Что-то хорошее.

Может, я просто устал. Горячая вода и холодная кожа — такой контраст заставляет его стоять возле ванны, наполненной кипятком, и вечно пробовать температуру воды рукой, думая о том, как бы побыстрее привыкнуть. Жар обволакивает ладонь до самых костей, синих и зелёных нитей вен, заставляя тело содрогаться. Канеки не ясно — это приятно? Противно? Больно? Должно быть, да. Но он почему-то ничего не ощущает; жар, сильный жар, столкнувшийся с холодом вроде-бы-его тела, и только. Канеки убирает руку от воды и выставляет вперёд другую. Тёмная чешуя, острые когти — его собственное наружное уродство блестит и переливается. Он в очередной раз проводит подушечками пальцев по чешуйкам и слышит, как они скребутся друг о друга, царапаются и скрипят. Эти звуки до сих пор кажутся противными, неправильными, но он привык — к своему уродству нужно привыкать; нужно уметь его прятать; любоваться им, пока никто не видит; находить в нём свою красоту; наслаждаться им, водя когтями по керамической плитке и слушать их приятное звучание. Кен пробует воду снова, и жар не чувствуется так сильно. Он не проходит через более плотную кожу, не обжигает её, что довольно практично. Набирает в ладони немного воды и умывает лицо, пока она не убежала сквозь пальцы. Канеки запускает мокрые пальцы в чёрные волосы, и они мгновенно впитывают влагу, словно какая-нибудь губка. Канеки смотрит на себя в зеркало, всматривается в отражение, в потемневшие глаза; старается узнать себя, и грудь сжимают в тисках знакомые колющие боли, напоминающие о том, что он живой. Я жив Хайсе мёртв. мёртв мёртв мёртв мёртв Ха-й-се Призрак прошлого и настоящего отпускает — надолго ли? Канеки опускает голову, сбегая взглядом от собственного отражения. Я просто устал. Он залезает в ванну полностью, садится в воду и откидывается спиной на холодный бортик, и по коже пробегают мурашки. Снова чувствуется тот самый контраст, и даже немного кружится голова. Канеки старается расслабиться и ложится поудобнее, откидывая голову назад и закрывая глаза. Проводит руками по груди, ключицам, шее, чтобы тело привыкло к кипятку полностью, и шумно выдыхает — приятно — хоть что-то за день. Или неделю. Или месяц. Не особо важно, наверное. Канеки смотрит в белый потолок, чувствуя, как тепло разливается по телу, как вечно напряжённые мышцы расслабляются. Он опускает руки в воду и снова поднимает их на уровень глаз, рассматривая. Ни шрамов, ни ран. Даже побитые костяшки после очередной неудачной тренировки теперь снова чистые и целые. Канеки проводит когтем по собственным губам и снова убеждается, что они — когти — очень острые; трётся щекой о запястье и морщится, чувствуя, как чешуи неприятно поднимаются и царапают нежную кожу. Противный. Он не хочет, что кто-либо увидел её — чешую — снова. Не хочет, чтобы кто-то к ней прикасался, кроме него — она его, и только. Не хочет, чтоб кто-то пристально и испуганно смотрел на чёрные когти, на его уродство, и шептал, тихо-тихо, чтоб только он смог прочесть по губам: монстр. Так противно. От себя от них всех. сами монстры монстры монстры — Командир? — Фурута без стеснения заглядывает в ванну, смотрит на Канеки, потом на пол; тяжело вздыхает и ступает по полу босыми ногами, прикрывая дверь. — Ну что вы так, командир? — звучит как риторический вопрос. Фурута подходит к брошенным на пол вещам, поднимает их и смотрит в лицо Канеки. — Всё стирать? — показывает поднятые вещи и наклоняет голову вбок, тяжко вздыхая снова. Канеки даже не смотрит ни на одежду, ни на Нимуру. Он сползает по бортику ванны ниже, погружаясь в воду по шею, и кладёт руки на колени, показавшиеся из воды. — Всё. — Кен прикрывает глаза, стараясь опуститься ещё ниже, что не совсем выходит. Нимура пожимает плечами, наблюдая за своим командиром, улыбается и подходит к стиральной машине, закидывая в неё вещи. Пока он разбирается с порошком, бормоча себе под нос: «И как это работает?», Канеки наблюдает за ним одним глазом, поднимая и вытягивая ноги. Колени громко и приятно хрустят несколько раз, и Нимура даже оборачивается на знакомый звук с удивлением на лице. Потом снова возвращается к машинке, засыпая нужное количество порошка. — Ощущение, что они — кости — у вас каждый раз ломаются. — Фурута хмыкает, и Канеки готовиться к очередному потоку бессмысленной болтовни. Нимура так любит говорить, а Кен, в свою очередь, любит тишину, и этот контраст заставляет его уши страдать каждый день. Он затыкается, только когда спит, уткнувшись меж лопаток носом. Фурута разбирается со стиральной машиной до конца и хлопает в ладоши несколько раз. — Мне нравится этот звук. — Нимура довольно улыбается, потягиваясь, встав на носочки, и его ноги тоже хрустят. — И нравится ломать их. Кости. — он поворачивается к ванной и оказывается возле неё за пару шагов, опускается на колени и кладёт руки на бортик, смотря в задумчивое лицо (не думающего гуля). Канеки смотрит на него в ответ несколько секунд, и то через силу, после чего отворачивается и смотрит в стену, ведя пальцем между плитками. — Мне много чего нравится, — Фурута кладёт голову на руки, и Кен снова смотрит на него, уже более заинтересованно. И что клоун выдаст на этот раз? Нимура улыбается шире и пробует воду ладонью, дотрагиваясь до тонкой кожи Канеки кончиком пальца. — вы, например. — Кен недовольно фыркает и дёргается, но это не помогает; Нимура ведёт пальцем дальше, поднимаясь по руке до плеча, и Канеки хмурится, лицо делая более недовольным. Фурута дует губы, бровки домиком поднимая. Обиделся? — Вы не тронуты, я так понял. Канеки хмыкает, и на этот раз Фурута искренне удивляется. Он смог поднять настроение командира? — Мог бы придумать что-нибудь получше. — Канеки бьёт Фуруту по ладони, и тот убирает её, потирая костяшки и обиженно хмурясь. — А вы всё равно в хорошем настроении, — Нимура поднимается и заходит за спину Канеки, запуская пальцы в его растрёпанные волосы. — это хоть как-то связано со мной, командир? Канеки дёргается и наклоняется вперёд, после чего опускается ниже в ванне, и вода ему уже по подбородок. Он совсем не любит, когда его гладят по голове, запускают пальцы в волосы. Но больше он не любит, когда Фурута ведет себя как обнаглевший шестилетний ребенок (хотя, он и так обнаглевший шестилетний ребёнок). Иногда он ведёт и похуже его, и это злит Кена больше, чем всё остальное. Хотя, в этом есть и плюс: хоть кто-то может вести себя хуже, чем он. — Ко-ман-дир, — Фурута тянет слово, которое Канеки слышит чаще, — намного чаще, — чем не-его собственное имя, и наклоняется над ухом, пытаясь приподнять его за руки. — Командир. — повторяет уже настойчивее и тише, хотя знает, что ответа не получит, как ни старайся. — Сядьте, пожалуйста, командир. — Зачем? — Канеки опускается назло ниже, и Фурута недовольно фыркает. — Хочу помочь вам помыть голову. — прямо отвечает Нимура, и Кен ведёт бровью в замешательстве, скрыть которое получается не очень. — Сомнительное удовольствие. — излагает свою единственную мысль по этому поводу он, но всё же садится удобнее. Фурута довольно улыбается, чего Канеки не может увидеть в данном своём положении, и нежно проводит пальцами по зашейку, плечам, лопаткам, позвоночнику. Канеки готов зашипеть от того, что к нему прикасается другой человек. Наглый, наглый урод. — Тебе показать, где находится голова у человека? — У гуля, командир. — Фурута усмехается, довольный своим замечанием, чего нельзя говорить о гуле. — Разницы нет, но всё же. — Нимура прижимает пальцы к вискам Канеки, ненадолго задумавшись. — Да, разницы нет. Фурута ведёт пальцами от висков до макушки, массирует голову и иногда тянет за прядки волос, отчего Кен шипит и жмурится с желанием вскочить и ударить Нимуру не только по его рукам. Вскоре Нимура останавливает пытку, и он тихо и с облегчением выдыхает, водя когтями по дну ванны и своим бёдрам, оставляя красные и белые полосы. Слышит, как Фурута выбирает шампунь, постукивая ногтями по разным баночкам и бутылочкам на небольших полках. — Вы предпочитаете мяту? — Нимура берёт в руки чёрную бутылочку с ярко-зелёной этикеткой; открывает её, подносит к лицу, принюхивается. — Вкусно. Нимура выдавливает на свою ладонь вязкий шампунь и наносит его на смольные волосы, аккуратно втирая его до пены и медленно массажируя голову, от макушки до лба и затылка. Веки опускаются сами по себе от приятных ощущений, и в голове всплывает туман, или, если точнее говорить, вроде-бы-его старые воспоминания. Что-то тёплое, домашнее, материнское. Мать тоже так мыла ему голову, получается? Он не помнит. Не помнит лица матери в тот момент, не может составить образ; не помнит запах шампуня; не помнит самого себя — не может представить нормального маленького мальчишку с его именем. Канеки помнит только эти приятные ощущения и чувствую дежа вю, но образы… не помнит. Грустно. Фурута наблюдает за ним, за его реакцией на его ласку и улыбается, довольный результатом. — Хайсе-сану нравится, да? — Нимура перестаёт массировать голову командира и берёт в руки небольшой ковш, чтобы набрать воды и смыть пену с волос. — Не называй меня так. — Канеки снова хмурится, и Фурута театрально закатывает глаза. У Канеки они мысленно уже вне орбиты. — Почему? — Фурута наклоняется к лицу Канеки, одновременно наполняя ковш водой. — Мне очень нравится ваше имя. Оно красивое, и звучит тоже так. Почему нет? — Нимура неожиданно выливает на голову Кена набранную воду, а он только и успевает зажмуриться. — Ха-й-се-сан. Хочу вас так называть. Фурута обливает Канеки ещё раз, полностью смывая шампунь с головы. Вода стекает по лицу, щекам и носу, и он забавно фыркает, из-за чего Нимура начинает снова улыбаться. — Мне не нравится это имя. — говорит Канеки, хмурясь и складывая руки на груди. Сейчас он и правда похож на наглого ребенка. — Ах, ну да, — Фурута ставит ковш и шампунь на место, взъерошив мокрые волосы. — Вам же больше нравится Канеки. Ка-не-ки-сан, да? Канеки ничего не отвечает на это. Лишь злобно смотрит на Фуруту, будто бы он только что совершил тяжкое преступление, за которое положена смертная казнь. Хотя, он не лучше. Ему положено три казни, раз на то пошло. Канеки приподнимается и берёт Фуруту за его рубашку, а потом утыкается в неё носом и начинает вытирать о неё лицо. Закончив, он отпускает рубашку и снова садится поудобнее, будто бы ничего и не случилось. Фурута запоздало охает, подбирая слова. — Это… это наглость, — в наигранном замешательстве произносит Фурута и садится на бортик ванны. Канеки не отвечает (опять). Проводит по его бедру рукой, а после — вверх, к груди, играясь с пуговицами. Фурута хмыкает, уже заинтересованно. — Канеки-сан, и вы всё ещё в хорошем расположении духа? — Нимура улыбается, наклоняясь к лицу Канеки. Тот притягивает его к себе за воротник ближе. — Уже не уверен. — они соприкасаются лбами, и Фурута чувствует, как к его коже прилипли мокрые волосы командира. — «Уже»? — он улыбается, словно довольный кот. Кен фыркает прямо ему в губы и раздражённо поправляет воротник. Схватившись за бортики, он резко поднимается, вылазит из ванны и подходит к вешалке, на которой висят полотенца. Взяв одно, Канеки вытирает свои волосы, потом лицо, грудь и дальше, пока не обматает бёдра. — Принеси мне свежую одежду и сделай чай, — Канеки снова хмурится, и Фуруте это очень нравится. Кен отводит взгляд и складывает руки на груди, царапая кожу чёрными когтями. — Я очень устал. Фурута кланяется, направляется к двери и, усмехнувшись, тихо отвечает: — Я знаю. Нимура уходит в дальнюю комнату, и Канеки облегченно выдыхает. Он накручивает на чешуйчатый палец прядь чёрных, как уголь, волос, и чувствует, как сильный запах мяты забивает нос. Впереди прекрасный вечер в компании любимого надоедливого клоуна, который он проведет за чашкой чая и книгой; её Фурута будет читать ему вслух, стараясь поменьше вставлять свои никому — кроме него самого — неинтересные комментарии. Хоть что-то хорошее за день. Или неделю. Или месяц. Не особо важно, наверное.