Мэнди... ненавижу

Когда он проходит мимо меня в столовой, я смотрю в телефон. Тыкаю скользкими от пиццы пальцами в экран, делаю вид, что отвечаю на чье-то сообщение, даже придумываю, кто бы мне мог его написать, о чем оно и что мне ответить. Я придумываю целую историю переписки с несуществующим другом, лишь бы не поймать его взгляд. Но незачем – он никогда не смотрит на меня. А я смотрю. Всегда, когда он проходит мимо моего стола, в компании друзей, держа в руках поднос, я утыкаюсь в телефон, но только выдается возможность, сразу поднимаю взгляд и смотрю ему в спину. Я знаю, куда он сядет – стол у окна, возле фикуса в кадке. Если это место занято, он идет с друзьями обедать на улицу. Ненавижу, когда стол у окна, возле фикуса в кадке, занят. Когда он проходит мимо, то я замираю, боясь вздохнуть. Иногда он задевает бедром мой локоть, когда проходит через узкий проход к столу – в такие моменты я хочу кричать. Я точно знаю, что у него на подносе, знаю, какая заставка на его смартфоне, когда он бегло смотрит на экран, знаю, как он сядет за стол: сначала опустит поднос, а потом перекинет ногу через лавку, а рядом усядется Мэнди. Мэнди… ненавижу. Он не знает, наверное, моего имени, но я знаю о нем все. Его зовут Джей Адам Роммел, дата рождения – семнадцатое октября девяносто шестого, место – Санта-Моника, Калифорния, изучает архитектуру и, что самое главное, наши кампусы находятся всего в ста двадцати метрах друг от друга. У нас общая столовая, общая библиотека и компьютерный класс, общая парковка и общежитие… мы могли бы быть рядом, совсем рядом, если бы не Мэнди. Мэнди… ненавижу. Вот он сидит, о чем-то весело болтает, попивает колу и это самое прекрасное, что могло быть за сегодняшний день. Я видел его лишь четырежды за сегодня, издалека, и вот он прошел только что совсем рядом – я рукой почувствовал джинсовую ткань его брюк, когда он проходил мимо меня, сидевшего на краю скамейки за столом. Это короткое прикосновение лучший подарок за два дня ожидания. Его два дня не было на учебе, я тогда хуже чем умер, не зная, где он. Провел три часа около его квартиры, прячась за мусорными баками, пока меня не прогнал охранник. Как хорошо, что в тот же день он запостил фото в Инстаграм. Он просто укатил на пляж с друзьями – вот эта фотография, выложенная день назад, где он лучезарно улыбается, возле доски для сёрфинга, а его друзья, человек восемь, машут с покрывала на песке. Меня никогда не будет в их числе, но плевать – я подписан на Джея Адама Роммела в Инстаграме, с фейка, конечно, чтоб он не узнал меня среди своих четырех тысяч пятьсот девяти подписчиков. О, его социальные сети помогают мне жить. Я подписан на него в Инстаграме, Твиттере, Фейсбуке, у меня даже есть его почта, даже пароль от нее. Там ничего интересного – конспекты, письма из интернет-магазинов, подтверждения смены паролей его соцсетей. Кто-то постоянно взламывает его. Я даже знаю кто. Больше всего я люблю Инстаграм. В целом, я провожу пять часов в сутки, разглядывая его фото. Я подписан на всех его друзей, на случай если те отметят его на своих фото. Даже на Мэнди. Особенно на Мэнди, у нее так много общих с ним фотографий. Мэнди… ненавижу. Я знаю все их наизусть и как чуда жду каждой новой фотографии. Выучил каждый жест, каждую улыбку, рассмотрел каждую крохотную едва видимую родинку – это просто, на многих фото он без футболки, а в этом плане я очень внимательный. Я не завидую его подтянутому телу, его чистой гладкой коже, светлым волосам, которые на солнце отливают золотом, белоснежной улыбке и лисьим зеленым глазам – у меня никогда не будет такой внешности. Я никогда не пойду по доброй воле на пляж и не буду фотографироваться топлес, да и вообще фотографироваться не буду – ненавижу свой дряблый живот и неравномерную пучковатую щетину. Но мне плевать, его красоты на нас обоих хватит с головой. Рядом с ним на фотографиях даже Мэнди выглядит красивее. Мэнди… ненавижу. Каждую ночь я провожу наедине с его фотографиями. Как хорошо, что он не может проникнуть мне в голову и прочитать мысли, с которыми я смотрю на его фото по ночам. А если все же может? Тогда я погиб. Я знаю о нем так много, а он не знает даже моего имени. Единственный раз, когда он посмотрел на меня, был два года назад. У нас были общие занятия по испанскому, он тогда еще опоздал на восемь минут и, поднявшись по ступенькам на самые последние ряды аудитории, замер около меня и коротко улыбнулся, чтоб я подвинулся. Он мог выбрать любое место из оставшихся свободных, но он выбрал сидеть рядом со мной. Это знак, да? Это ведь знак? Он сидел так близко, соприкасаясь со мной локтем, и это были самые длинные полтора часа в моей жизни. Он записывал за преподавателем слова – почерк у него небрежный, прыгающий, а я сидел, боясь моргнуть и потерять из виду его, сидевшего так близко. Он не спросил моего имени, не назвал свое, но это лишнее – я уже знал о нем все с того самого момента, как увидел его в первый день учебы на парковке. С ним была Мэнди. Мэнди… ненавижу. Они так подходят друг другу: у них одни занятия, одни увлечения, одна квартира и одна постель. Сёрфингист и капитан группы поддержки – хорошая пара. Это бесит меня еще больше. Новый день, я снова жду его на парковке, боясь, что не придет. Что будет со мной, когда закончится учеба? Когда я не смогу видеть его каждый день, если для меня суббота и воскресенье без него это ад? Хуже только лето. Когда экзамены позади и он уезжает на отдых. Я готов был проводить часы возле его квартиры, но не мог же я поехать с ним, чтоб видеть дорогое лицо и слышать этот голос? Конечно, мог. Я даже знал, куда он улетал – нашел электронные билеты в его почтовом ящике, после того, как снова взломал пароль. Я знал, в каком отеле он остановится, знал, что номер заказан на десять дней, на двоих, с одной кроватью. Мэнди… ненавижу. Мне кажется, она знает. Она не такая дура, какой хочет казаться, это образ, которым она приманила Джея Адама Роммеля. Иногда она ловит мой взгляд в те моменты, когда я безотрывно наблюдаю за своим калифорнийским принцем. Раньше она смеялась, а он смеялся вместе с ней, когда она шептала ему на ухо только им понятные гадости обо мне. Наверняка же гадости. Когда они идут позади меня и смеются, мне кажется, что этот смех надо мной. Когда все идут позади меня и смеются, мне кажется, что этот смех надо мной. Но лучше бы чертова Мэнди просто смеялась. Со временем она уже не смеется – ловит мой взгляд и безотрывно смотрит на меня своими большими карими глазами. Она научилась видеть меня даже в толпе, даже в столовой, когда я скрыт за спинами тех, кто сидит перед ней. Она знает. Она все знает. За два года она все поняла, может даже узнала, что это я тогда насыпал сахар в бензобак ее «Шевроле». Мэнди… ненавижу. Однажды я смог побывать в святая святых – в его квартире. Я готовился к этому проникновению усерднее, чем к поступлению в университет. Чего мне стоило собраться силами и рискнуть проникнуть в раздевалку во время тренировки Мэнди, нашарить в ее сумочке ключи и сделать оттиски на куске мыла. Я неуклюж и неповоротлив, мне сложно просочиться в женскую раздевалку незамеченным, и проще, куда проще было бы взломать шкафчик Джея Адама Роммеля, чтоб добыть заветный слепок ключей. Но я не могу у него воровать, этого я бы себе не простил. Помню, как я с колотящимся сердцем пробрался мимо охраны на двенадцатый этаж, как дрожащими руками открыл собственным ключом (моим ключом от его квартиры!) дверь. Как стоял несколько минут у порога, вдыхая особый запах жилья, его жилья, как сидел на большой кровати и гладил руками серое вязаное покрывало. Я безошибочно определил, с какой стороны спал он. Его шкаф – моя личная шкатулка трофеев. Я прихватил с собой одну из футболок, но ведь это не воровство, а обмен – на кухне я оставил ему банку с золотой рыбкой. Лето все ближе и я два месяца не увижу его на учебе так близко, как хочу, придется снова наблюдать за его квартирой и лишь издалека видеть, как он то заходит, то выходит из здания. Это сильнее меня, еще одно такое лето я не переживу. Он снова заказал два билета, на этот раз в Канкун. Я раз пять обновлял страницу с его вновь взломанным почтовым ящиком, чтоб убедиться, что мне не показалось. Он снова уедет на десять дней, оставив мне только свои старые фотографии и бесконечное ожидание новых. Он снова уедет с Мэнди, будет спать с ней на очередной огромной кровати и обниматься в теплой воде Карибского моря. Ее тонкие наманикюренные руки будут обнимать его спину, мокрую от воды, она будет прижиматься к нему на каждой фотографии и дотрагиваться до него каждую ночь в их двухместном номере с одной кроватью. Мэнди… ненавижу. Я пришел к нему еще раз, прежде чем отпустить на десять дней, а затем и на два месяца, что я не буду видеть из-за этих чертовых каникул. Пришел ночью, тихо открою собственным ключом дверь и буду тихо смотреть, как он спит на спине, укрываясь легким покрывалом и изредка ворочаясь. Знает ли он, что я здесь, рядом? Знает, все он знает, между нами связь, он не может не чувствовать моего присутствия, хоть я стою в темноте, прижавшись к стене и боюсь дышать и моргать. Больше всего я хотел протянуть руку и робко дотронуться пальцами до его щеки, хотел бы хоть одним глазком взглянуть под одеяло, чтоб увидеть, какой он там. Это будет лучший момент моей жизни, думаю, мое сердце сразу же сделает последнюю остановку. Но я боюсь разбудить его, боюсь испугать, боюсь быть непонятым. Время остановилось на время, когда я стоял рядом и смотрел на то, как Джей Адам Роммел спит. Я не слышал ни тиканья часов, ни собственного дыхания, ни шума ночного города из открытой балконной двери, ни того, как проснулась Мэнди. Мэнди… ненавижу. Она включила свет так резко, что я испугался. Не за себя, а за то, что она разбудит его, я не хочу, чтоб она будила его, не хочу, чтоб он разочаровался во мне, не хочу, чтоб он знал, что я наблюдаю. В тот момент я был быстр как никогда, наверное, адреналин захлестнул волной. Я успел подбежать к ней в мгновение ока и зажать рот ладонью, лишь бы она только не кричала. Она начала сучить ногами и выть, царапать мою руку ногтями, но я терпел, это плата за ошибку и собственную глупость. Когда она в очередной раз попыталась дернуться, то толкнула его ногой, и он тут же вскочил и, сбросив одеяло, кинулся ко мне. Он был так близко, раздет и прекрасен, я видел то, что не заслуживал, то, что никогда не видел ни на одной фотографии, но он видел меня, затыкающего рот его девушке, тяжело дышащего и совершенно обезумевшего. Это из-за нее он проснулся, это из-за нее он видит меня таким, из-за нее ему страшно. Мэнди… ненавижу, ненавижу! Не могу выдавить из себя ни слова, лишь хрипло дышу и шмыгаю носом, рефлекторно тащу Мэнди на балкон. Расцарапанная ладонь мокрая от крови и слез, но я не чувствую щиплющей боли, я смотрю только на него и пытаюсь вспомнить, как говорить. Пячусь спиной к балкону, Мэнди верещит и судорожно дергается в моих руках, ее растрепанные волосы лезут мне в рот. Когда дует ветер, волосы Мэнди шлепают меня по лицу и неприятно щекочут нос. Машинально чешу нос и борюсь с желанием чихнуть, и даже не сразу понимаю, что ослабил хватку. Джей Адам Роммел быстро тащит Мэнди на себя, вырывая из моего захвата и, отталкивает меня. Это больнее чем если бы он толкнул меня чуть сильнее, вниз, с двенадцатого этажа навстречу к освещенному фонарями тротуару. Хлопнула балконная дверь и я оказываюсь один. Нас разделяют лишь панорамные окна и дверь из прозрачного стекла. Я снова совсем рядом с ним. Вот он, так близко, стоит напротив, тяжело дышит и совершенно растерянно смотрит на меня. Я могу видеть каждый сантиметр его тела, могу рассмотреть каждый всклокоченный после сна волосок на голове, но больше всего на свете я хочу, чтоб он не смотрел на меня так. Чтоб не было этой ночи, чтоб не было этих ключей, которые впустили меня к нему, чтоб не было этого лета, которое снова заберет его у меня. Я протягиваю руку, чтоб дотронуться до его щеки и почувствовать тепло тела, успокоить и извиниться за то, что так напугал, но мои пальцы натыкаются на холодное стекло, разделяющее нас. Мэнди, растрепанная и дрожащая, держится за шею и лихорадочно набирает чей-то номер. Наверное, скоро здесь будет полиция. Плевать, лишь бы он простил мне мою глупость. Я стою так близко, пускай за окном, но близко, и не смею взглянуть в его зеленые глаза, боюсь увидеть в них то, что сломает меня окончательно. Мэнди за руку оттягивает его от окна и задергивает шторы. Мэнди… ненавижу. Пройдет шесть лет после того, как мой лечащий доктор решит, что я готов освободить белую палату и вернуться в общество. Я заверю его в этом и буду вести себя хорошо и жизнерадостно. Буду спокоен и улыбчив, научусь разговаривать с людьми, забуду своего Д.А.Р. и свою одержимость. Но когда я переступлю порог своего пустого дома, то первым делом зайду в знакомую мне до боли социальную сеть, ведь я шесть лет не видел ни единой его фотографии, и я готов посвятить им остаток своей жизни. Теперь у него есть сын, а Мэнди ждет второго ребенка – первая же фотография делает мне больно и перечеркивает шесть лет мучений моего психиатра. Он так красив, а сын – просто его маленькая копия – он будет таким же красивым как и его отец, когда вырастет. Неужели мои мольбы все же были услышаны, и он забыл о той ночи? Забыл и живет дальше, радуется каждому дню и не помнит того одержимого психопата, который ворвался в его квартиру? Наверное, это лучшая награда за все мои муки. Я буду продолжать жизнь, молиться за его счастье, что дороже мне моего собственного, но каждую ночь, скрутившись калачиком, буду повторять про себя как мантру: «Мэнди… ненавижу».