Все равно

1. Удерживаясь одной рукой за край стола, я откидываюсь назад на своем поскрипывающем стуле и балансирую на его задних ножках. — Сириус, ты как маленький. Упадешь, — говорит Молли, но я знаю, что просто выбешиваю ее, поэтому она придирается. Я смотрю то в потолок, то на совещающихся. Сегодня их немного, без меня – а сейчас, кстати, все происходит без меня – четверо. — Раскачиваться на стуле – это самое опасное предприятие, которое он может себе позволить, — Нюнчик преподносит это как лирическое отступление в своем разговоре с Дамблдором, как бы между прочим, потому что, в самом деле, нельзя же не упомянуть о том, в каком дерьмовом я положении, этикет требует. Дивлюсь тому, каким сильным и ублюдочным он стал. Не разочаровал меня. И я, не отрывая взгляд от потолка, в ответ снова напоминаю о том, что он трахался с Джеймсом за спиной беременной Эванс. Я делаю это на протяжении всего лета, почти каждый раз, как Нюнчик открывает свой рот, чтобы выплюнуть гадость в мой адрес. Он никогда не меняет выражения лица, если не считать проступающих розовых пятен на щеках. Последнее обстоятельство отчасти и есть причина, по которой мне нравится упоминать об их отношениях. Не имею, меж тем, ни малейшего понятия, зачем Снейп продолжает посылать мне порции сарказма, зная, чем я отплачу. В этот конкретный раз взбешенная (скрипом стула наверняка) Молли выпроваживает меня из кабинета, а они там остаются обсуждать Гарри и прочие насущные дела еще минут на сорок. Я в это время слоняюсь по кухне, заглядываю в кастрюли, общаюсь с цветами в горшках на подоконнике и кривляюсь перед своим отражением в ложке. Когда дверь кабинета открывается и все направляются к выходу из этого чертового дома под добродушный смех старика, я лежу на полу кухни, устроив морду на передних лапах. Жду, когда Нюнчик и старик уйдут, и Молли пожалует нам ужин. Сначала я чую его запах, а потом уже вижу старые туфли – гадость, хотя сейчас у него хорошего вкуса побольше, чем в школе. Снейп заходит один и идет прямо ко мне, а я продолжаю лежать, как лежал. Черт знает, что ему нужно. — Что, Блэк, — говорит он, опускаясь на корточки передо мной, и треплет за ухом, как свою домашнюю псину. – Тебя так будоражит то, что я спал с Поттером? Я не вгрызаюсь в его руку только потому, что я все-таки человек, а не животное. Он снова приходит в этот дом где-то через полторы недели, и у меня праздник. Потому что придумал кое-что потрясающее, и, наконец, смогу сказать это. — Он копия отца, верно, Нюнчик? — тяну я, когда речь заходит о безопасности Гарри. – Скажи, ты мечтаешь, чтобы он тебя трахнул? «Сириус!», рявкают сразу несколько голосов, оскорбленные в самых нежных и светлых чувствах. Лицо Снейпа шокировано вытягивается. Неужто я подкинул тебе идейку, а? Когда собрание закончено, мы остаемся вдвоем в кабинете. Сегодня Нюнчик не спешит уходить, как делал это обычно, а тихо прикрывает дверь за всеми остальными и разворачивается ко мне. — Может, найдешь себе какую-нибудь… — он замолкает на секунду, перебирая в уме слова, — …вшивую суку, чтобы отвязаться, наконец, от меня? — Уже нашел, — заверяю я и киваю в его сторону. — Так вот в чем дело. Он всего лишь дерзит, но это на самом деле так. В этом все дело. Я хочу его с седьмого курса. Хрен бы я назвал это любовью, скорее очень больной сексуальной девиацией. В моей голове вообще нет порядка, там сплошные девиации, но эта конкретная изводила меня больше всех остальных, особенно когда был жив Сохатый. В Азкабане вообще не часто думаешь о сексе, но я изредка вспоминал свои выдуманные образы снейповского тела и своих рук на нем. Наверное, дементоры не большие любители подобной порнухи. Рано или поздно в фантазиях мои руки превращались в руки Джеймса, и я тогда с ужасом гнал все это из своей головы и старался не думать о Снейпе до следующего припадка слабости. За год до рождения Гарри я со скуки решил заскочить к Джеймсу и Эванс. Так и не приучился называть ее по имени: слишком хорошо понимал, каким фарсом на самом деле была их свадьба. — Сириус? – она держит в руках кухонное полотенце и удивленно смотрит на меня. – Что ты здесь делаешь? — В смысле, Эванс? У тебя какие-то проблемы на этот счет? — Джеймс ушел на встречу с тобой минут десять назад, — на ее лице появляется встревоженность. Ох, правильно, Эванс. — Ах, — я касаюсь пальцами лба и морщусь. – Я совсем идиот. Конечно, мы же не здесь договаривались. Прости, Эванс. — Меня зовут Лили, — говорит она. Знаю, Эванс, а еще знаю, с кем твой муж сейчас. И пары месяцев не продержался. — Скажи, Сохатый, ты ведь знаешь, что он пожиратель? – издевательски спрашиваю я, восседая на обеденном столе, пока Джеймс возится со стаканами. — Заткнись, — говорит он. — Думаешь, она любит меня? – спрашивает через несколько месяцев, обдирая растение в горшке. — Медики говорят, она собирается родить тебе ребенка, и, по-моему, они это серьезно. Он коротко и сдавленно смеется и упирается лбом в стекло. — А может, она не любит меня по-настоящему, изменит мне когда-нибудь, а, как считаешь? — Мечтай, — говорю я. — Как мило, — тихо говорит Снейп, и я понимаю, что мой мозг только что отлично отъебали легилименцией. — Пошел на хуй. Я весь день валяюсь в старой комнате родителей. В доме никого нет: детки с Молли смотались куда-то по хозяйственным нуждам. Не знаю, что за энтузиазм потащил их на улицу в темный пасмурный день – именно в тот, когда я не сильно хотел бы оставаться один. У меня тяжелая голова с самого утра, скучно и раздражает дождь. Признаться, меня раздражает вся моя жизнь в этом доме. Я бы предпочел умереть, пусть только это будет весело. Я слышу глухой хлопок входной двери, и, пораздумав немного, поднимаюсь с кровати, на которой, возможно, был зачат. Отвратительное наверняка было зрелище, если вспомнить мою мамашу. Перед лестницей Снейп. — Сюрприз? – кричу ему сверху. Он не обращает внимания и спокойно снимает свой промокший черный балахон. Кикимер тут как тут с желанием услужить: Снейп не нравится ему меньше, чем все остальные. «Друг хозяина Регулуса», говорит он, и от этого мне всегда хочется пнуть его со всей силы или размазать внутренности по стенке. — Никого нет, кроме меня, Нюнчик. — Меня это удовлетворяет, — он стоит, задрав голову и намекая, что я должен спуститься. — Меня стошнит от мысли, что я приношу тебе удовлетворение, — я подкрепляю слова иллюстрацией, изображая, как блюю. — Неужели, Блэк, — он усмехается. На кухне Снейп спокойно прислоняется к стенке, а я разваливаюсь на стуле. — Хочешь быть на месте Поттера уже не первый год, верно, Блэк? – говорит он. — Какого именно? – уточняю я. – Или я прав, и разницы нет? — Я бы подумал, что ты ебанулся в Азкабане, если бы не знал, что ты всегда был таким, — если я не ошибаюсь, Нюнчик в отвращении. «Блядь, да, хочу!», думаю я и надеюсь, что мне не придется произносить это вслух. — У меня есть условие, — говорит он чуть позже и не смотрит на меня, а я теряюсь в догадках, когда мы успели прийти к соглашению, но не собираюсь сопротивляться. В сущности, в серой скуке – то есть, в моей жизни – все это без разницы. Снейп сначала неясно объясняет, а потом просто говорит: — Оборотное зелье. И я все понимаю. Тут и дебил поймет. Не знаю, по-моему, Нюнчик вконец съехал с катушек, то есть, серьезно ебанулся тут он, а не я. Впрочем, и я тоже, потому что безразлично пожимаю плечами и говорю ему: — Окей. Такие мы жалкие теперь. 2. Эванс была счастливой и умерла такой. Это, думается мне, важнее, чем правда, которую ей никогда не нужно было знать. Правда была вот, в чем. В начале июня, под конец нашего обучения в Хогвартсе Джеймс устроил погром в спальне. — Позову Эванс на свидание, — сказал он, сидя с опущенной головой на перекошенной кровати. Я ничего ему не сказал, развернулся и ушел. Этот беспорядок пусть разгребает сам. — Какого хуя? – спросил я его, когда они с Эванс объявили о свадьбе. — Придется, — он улыбался, как ненормальный. — Она залетела? — Не-а. Я Снейпу пообещал на ней жениться, такие дела. Я ничего не понял тогда, но потом ржал и не мог остановиться. Джеймс решил избить Снейпа — не физически, а наносить удары по его жизни. Потому что Снейп отказался продолжать спать с ним. В кратком изложении все так и было. Джеймс Поттер никогда не примкнул бы к Волдеморту, потому что Короля Гриффиндора была достойна только одна роль – роль самого Волдеморта. Но Эванс была счастливой. Джеймс считал ее близким человеком, и он любил своего сына. В конце концов, он умер за них, верно? Какая тогда разница, чем он занимался за пределами семейного мирка. И навряд ли он умер счастливым. — Блэк, у меня к тебе дело, — говорит Снейп, когда Молли приглашает всех ужинать. — Ага, — я засовываю руки в карманы и лениво шагаю наверх, в свою комнату. Снейп за мной. Месяц с ним не разговаривали, и я почти решил, что мне все приснилось после слишком усердного налегания на бутылку виски. Приехал истеричка Гарри, и мы все драили грязную дыру, в которой я был заперт. Жизнь обходила меня стороной, и я пил стакан за стаканом за ее здоровье. — Оно готово, — он ставит на стол бутылочку. — Я тут понял, что ты хреновый зельевар, — говорю ему. – Последнего ингредиента тебе не хватает. — У меня есть. — Да ладно, покопался в могиле? Ты поражаешь меня, Сопливиус, честное слово, — я скалюсь ему в лицо. Он не смотрит на меня, а разглядывает зажатую между указательным и большим пальцами маленькую продолговатую склянку, пустую, если не приглядываться. — Он был у меня за день до смерти, и когда умер, я… Снейп замолкает и аккуратно ставит склянку рядом с бутылкой. Будь я проклят, но я вижу перед собой шестнадцатилетнего забитого подростка, а не ублюдочную летучую мышь, как говорит Гарри. Сейчас бы поднять на него палочку и начать примериваться, какое заклятие позабавит меня больше, а потом Джеймс скажет, как в тот раз: — Бродяга, никогда больше. Я серьезно. — Это что за хрень была? – спрошу я у Лунатика, а тот только меланхолично пожмет плечами и отвернется с усталым безразличием. Этот засранец знал обо всем раньше самих Джеймса и Нюниуса. — Сейчас? – интересуюсь я у Снейпа, и все выглядит, как шизанутый абсурд. — В другой раз, — говорит он и, подумав, забирает обратно склянку с волосом Джеймса. — Отлично, Нюнчик! Я всегда готов, ты знаешь, — хрипло смеюсь ему в спину, перекатываясь с носков на пятки и обратно. 3. Серьезно, это ведь не совсем то, что делают адекватные люди, — хранить волос человека и через пятнадцать лет использовать по такому специфическому назначению. Соглашаться принять образ умершего друга – тоже не очень нормально. Неужели Нюнчик доведен до такой же степени отчаяния и бессмысленности жизни, что и я? — Эй, — кричу ему через весь стол. – Что ты подумаешь, если мы все проиграем? Он отвечает мне только перед самым уходом, чтобы никто больше не слышал: — По большому счету, мне будет плевать. Все так, и мне насрать. Конечно, жизнь станет менее удобной, а еще более несправедливой – но это скорее для других, мне уже нечего терять, и ему тоже. Если мы выиграем, то не станем счастливыми. Мой лучший друг — чертова вторая половина меня – мертв, и Гарри не может стать им, а мое тело высыхает, пропитанное спиртом и подкатывающей старостью. Чему радоваться, верно, Нюнчик? И вот мы стоим в старой гостевой спальне посреди холодной глухой ночи. Он смотрит на меня распахнутыми мальчишескими (все долбоебское воображение) глазами, а я боюсь повернуться к зеркалу. Ладно, какого черта. Когда я вижу в отражении своего лучшего друга, это как выпить залпом полбутылки водки, думая, что это вода, а потом получить в челюсть. Я даже пошатываюсь от неожиданности. Ну да ладно, у меня – или у Джеймса – в крови уже давно гуляет пара стаканов виски, и времени у нас с Нюнчиком немного. Я разворачиваюсь к нему, все еще остолбеневшему. Как будто не он этого хотел. Мне ужасно неуютно, и я даже начинаю беспокоиться, не подведет ли меня сегодня мой собственный член. Надеюсь, я все еще тот самый Сириус «Могу Трахнуть Все и Везде» Блэк. Это же просто физиология. Я расстегиваю его рубашку, целую его, а он выглядит так, как будто сейчас расплачется. Вот ведь правы мы были с его прозвищем. — Это будет очень грустный секс, — сообщаю я ему. Какой чудный у меня голос. Я и забыл. На Снейпа это тоже производит впечатление. — Скажи мне, — говорит он, а сам стоит с закрытыми глазами, — что он меня… любит. Я понимаю, чего он хочет. Ну, всегда приветствовал ролевые игры. — Я люблю тебя, — говорю я ему и, подумав, добавляю: — Северус. Вот теперь на что угодно могу поспорить, что еще чуть-чуть, и нас ждет секс в соплях и рыданиях. — Он тебе хоть раз это сам говорил? – спрашиваю его. Нюнчик открывает глаза и хмурится. — Говорил. Я просто спросил, потому что и правда не удивился бы, если бы Джеймс этого ни разу не сделал. Снейп стоит передо мной в мягком оранжевом освещении, но даже так я замечаю, как он бледнеет – даже не бледнеет, потому что куда уж дальше, а теряет все свои краски и становится бледно-серым. — Подожди. Я сейчас. И он запирается в ванной, дверь в которую тут же, в комнате – все для удобства гостей, а я сажусь на стул напротив зеркала. Джеймсу всего двадцать один год. И у него уже есть годовалый ребенок – вот уж действительно была глупость. — Лили хотела, — сказал он мне тогда, валяясь на диване, а самому было все равно. Когда ко мне приходит ощущение того, что разглядывать мертвого лучшего друга в такой ситуации в зеркале – за гранью добра и зла, я перемещаюсь на кровать. Смотрю в потолок, потом – на свои руки. Как в тюремном бреду. — Эй, хренов ты зельевар! – кричу Снейпу. – Ты же знаешь, что зелье действует час? — В курсе, — слышу глухой ответ, за которым ничего не происходит. — Ты меня недооцениваешь! – снова говорю я, когда остается пятнадцать минут, и на этот раз даже не получаю ответа. Я смотрю на свою руку – уже не такую нежную, с более четкими венами – и тихо говорю: — Я больше не он. Через минуту щелкает замок ванной. Я не вижу, потому что лежу спиной к двери и все еще пялюсь на свою ладонь и пальцы. — Я больше не он, — повторяю громко на тот случай, если этот факт каким-то образом ускользнул от Снейпа. Нюнчик, чертов засранец, стареет в замедленном ритме, и я бы не дал его острому, угловатому телу больше тридцати. Секс с ним приносит мне разрядку, чувство завершенности, насыщение, удовольствие, давно желаемое. Я вспоминаю Джеймса только один раз – когда гадаю, спал ли после его смерти Снейп с каким-нибудь другим человеческим существом (потому что Гарри упоминал, что Уродский Профессор наверняка ебет свои котлы). Мы завтракаем и переговариваемся о чем-то незначительном. — У тебя же там нет плантации волос Джеймса? – уточняю я, когда омлет скользит со сковородки в его тарелку. Он почти смеется и качает головой. Мы приходим к выводу, что это была дурацкая идея. Уходя, он оставляет мне небольшую склянку с густым белым содержимым. — Сперма на память? Как романтично. — Очень остроумно, Блэк, как всегда.