Очаровательные сестрички Варгас

Германия была недовольна. В этом не было, в общем, ничего необычного — все страны давно уже привыкли, что она смотрит на всех с ледяным презрением и внушительно хмурит брови, наблюдая за дурацкими склоками и не менее дурацкими развлечениями. «Собранность, методичность и распорядок» — таков был девиз Германии, и лишь немногие близкие страны знали, как все меняется после пары бокалов шнапса. Странным было, пожалуй, именно то, что Германия сидела в любимом баре с любимым пивом и сверлила последнее таким недовольным взором, будто несчастное пиво должно было ей крупную сумму денег, и Моника решила устроить психологическую атаку. В этом момент она думала о своей Италии - бесшабашной и непосредственной, так любившей отрывать ее от работы. — Кислятина, — неожиданно появляясь, прокомментировал Испания и бесцеремонно уселся рядом. — А что ты заказал? — поинтересовалась Моника, окидывая взглядом его бокал. — Я часто бываю здесь, и могу подсказать, если тебе потребуется… — Я о твоем лице, — хмыкнул Антонио Фернандес. — Слушай, Германия, почему ты вечно ходишь с таким лицом, будто у тебя во рту произрастает плантация лимонов? Не-не-не-не, не устраивай разборки на глазах у людей — подумай о приличиях! — весело велел он и мигом отодвинулся, завидев адский огонь в ледяных голубых глазах. — Ну серьезно, Моника, может, ты мне расскажешь? Хотяяяя… О, давай-ка я угадаю, — он зажмурился и сделал пару магических пассов, не обращая внимания на откровенную иронию на лице госпожи Байльшмидт. — Я вижу… я вижу тарелку пастыыыы! — произнес он замогильным голосом. — Я вижу… большую пиццу! Это говорит о том… о том… — Что тебе давно пора к диетологу, — согласилась Моника. — Или о том, что ты голодный — это более прозаично. — Я вижу пушистые косы… Венок полевых цветочков… А, ну, все понятно, — поспешно выходя из астрала, заявил господин Карьедо. — Все проблемы с малышкой Итой? Кто, как не я, поймет тебя, дорогая Крауц, — он хмыкнул и весело улыбнулся, — поверь мне, ты не знаешь, как тебе повезло! — МНЕ? ПОВЕЗЛО? — немедленно сорвалась Германия, стукая свой бокал об стойку так, что из него выплеснулась половина несчастного содержимого. — Ты можешь хотя бы думать, прежде чем нести бред, Карьедо?! Италия раздражает меня и бесит! Она умудряется ежечасно влипать в какие-то неприятности! Она не может вести себя достойно своей страны! Она… она… — Кьяра такая же, — тепло улыбнувшись, прервал монолог Карьедо. — Ну-ну, продолжай, я тебя не перебиваю. — Она постоянно врывается в мой кабинет без спросу и отрывает меня от важных государственных дел! — наябедничала Германия, впервые не думая о том, как это выглядит со стороны. — Серьезно? — сочувственно уточнил Испания. — И что она при этом говорит? — «Вееее, Моника, я приготовила тебе вюрст! Веее, Моника, я принесла для тебя цветочки!» — продолжила Германия с горячим негодованием. — Какой еще вюрст? Какие еще цветочки, когда дело идет о важных договорах и контрактах! — А знаешь, Кьяра тоже ко мне врывается, — продолжил Испания, все так же таинственно улыбаясь. — Только говорит она мне не это… Обычно я слышу вот что: «Ты приготовил пожрать, идиот? Так сейчас же иди, готовь, я вообще-то голодная, ты и сам мог бы догадаться, тупой придурок!» — А еще она лезет ко мне и обнимает! Не спросив моего разрешения на нарушение личного пространства! — продолжала Германия, краснея, но чувствуя, что ее несет, и она не может остановиться. — А когда я обнимаю Кьяру, она обычно колотит меня и орет, что я тупой грязный извращенец, — Испания хихикнул, и его глаза зажглись теплыми огоньками. — Она все время без спросу делает уборку у меня в доме и потом решительно забывает, куда засунула всякие полезные вещи! Это недопустимо! — возмущалась Германия, мысленно подсчитывая время, потраченное на поиски всех предметов. — А у Кьяры я убираюсь, — хмыкнул Антонио, едва сдерживая смех. — И потом попадает обычно мне… — И еще она… она… она постоянно вытаскивает меня из дома и отвлекает от работы! Всякие музеи, выставки, морские прогулки… — Моника нахмурилась еще сильнее, вспоминая, что последняя прогулка под парусом была не такой плохой… — Кьяра обычно спрашивает: «на что сегодня хватило твоего тупенького умишка?» — вставил Карьедо, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать изображать табун жизнерадостных лошадей. — А еще она лезет ночью ко мне в постель! — допивая шестой бокал, заявила Германия хриплым шепотом, краснея щеками, словно раскаленный вулкан. — И хочет, чтобы я ее обнимала… — Знаешь, Кьяра тоже лезет, когда гроза, — Испания зажмурился, отпил из своего бокала и облизнулся, словно сытый большой котяра. — Только мне приходится делать вид, что я крепко сплю, и дожидаться, когда она сбежит, а иначе она опять меня поколотит… Я еще никому об этом, знаешь ли, не рассказывал… — Но… но… но… Испания, тогда почему ты все еще вместе с ней? — Моника непонимающе уставилась на него, а тот снова приветливо улыбнулся. — Южная Италия будет со мной всегда, какую бы хрень я ни сотворил, в какую бы неприятность я ни попал, — объяснил он просто, отодвигая от Германии седьмой бокал с пивом, уже заботливо пододвинутый ей барменом. — Окупается только верность, Крауц, а пурга иллюзий лишь заметает путь*. Я знаю, что если Кьяра и орет на меня или пытается оторвать мне голову, то все это только потому, что она не умеет никого любить по-другому… Кьяра всегда чувствовала себя в тени своей младшей сестры — нежной, приветливой и талантливой… Она боится как потерять меня, так и потерять над собой контроль и довериться своим чувствам, потому что именно близкий человек может ее очень больно ранить… Но она, рядом, Моника, и это самое важное. А еще я ее люблю, — просто добавил он. — И мне очень уж стыдно вспомнить, как я просил у Австрии махнуться маленькими Италиями… — Я тебе махнусь! — грозно начала Моника, но Антонио, похлопав ее по плечу, решительно встал со своего места. — Ты посиди тут и подумай, Германия, только не напивайся, — довольно решительно велел он. — Хочешь, я позвоню Аличе? Ну, или там Гилберту, или Австрии? Чтобы знали, если что, откуда тебя забрать? Ааа, — увидев, как на лице Моники снова появляется свирепое выражение, он громко расхохотался и бросил довольный взгляд на двери бара. — Нет, звонить, кажется, не придется… — Вееее, Германия, привет, я знала, что ты здесь пьешь! — не смущаясь посетителей, завопила госпожа Варгас, бросаясь к ней и обнимая ее за шею. — Что пьешь? Вкусно? Тебе понравилось? Мне, пожалуйста, Лонг-Айленд, два! Я, правда, не знаю, что это такое, но название-то красивое! — за пару секунд прощебетала Италия и потерлась головой об ее плечо. — Ой, Германия, я по тебе соскучилась! А можно, я опять приду к тебе ночевать? Или ты сегодня ужасно злая? — А, и ты здесь, идиота кусок, — приветствовала Кьяра, с неудовольствием уставившись на Антонио. — Чего расселся, поднимай задницу и пошли, пока ты опять не нажрался тут, чертов ты кретин! А ты, сестра, кончай шляться по пивнушкам за этой картофельной козлиной! — велела она, упирая руку в бок и бросая недовольный взгляд на руки Моники, как-то почти без уведомления хозяйки обвившиеся вокруг талии Аличе. — Ну разве она не милашка, моя Италия? — развеселился Антонио. — Пойдем, пойдем, помидорка, я готов идти за тобой на самый край света! — Не смей называть меня так, придурок! — прошипела Кьяра, пытаясь дать ему подзатыльник, от которого Испания привычно и ловко увернулся. — Дайте ей молочный коктейль, — грозно велела Моника, бросая на несчастного бармена такой взгляд, что тот подумал, почему он не стал доктором, как его уговаривали родители. — А лучше давай пойдем, я… соскучилась по тебе… — с трудом выдавила она Аличе, немедленно покраснев. — И проголодалась, а ты очень вкусно готовишь вюрст… Антонио бросил беглый взгляд на сияющие глаза Аличе, устремленные на лицо Германии и еще раз задорно хмыкнул. Неужели до нее все-таки дошло, что иметь в подружках Северную Италию — вовсе не приговор, а настоящая, редкостная удача? — Не смей глазеть на мою сестру, а не то получишь! — грозно велела Кьяра, а Антонио улыбнулся. Он очень любил ее и совсем не завидовал Германии. — Веее, Моника, а можно, я тебя поцелую? — робко попросила Аличе, когда они садились в автомобиль. «И не думай!» — хотело вырваться у Германии, но вспомнив разговор в баре, она слегка улыбнулась и, покраснев, ответила: — Эээ… ладно, можно… ММММММ!.. А…аличе, ну н-не сюда же…