Твое проклятье. Твоя болезнь. Твоя одержимость. Твое чудовище. Твой палач. Отныне раз и навсегда твой хозяин — я.
Удар. Ещё удар. Пальцы онемели, ноги вовсе не держат. Костяшки рук опутали красные нити. Едкая ухмылка искривляет окровавленное лицо зверя, когда колено упирается в горло хрипящей жертвы. Он не помнит, как оказался на этой тонкой нити над пропастью. Он не помнит, как оказался у края. Он помнит только запах крови. Запах крови, который душил. Густая, как нефть, и алая, как закат, она цеплялась за ребра, сдавливала, разрывая плоть. Она поглощала разум, цеплялась, как болезнь. Заставляла кричать. Как стая сплоченных птиц вырывалась из железной хватки и расплывалась по позвоночнику. Как соль падала на открытые раны и выедала кожу. Человек в белом халате кладет руку на стол, закрывая грязным локтем медицинские записи. Комнату заполняет требовательный голос: «Кто ваша мать?». Мама — та, что отдавала все ради существования. Мама — та, что пыталась выкоренить зверя из тельца своего ребенка. Мама — та, что хотела избавить его душу от сидящего в ней демона. Мама — та, что всегда держала в объятиях. Одна, две, три секунды — и он взрывается, опрокидывает стул, стол. Он кричит, цепляясь в шею доктору, пока тот пытается позвать на помощь. «У б и т ь», — твердил внутри собственный голос. «У б и т ь», — но пальцы, сдавливающие гортань, были оторваны, а тело захвачено несколькими пар мужских сильных рук. Он спиной чувствует жесткую больничную койку, чувствует, как его привязывают к ней. Животное пытается вырваться, бьется в неведомой никому агонии, пока перед глазами не расплываются стены комнаты допроса, пока ненавистные лица не исчезают. Ему снится прошлое. Снится родной маленький дом со сломанной дверью, родная улица в районе Чуннан, снится родной нелюбимый двор. Он снова в песочнице, в которой всегда был один, а пальцы пытаются слепить из песка машинку. У него не получается один раз, второй, третий. Ветер дует в лицо, убирая волосы назад и открывая бледное раздраженное лицо, но шестилетний ребенок не сдается. Он продолжает. Злится, но продолжает. До конца. Пока рядом не затрепетали крылья и ладошки резко не остановились. Он поворачивает голову: сизый голубь топтался на раскрытой пачке очищенных семечек. «М о е», — прозвучало где-то в сознании мальчишки, пока темные глаза прожигали птицу. Пальцы левой руки схватили рядом лежащий камень, и пока голубь был увлечен поеданием вкусной "добычи", пальцы второй схватили птицу. Удар по хрупкому тельцу. Еще один. И еще. Где-то рядом закричали дети, зовя на помощь родителей и указывая на ребенка в песочнице, забивающего голубя. Хрупкое окровавленное тельце лежало на песке, окрашивая его в темно-багровый цвет. Голубь уже не дышал, но жестокий мальчишка только усиливал удары, пока сердце птицы не сделало последний кульбит и не остановилось. Он забил голубя до смерти, он оттолкнул его как мусор. Он не слышал, что говорили столпившиеся взрослые, не чувствовал, как ладони матери оказались на плечах. Не видел, что за ошеломленными взрослыми стояли еще две фигуры в черном, скрывшиеся, как только родители и дети разошлись. Это было твое первое убийство, Джебом. Человек в белом халате старательно выводит крест в своих записях, а с его приоткрытых уст вырывается: «У вас есть еще родственники?». Ему снится прошлое. Снится день рождения дяди и его загородный дом. Он снова ступает на порог чужого, но дорогого дома. Он снова получает горсть таких долгожданных конфет и игрушечного робота, называет своим именем. Мальчишка снова опускается на холодный кухонный кафель и под смех родителей учит робота командам. Было так тепло и уютно в нелюбимом доме, пахло приготовленным мамой вишневым пирогом. Но вскоре этот запах сменился. Он превратился в запах крови. Пара за кухонным столом активно спорила о предстоящем футбольном мачте. Оба загорелись дискуссий так, что внешний мир на мгновение исчез куда-то за спину. Женщина резко вскакивает, маша руками и изображая победителя. В следующую секунду два тела накрыла волна выстрелов. Брызги крови окропили стены, пол и сидящего на нем двенадцатилетнего мальчишку. Два тела стояли твердо, пока не наступила тишина. Тело мужчины сшибло мусорный бак, а тело женщины замертво упало на сидящего на полу ребенка, который от не прекращающихся звуков выстрелов впал в шоковое состояние. Открой глаза, Джебом. Он открывает и видит окровавленное лицо матери. Ее вес сдавливал его, и он едва дышал. Запах крови выворачивал. Он не чувствовал страха. Он был в шоке и не выходил из этого состояния даже тогда, когда руки дяди забрали с него тело матери, даже тогда, когда его подняли с пола и накрыли рукой глаза. Но даже когда мужская рука избавила его от возможности видеть, перед глазами все равно стояла смерть, к которой он был так близко. Язык медленно слизывает кровь матери с губ, и только тогда вырывается первый крик. Он не плакал. Он просто кричал во все горло, будто чьи-то невидимые руки делали на его животе надрез. Он не вырывался, он просто кричал, пока "призрак" в белом халате не накрыл клочком ткани его лицо. Человек в белом халате медленно проходит в освещенную мигающей лампой комнату и рассматривает лицо подростка, сидящего на краю койки. Подростка, чья фигура в белом была проблемой. Головоломкой, которую невозможно было разгадать. Перед ним сидел мальчишка, чья психика не поддавалась никакому научному объяснению. В его истории болезни нужно написать всего лишь «unsafe for society» и изолировать полностью от внешнего мира, но этот подросток еще остался там нужным. Еще один шаг — больной бросается на психотерапевта, но тот сразу же бежит к кнопке вызова и бьет по ней. Врач не делает попытки угомонить подростка, лишь смотрит в безумные темные глаза, в которых не было ничего, кроме неконтролируемой ярости. Вбежавшие охранники хватают неуравновешенного и отталкивают к койке, а после впервые за все время уходят, просто закрывая двери. Они хотели увидеть, что будет делать подопытное животное дальше. Оно сносило все, что было перед глазами: ломало, пинало, билось о стену. Удар за ударом, пока по костяшкам к запястью, следом и на пол, стекала его кровь. Оно кричало нечеловеческим голосом, но никогда ничего не говорило. — Мне нужен этот мальчишка, — раздается тихое за спиной врача. Человек в белом халате поворачивается и встречается взглядом с человеком в темном костюме. — Но он опасен для всех... — Я знаю. Я видел, как он забил до смерти голубя камнем, когда ему было шесть. Его жесткость меня покорила. А сейчас покорило его безумие. Мне нужен сумасшедший в своей команде. Из него может выйти... хорошая машина для убийств. — Но он не поддается никакому контролю... — Все в этом мире поддается контролю и нуждается во власти. Живое, неживое или мертвое. Твое дело написать, что он здоров. Я больше не хочу слышать от тебя вопросов. Фигура в черном удаляется прямо в комнату к неуравновешенному подростку. Под присмотром своей охраны мужчина подходит к животному, сидящему на полу и все еще подрагивающему от нахлынувшего приступа. Подросток замирает и медленно поднимает голову. — Ну здравствуй, Джебом. Ты ведь хочешь отсюда выбраться? Он свободен. Его забрали из клетки. А в конце истории болезни рука, пахнущая медикаментами, написала: «Safe for society». Открой глаза, Джебом. Ты ведь знаешь, где ты. Ты ведь сам согласился оставить свою клетку. Ты сам захотел пройти через то, на что подписался. Когда-то мама говорила, что жизнь это черновик и ее можно переписать в любую секунду. Но что, если этот черновик залит кровью? Что, если он сам не хочет переписать его? Согласившись вырваться из клетки, он не попал в рай. Он получил свободу, за которую должен был отдать плату. Он ненавидел то, что с ним делали, ненавидел, когда забивали до полусмерти, а после оставляли в комнате, небрежно бросив вату с перекисью водорода. Он ненавидел, когда худощавое тело ныло от физических нагрузок. Ненавидел, когда нужно было вставать через нехочу. Он ненавидел, когда, иной раз валясь на холодном мате, армейские ботинки касались его виска и слегка надавливали, напоминая, что он ничто против людей в черном. Они относились к нему как к мусору, пиная словно мяч. Но каждый раз в опаске отступали, стоило ему сорваться. Они боялись его приступов. И этим он мог пользоваться. В этом он был выше их. Есть только дикая необузданная ярость, заставляющая всматриваться вокруг настолько, что в уголках горящих от напряжения глаз, которых разъедает словно едким дымом, появляются слезы. Ярость, что застилает глаза кровью, что заставляет ужасающе рычать, будто вот-вот выплеснется огнем, нарастающим внутри комом, вызывающим дрожь по позвоночнику. Боль пронзает грудь, и горящая кровь неприятно пульсирует. Электрический ток ударяет по коже, а сердце в считанные секунды набирает бешеный ритм, грозясь вырваться из груди и оставить тело неподвижным. Холодный мат пронзает спину сильным ударом, выбивающим воздух из легких и заставляющим на секунду закрыть глаза. Еще один глубокий, режущий горло вздох. Ногти впиваются в кожу на ладонях от сознания собственного провала, а свет ламп с потолка заставляет зрачки сузиться. Полная тишина, в которой слышно лишь два сбивчивых дыхания и шаги, обладатель которых толкает его в бедро носком армейских ботинок, напоминая, что пора принимать вертикальное положение. — Ты снова провалился, Джебом. У тебя есть последняя попытка. Раздражение и злость превозмогают боль в теле и заставляют подняться, заставляют встать в стойку и продолжить бой. Зверь просыпался в нем, пелена ярости застилала глаза. Хотелось только ломать, крушить, убивать. Хотелось видеть кровь. Он, как хищник, чувствуя голод, утолял его, разрывал жертву. После не помнил и половины того, как забивал очередную ненужную пешку, не помнил того момента, когда вышел за рамки тренировок. Но ему было легче, когда пальцы накрывали чью-то шею и душили, когда руки заставляли давиться жертву песком, когда локти выворачивали с противным хрустом их конечности под углом. А за спиной всегда был он — отец, который подарил ему свободу. Человек, который всегда ждал к себе поклон. — Хорошо поработал. Если будешь так продолжать, я дам тебе много работы. Ты будешь самым важным человеком, Джебом. Он стоит перед мчащимся на полной скорости автомобилем. Не двигается, смотрит в одну точку. Не боится. Кто-то кричит: «Псих, уходи с траектории!», но он не делает этого. Казалось, псих не боится ничего. Казалось, у его больной души были отключены чувства. Его хотели сделать машиной для убийств, важной фигурой, выполняющей любое поручение, не задумываясь ни на секунду, насколько это ужасно. У него нет никакой совести, нет сострадания. У него нет уязвимых мест, которые были в каждом из сотни темных фигур. У всех были свои скелеты в шкафу, а у него только отметка «псих» и «safe for society» в истории болезни. Единственный изъян был убран, когда пятого октября в тренировочном зале его противником стал не человек в черном, а маленькая девочка, полон слез взгляд которой вернул назад в прошлое. Так смотрела на него только мама. Он узнал свою младшую сестру, но ему было все равно, что с ней было эти годы. Приказ звучит почти сразу. "Отец" стоит рядом с девочкой и ждет прямого выстрела в голову. Ребенок прижимает к себе куклу и захлебывается слезами. Рука тянется за пистолетом, крепко сжимает его и приставляет ко лбу малышки, заставляя ту замереть от страха. Отец успевает сказать «три», когда раздается выстрел. Маленькое тельце больше не прижимало к себе куклу. Стоя у зеркала, он смотрел на свое отражение. Он должен внушать страх, должен быть способен держать все под контролем, иначе жизнь пойдет под откос. Скольких он убил? Скольких сломал? Скольких заставил страдать? Он сбился со счета, ведь он никогда не думает над заданием, он просто выполняет его. Он помнит лица и голоса: они часто преследуют его в кошмарах, от которых он просыпается в холодном поту и с беззвучным криком. После идет в душ и пытается смыть кровь, что осталась на его руках. Это не поможет. Кажется, что не поможет уже ничто. Убийца безжалостен и изобретателен. Он превращает каждое убийство в изощренную игру. Этот человек прекрасно осознает, что он больной на всю голову, но это его даже устраивает. Он убивает не раздумывая. Не успеешь даже досчитать до трех. Он не просто заляпан кровью — он тонет в ней. Он одержим ею. Он умеет вызывать страх, умеет вызывать ужас.А внутри него п у с т о т а.