без надежды

Emily Browning — Sweet Dreams Без надежды не было шанса выжить, но она выжила. Из ума. И тогда автор сломал перо об её имя, и потекли чернила по страницам, запятнав всё, что было вокруг неё, всё, чем была её надежда. Проклятье оставило ей память, чтобы она могла осознать свои потери и отсутствие того, что делало её самой собой. Королева говорила, что в безнадежности её настоящий облик. Королева говорила, а Белоснежка не верила. А потом пришло проклятье, и уже никто не мог сказать, кто из них был прав. — Почему "Мэри-Маргарет"? — раньше она столько раз смотрела ей в глаза, но никогда не видела, насколько они темны. И что на влажной поверхности легко можно уловить собственное искажённое отражение. Такой ты меня видишь, да? — Потому что это не имело значения, — она всегда отвечала так, что слышалось совсем противоположное. Она всегда приходила так, будто у неё не было выбора. Она дала ей имя, будто это могло сделать Белоснежку её. Так она забрала её себе, разве нет? Бесконечные ночи, холодные туманы, в тумане — тени. Каждый раз Мэри-Маргарет шла вслед за ними и всё никак не настигала, казалось, вот-вот и она схватит тень за полупрозрачный край. И вернётся нечто ценное, что-то такое, отчего всегда было хорошо, что-то, чего теперь ей никак не удавалось вспомнить. — Ты помнишь, какой я была? — она всегда спрашивала о том, чего вернуть уже было нельзя, долго всматривалась в лицо, подёрнутое вуалью из лунного света. Так она казалась ещё холоднее, хрупкий сосуд, наполненный жидким азотом. Порой становилось страшно, что оболочка не выдержит, треснет, и весь холод мира, чужих вечностей и пустот польётся прямо на обнажённые плечи, лизнёт под ключицами, как она сама часом ранее, и станет спокойно, станет тихо. — Я ведь тоже наказана, — усмехнулась, а в голосе такая горечь, что только в петлю. — Конечно, помню. — Почему ты не оставила мне немного надежды? — и снова слова-нити, и снова вместо ответа молчание, а затем поцелуи. Она так целует… как же она может так целовать? В доме у неё пусто, и в душе пусто, а в постели горячо от дыхания и боли, и всё кипит между ними, всё движется. От отчаяния, от безрассудства. Королева открывает перед Белоснежкой дверь, срывает яблоки, а в дом входит Мэри-Маргарет, безнадёжная и уставшая, и яблоки гниют от яда, впрыснутого с её укусом. — Что ты забрала у меня? Что ты забрала такого важного, что мне так плохо? Они стоят у сложенной постели, закат выжигает небо, и ветер бьётся в окно, что подбитая птица. А они всё стоят и смотрят друг на друга, будто забыв, как снимается одежда, как руки ложатся в руки и по плечу идёт дрожью чужое дыхание. И на ней всегда такие мягкие кофты, в конце концов, им ведь нужно немного нежности, совсем чуть-чуть, раз нет надежды. Регина протягивает руку, но ближе не подходит, трогает воротник её кардигана, скользит по ткани вниз и цепляется пальцами за пуговку. — То, чем расплатилась и сама, — шепчет едва слышно, но в шёпоте том сила, гнущая к земле, и Мэри-Маргарет делает шаг вперёд. И берёт её за ту руку, которая крутит чёртову пуговицу, и кажется, что между её кожей и собственной раскалённые ленты — до того горячо. — Надежда, Белоснежка, это была надежда. И они раздеваются, раздеваются в тишине, глядя друг другу в глаза, потому что на закате ещё видно лица, ещё нет темноты, в которую можно спрятаться. Ещё можно смотреть на прикосновения и на то, как обнажается кожа. Это не секс, мы просто вспоминаем. Это не любовь, мы просто пытаемся выжить, забрав друг у друга самих себя. Если прикасаться, мы сможем вернуть своё. Мэри-Маргарет целует Регине руки, помня, что этими руками Регина забрала жизнь её отца. И это кажется правильным — целовать руки, которые могут только отнимать. И они измождают друг друга до самого рассвета, вдыхая пепел своих прошлых жизней. Наделяя силой умершее, ловя отражение собственной души между губ, под горячим языком. Потому что Королева помнит её такой, потому что Королеве тоже нужно вспоминать себя. Но мы прежние никогда не разделили бы постель. А утром она уходит, опустевшая ещё на тысячу лет вперёд. Выцветшая. Безнадёжная. Мэри-Маргарет.