду твой взгляд стал ясным, и я безоговорочно поверил тебе. Из кухни пришел Чангюнни и, минуя меня, запрыгнул тебе на руки. Это вызвало у меня скромную улыбку. Вы так и уснули вдвоем на диване, а я еще полночи пытался на задохнуться или не расцарапать себе горло в мясо.***
За оставшиеся девятнадцать дней от тебя почти не было новостей, кроме новых выходящих из меня бутонов, но я верил тебе. Ты ведь всегда сдерживал обещания. Я не знал зачем решился на это, ведь ясно было, что шанса у меня нет, но я так устал обманывать тебя. Своего самого любимого человека. Но в конце концов, я же так не хотел навязываться.***
И вот сейчас, сидя в темном коридоре своей квартиры, я зачем-то вспоминаю все это. Словно пытаюсь убить себя еще быстрее. Ты ведь обещал прийти; телефон твой отключен уже который час. Неожиданно звенящую тишину прерывает оповещение о новом СМС. Я слишком резко выпрямился и тут же замычал от усилившейся боли в груди. Снимаю блок с телефона, но вместо твоего имени горит чжухоново:«Минхёк вернулся, кажется, они помирились»
23:55
Не придешь.
— С днем рождения меня…. — разносится по квартире мой ослабевший голос. — С днем рождения ме-ня, с днем рождения Ю Кихён… С последим словом первая слезинка срывается с уголка глаза, а из горла начинают вырываться нереальной силы спазмы, из-за которых все внутренности начинают болеть почти сразу же. Беспомощно падаю на пол, сжимаясь в позу эмбриона; рукой затыкаю рот, лишь бы они не лезли наружу, но все бесполезно. Через минуту уже и не понимаю, что происходит. Голова гудит, изо рта вьюнами один за другим выпадают полностью красные цветы, вместе с грязно-зелеными листочками и корнями, на которых, кажется, кусками висят вырванные кусочки моих легких. Это конец, проносится в уже точно умирающем мозгу. Руками из последних сил вцепляюсь в горло и начинаю неистово чесать нежную кожу, пытаясь избавиться от этого с ума сводящего зуда и ощущения выхаркивания собственных легких. Цветы вокруг меня уже заполнили, кажется, всю квартиру. Где-то на фоне слышу жалобное мяуканье. И последняя адекватная мысль перед облегчающей темнотой:Позаботься о Чангюнни.